Николенька

Так уж вышло, что погожим деньком, который выпал на среду, Якову Петровичу Гуро довелось побывать в одном неплохом ресторанчике почти что в центре Петербурга. И повод был, и компания. Яков выходил в отпуск, первый раз за восемь лет и вместе с ним судмедэксперт из его команды, Лиза Данишевская, которая и притащила его в ресторан. Отдыхать, праздновать долгожданный отпуск. Лиза была женщиной интересной. На вид ей было слегка за двадцать. Пшеничного цвета волосы, чудный разрез глаз. Симпатичная, остроумная, но, что больше всего в ней ценил Яков — настоящий профессионал и замечательный друг. Лизе на самом деле было сорок один, всего на два года меньше, чем самому Гуро, но, в отличие от женщины, он не мог похвастаться такой внешностью. Лиза всегда фыркала, что она ведьма, потому и не стареет, а муж её постоянно шутил про припрятанный у них дома портрет. На самом Якове очень ярко был виден его возраст. Хотя он был активен, много и часто улыбался, несмотря на специфику работы. Гуро был следователем полиции, разгребал в основном всё самое сложное и нелицеприятное. Среди своих его ценили и за глаза жалели, мол, бедный мужик, всю жизнь на работе, уж за сорок, а жены нет. Яков эти разговорчики слышал не раз и не два, но предпочитал не реагировать. Хоть с кем-нибудь он быть не хотел, а «своего» человека так и не нашёл, вот и работал всё время. Несмотря на трудности, работа ему нравилась: она давала возможность почувствовать собственную необходимость. Семьи у него не было, из друзей только Данишевские, да Саша Бинх. В общем, работа была везде и всюду и львиную долю разговоров занимала тоже она. Даже сейчас… Разрезая свой стейк на кусочки, Лиза длинно и во всех подробностях рассказывала о том, какой ей достался «интересный случай»на прошлой неделе: — …в общем, тромбоэмболия лёгочной артерии и он на моём столе! — радостно заключает Данишевская в итоге, приступая к еде. Яков коротко посмеивается. Никого из них вообще не смущают такие темы за столом. — Признайся, Лиза, тебе просто нравится резать людей! — шутит Гуро с коллегой, — и что бы ты делала, лет, эдак, с триста назад? Лиза хмыкает, и пожимает плечами. — Ну, раз я ведьма…не знаю, жертвоприношения бы устраивала, наверное. Раз в тридцать лет, знаешь, человек двенадцать-тринадцать. А ты бы, Яша, всё равно был бы полицейским. Дознавателем каким, нашёл бы меня да и арестовал, — Лиза заливается смехом, Яков вторит ей. — Душа моя, откуда такие фантазии? — Покопайся двадцать лет в трупах, ещё и не такие бредни выдумывать начнёшь, — фыркает она. — Так у тебя крыша съехала от такой работы? — елейным голосом заключает Яков. — Эх, Яша-Яша. Ладно бы только у меня. А тут, пару недель назад, прихожу домой в надежде рухнуть спать, а на постели Лёша с Бинхом кувыркаются. На моей постели, Яша! — Лиза делает страшное лицо, а вот Яков пытается сделать вид, что он не в шоке, хоть и получается у него довольно скверно. Он понимал, конечно, что Данишевские о верности разве что из книжек знают, но чтобы так откровенно, да ещё и с другом семьи… — И что же в итоге? — тянет он, чуть хмурясь. От этой парочки можно чего угодно ждать. — Что в итоге? Обиделась я на Лёшу, он неделю спал на диване. Ты же знаешь, у нас свободный брак, но он мог предупредить ведь? Очень мне хочется видеть голого Бинха? — Лиза качает головой. — Походил за мной Лёша, с кактусами да конфетами неделю на работу. Пришлось простить его, глупого. Пригласила их с Сашей в ресторан, поговорили. Оказалось они уже полгода вместе. Я, знаешь, как-то спокойно выдохнула. Наконец-то Лёша влюбился, больше любовниц не меняет каждую неделю. А тут — Саша, я его хотя бы знаю. Яков восхищённо покачал головой. — Ну надо же, какая у вас…шведская семья образовалась. Я понятия не имел, что у Саши с Алексеем что-то есть. — Расцвели они оба. Отношения, они положительно влияют на человека, Яш. Рекомендую тебе, — подтрунивает Данишевская над другом. Яков сжимает губы и молчит. Короткий взгляд в сторону и его внимание привлекает человек. Молодой парень, который настолько не вписывается в атмосферу ресторана, насколько это вообще возможно. Длинные, почти по плечи, чёрные волосы, но при этом совершенно голубые глаза. Хмуровато-испуганное выражение лица, нервные движения рук. Чёрная футболка, чёрные же джинсы, облепившие совсем уж худые ноги молодого человека и какая-то неясная тёмно-серая толстовка, затасканная так, что должно быть по швам уже трещит. Парень нервно сжимает рукава толстовки бледными пальцами и что-то тихо объясняет своему собеседнику, который, в отличие от самого паренька, тишину соблюдать даже не думает. Он отодвигает стул громко и через стол наклоняется к молодому человеку, нависая над ним. — Мне пофигу, что тебе не нравится. Я уже сказал, что книга вошла в печать. Не хочешь чтобы кто-то увидел, ну так беги скупай всё что найдёшь, — громко говорит он, а парень ещё больше тушуется, но мнение своё продолжает отстаивать. Что он там говорит, Яков не слышит, уж больно тихо. Но это настолько сильно злит собеседника, что тот резко вскакивает и кидается на парня, в попытке разбить ему лицо. Реакция Гуро оказывается как раз кстати. Он оттаскивает мужчину от парня в секунду, роняя его на пол. — Местное управление полиции, третий отдел. Отставить драку, — шипит он, вытаскивая удостоверение и показывая его сначала мужчине на полу, потом парню и подбежавшему официанту. — На 15 суток загреметь хотите? — строго спрашивает он, — здоровенный бугай на пацана нападает, позорище, — поморщившись, комментирует ситуацию. Подошедшая Лиза осматривает парня, задаёт ему несколько вопросов и выдаёт: — Максимум синяк на скуле, Яша. Не твой уровень. Яков благодарно кивает. Значит с парнишкой всё в порядке. Он оборачивается и внимательно смотрит на нападавшего, а потом на парня. На его лице написан страх. Очевидно, никакого заявления писать он не будет… Ситуация. Яков скрещивает руки на груди. — Лиза, усади парня за наш столик и напои чаем, пожалуйста. А вы, — голос становится стальным и холодным, — оплачиваете свой напиток и уходите отсюда. И если вы ещё раз парня хоть бы и пальцем тронете…сидеть вам в обезьяннике, — рыкнул, наконец, он и злобно взглянув, вернулся к своему столику, за который заботливой Лизой уже был усажен паренёк. Он всё ещё неловко жмётся, но страха уже куда меньше. Он присаживается за стол и тут же меняется в лице. Открытая широкая улыбка, светящийся взгляд тёмно-карих глаз. Лиза себе под нос что-то хмыкает. Опять Яша будет очаровывать незнакомцев. Знаем, плавали. — Давайте знакомиться, молодой человек. Как вас зовут? Его голос звучит одновременно и ласково и весело. Перед обаянием трудно устоять и парень чуть улыбается в ответ. — Меня зовут Коля, — он поднимает небесного цвета глаза на следователя, позволяя рассмотреть себя лучше, — Ну… Николай Гоголь, то есть, — тушуется он под насмешливым взглядом Лизы. Следователь улыбается, продолжая вглядываться в глаза паренька. Сколько ему? Лет двадцать? Такой хрупкий и хилый. В армии не был, да и явно не возьмут его. Но мальчик, быть может, хоть образованный? Яше было очень интересно. — Приятно познакомиться, Коля, хоть и при таких обстоятельствах. Ну что же вы, пейте чай, может что-то сладкое хотите? Нет? Не заедаете стресс? А зря. Вам с таким телосложением не просто можно, а даже нужно. Гуро пододвигает ближе к Гоголю чашку с чаем и дожидается, пока тот возьмёт её в руки и сделает глоток. — Меня зовут Яков Петрович Гуро, я следователь полиции. А эта прелестная дама — Лизавета Андреевна Данишевская, мой друг и коллега, судмедэксперт, — представляет он их обоих. Коля кивает, под нос бормоча что-то в роде «приятно познакомиться». Пока что парню не доводилось бывать среди полицейских и сейчас ему даже немного совестно за то, что он отвлекает, может быть даже от работы, столь важных людей. Он снова весь скукожился, по привычке из дома пряча ладони в рукава. — Я…я наверное пойду. Я отвлекаю вас, ра-работать мешаю. Спасибо вам большое за помощь, — он робко кивает Якову и Лизе, намереваясь встать и уйти, однако Гуро хмурится и накрывает его руки своей ладонью, останавливая. — Ну уж нет, голубчик, останьтесь. Мы с сегодняшнего дня с Лизаветой Андреевной вольные птички на целый месяц. И нам было бы крайне любопытно пообщаться с вами, Николенька, — мягко заканчивает Яков, не убирая руки. Гоголь чувствует тепло следователя даже через ткань прохудившейся толстовки и потихоньку его вечно мёрзнущие руки начинают согреваться. Это так необычно для него, что Колю тут же накрывает приступом доверия и благодарности к этому человеку. Он неловко улыбается, кивая, но понятия не имеет, что же в нём такого интересного можно найти. Костлявый, несуразный, весь больной с головы до ног, в том числе и на голову. Вечные проблемы с ним. От одних только обрывочных мыслей проснулся комплекс неполноценности, довлеющий над Колей с юного возраста. Он снова нахмурился, опустил взгляд и закусил губу. Тут же заметивший реакцию парня, Гуро интерпретировал её, впрочем, по-своему. — Не стесняйтесь, Николенька. Лучше скажите, что тому человеку нужно было от вас? Вы не бойтесь только, говорите. А рука Гуро продолжала греть Колины, заставляя его едва заметно краснеть. — Это редактор из издательства. Я просил убрать мою книгу из печати, пока не поздно, потому что она ужасна, вы себе даже представить не можете насколько. Он…отказался. Гуро кивнул. Хотя про то, что молодой человек пишет книги он бы с удовольствием узнал побольше. — Так. А с кулаками-то зачем на вас лезть? Или словарный запас редактора настолько скуден, что он не смог собрать достаточно убедительный отказ? Или хотя бы корректный. Но не рукоприкладствовать же. Коля понятия не имел, как реагировать. Этот человек в сложившейся ситуации был на его стороне. Так ново. — Я сказал ему, что вычеркнул строку из контракта с издательством, где было написано о невозможности прекращения печати тиража. Он недостаточно внимательно читал контракт, даже не заметил. По факту, из-за меня он может потерять деньги, — вздыхает Коля. — Что же вы так, Николенька? Зачем же изымать книжку-то из печати? — интересуется Яша, потягивая свой кофе и незаметно пододвигает Гоголю чай, который тот почему-то продолжает игнорировать. — Она ужасна! — срывается на какой-то неприятный визг Коля, уже наверное от отчаяния. Лиза кладёт руку на его плечо и нежно поглаживает, приговаривая: — Не волнуйтесь вы так, Коля. Всё же хорошо. — Простите. Простите пожалуйста, — сбивчиво произносит Гоголь, зажмурившись и прижав руки, закутанные в рукава, к своей груди. Такая поза была донельзя знакома Якову. Много раз он видел детей в такой позе. Детей, подвергавшихся насилию со стороны родителей, а потому привыкших защищаться буквально от всего. Пока что выводы о новом знакомом были неутешительны. Молодой человек, не более двадцати пяти лет, мягко скажем не богат, забит и зашуган, имеет неврозы и скорее всего склонность к психозам, в прошлом, а может и поныне, подвергавшийся насилию со стороны близкой родни, в течение долгого времени. В сердце Якова что-то дрогнуло и он не смог понять что. — Сколько вам лет, Коля? — решил всё же уточнить он. — Двадцать два, — тихо проронил Гоголь и вздохнул, — малолетка я для вас, да? — с какой-то тихой грустью и безнадёжностью спросил он и это повергло Якова в шок. Что у парня за жизнь такая, что он каждый вопрос в негативе рассматривает. — Ну почему же малолетка? Молодой человек. Красивый, неглупый, талантливый. Вон, книги пишете и даже издаёте. Коля зарделся. Комплименты, которыми сорил Яков, были для него в новинку. — С-спасибо, — только и сумел сказать он. Лиза хмыкает. — Коля, а как ваша книжка называется? В каком жанре? — Это лирическая поэма. Но название не скажу, простите, она ужасна. Надеюсь её снимут с печати. — Если вас всё же согласились печатать, так значит поэма прошла редактуру, корректуру, цензуру…не знаю, что там ещё, я в этой сфере не разбираюсь. Значит книжка нормальная, как минимум. Чего ж вы так волнуетесь-то? — Ганц Кюхельгартен, — тихо произносит Коля, чуть подумав, — она написана в стиле семнадцатого века. Я вдохновлялся Пушкиным. Но её не поймут. И обольют грязью, — говорит он. — Пушкин не самый плохой кумир, — говорит Яков, кивая, — Поймут или нет, покажет время. Не снимайте вашу поэму с печати, Николенька, — мягко увещевает он парня, глядя аккурат в голубые глаза напротив, — иногда просто нужно плыть по течению и отпустить себя. Отдохните, расслабьтесь. Начните питаться нормально, а то так и до анорексии недалеко. Кровь на гемоглобин сдайте, в конце концов. А то похожи на этого… Лиза, как его там, мы смотрели? — Эдвард Каллен, — со смешком подсказывает Данишевская. Её этот разговор так веселит, что она и влезать не хочет. Со стороны наблюдать забавнее. — У меня постоянно анемия, — бормочет Коля. Ему так неловко, когда о нём говорят, особенно если тема — одна из его многочисленных болезней. Это немного остужает пыл Яши. — Это просто советы, Коля, — вдруг серьёзно говорит он, — вы взрослый человек и выбор за вами. Как поступать и что делать, решать только вам. Гоголь опускает взгляд в стол. Окутанный неловкостью, он кивает, бросает короткое «спасибо» и пытается встать и уйти, но путается в ногах и едва не падает, в последний момент цепляясь за стул. Если бы это было возможно, он бы провалился под землю. Яков задумчиво цокает языком и поднимается вслед за новым знакомым. — Знаете что, Коля, я пожалуй, подвезу вас домой. А то не дай бог вам дурно станет на улице, по пути. Больно неуверенно вы на ногах стоите, как новорождённый оленёнок, — говорит Яков Петрович, подзывая официанта. Тот по заблаговременной договорённости тут же приносит счёт. Гоголь порывается самостоятельно оплатить этот несчастный чай, которого он в лучшем случае пару глотков выпил, но Яков отмахивается от него. — Лиза, спасибо за компанию, удачного отпуска и пожалуйста, не режь людей этот месяц, дождись трудовых будней, — кивает Яков, прощаясь с Данишевской. Женщина кивает, со смехом отвечая: — Ну, разве что Бинха, если он Лёшу обидит. Гуро кусает губу, чтобы не засмеяться, и, разворачиваясь, подталкивает парня к выходу, положив горячую ладонь на плечо молодого человека. Тот снова бормочет, тушуется, но следователь пытается не обращать внимания. Все эти странности обусловлены чем-то и Якову очень хотелось бы думать, что дело в недоверии и том, что Коля просто не знает его и может быть даже боится. Исправить это и, возможно, мальчишка перестанет трястись и начнёт разговаривать нормально, а там и узнать его можно будет получше. У Якова не было семьи. Он никогда не был женат и даже более-менее серьёзных долговременных отношений у него не было. И уж конечно у него не было детей, а в семье он был единственным ребёнком, так что со смертью родителей он остался один на один с миром. И больше никого. Вся та возможная нежность, что была в нём, пусть и в небольших количествах, всё то желание оберегать и заботится, нерастраченное и настоявшееся, сейчас грозило выйти наружу. И из-за кого? Едва знакомый паренёк, истеричный, трясущийся, может быть даже психически больной. Яков плохо понимал свои мотивы и желания. Но человеком он был последовательным, хоть и странноватым, так что вместо действий, сейчас он решил понаблюдать и сделать выводы о парне. А там…если нормальный, адекватный, если помощь нужна — Яков поможет, поддержит. Ну, а если парнишка по факту дерьмом окажется, то, что уж, придётся затолкнуть свои добрые порывы себе в…душу и забыть о нём. Но сперва наблюдения и выводы, конечно. Сейчас было рано говорить о том, что может быть.