Любовь и Музыка

      Деревья мрачно зеленели — чай не лето ещё, а февраль. Подкошенные грузом времени и тягой к уже ушедшему, а скорее, усопшему, кресты острыми углами резали глаза. И соприкасались с понурыми ветвями. Солнце, умерев и превратившись в белые, грустные лучи, гнездилось здесь в любом уголке, равномерно распределив каждую нитку света в своё владение. Резкие удары вороньих криков разрезали туго натянутую над небосводом ткань тишины, завершая удручающую картину пустующего кладбища — по крайней мере той его части, где я обосновалась на данный момент. Но, если не учитывать редкий шелест ветра и животное вмешательство, это место не только расслабляло своей потусторонней пустотой, но даже пугало. Правда, когда осознаёшь, что твоя душа благополучно продана Сатане, то даже труп, вылезший из склепа ночью не покажется тебе чем-то невероятно страшным и способным принести вред — разве что чисто психологически.       Если бродить по ухоженным аллеям, вправо и влево от которых витиеватыми змеями ползут ухоженные дорожки, то может показаться, что гуляешь в своеобразном парке — только вместо памятников и лавочек, надгробия и склепы. Это настраивает на определенный лад, но нет философского ощущения единения с природой, как это бывает в лесу или на дикой природе, но есть сознание единения со своей сущностью, с самим собой. Словно духи, витающие около своих могил вступают с тобою в немой диалог и ты, спокойно идя по высохшей листве и переступая покренившиеся надгробия, впадаешь в глубокую задумчивость. В осознание. В размышление. Так и случалось со мной, по крайней мере, в последнее время меня невероятно сильно тянуло на кладбище и поделать с этим я не могла абсолютно ничего, так как здесь, вдали от мирской суеты и находясь рядом с тем запахом, который у любого иного человека, да и ранее у меня вызывал тошноту, я обретала гармонию и ясность мыслей. Аромат смерти был мне как никогда близок.       Взяв с собою три алых розы, я выбирала дни и, говоря знакомым, что отправлялась на репетицию, мчалась сюда на общественном транспорте, водители которого уже узнавали меня, провожая взглядами, полными соболезнования. Я стремилась вглубь, в заброшенную чащу кладбищенской рощи, где были могилы давнего захоронения — одна на другой, затертые и не ухоженные, заросшие и покрытые слоем изумрудного мха. Изредка спотыкаясь о них, я бродила в полном одиночестве и безмолвии, прибирая, словно четки, в голове одну мысль за другой, растворяясь в тишине и поддаваясь наслаждению ауры этого места. Ещё месяц назад ничего подобного со мной и происходить не могло, ведь как любой нормальный человек, я бы сторонилась подобных мест, но сейчас что-то кардинально изменилось во мне. Ранее относясь к убийствам хладнокровно, сейчас я находила в себе тягу к фильмам с подробностями подобных действий и ужасалась такому. Видимо, не только я приобрела потрясающий голос с потерей души, но поменялось и что-то внутри — продажа изменила во мне многое и оставила серьёзные отпечатки повсюду. Боясь того, чтобы эта привычка любви к духу смерти не обосновалась во мне окончательно, то я стала выпускать из себя эту странную потребность, появляясь изредка на кладбище. Уверяю вас, что после его посещения мне становилось намного спокойнее.       Но, как предполагаете вы, чем ещё я могла заниматься, пребывая в окружении одиночества и уносящий в некую параллельную реальность кладбища? Каждый раз, где-то в середине моей одинокой прогулки я приходила к одному из склепов — маленькое, покосившееся сооружение, которое смогло привлечь моё внимание лишь тем, что на нём, рядом с инициалами усопшего, стёртыми почти полностью, красовалась элегантная скрипка и пюпитр с нотами. Однажды, прищурившись, я закинула голову наверх, щекоча спину кудрями и заметила эту элегантную изюминку на вершине внешне неприметного склепа. Теперь, взяв за правило, я приходила туда и репетировала. Сумасшествие, скажете вы? Как можно расслабляться и полностью отдаваться в объятия музыки в таком поистине жутком месте, спросите вы? Легко — ведь смерть, как и музыка, как бы метафорично и пафосно это не звучало, бессмертны в своём пребывании на земле. Ни то ни другое никогда не сможет исчезнуть, оставаясь великой движущей силой. Мой голос мог не стесняться и набирать максимальные обороты, а сама я тоже имела возможность полностью раскрепоститься и, раскрасневшаяся, до самых сумерок петь, петь и петь, затирая практически до дыр ноты и оттачивая своё мастерство. Ничто не могло меня смущать — ведь редко кого из людей я могла увидеть в таком уединенном и отдаленном месте. И с упоением я отдавалась любимому делу, фантасмагорично и ирреально исполняя арии и ариозы. Единственной проблемой, которая бытовала и по сей день — это нахождение учителя. Как бы я не старалась и не изводила себя постоянными тренировками, я была не слепо самовлюбленна, чтобы не знать о том, что любой певец, даже с самым божественным голосом, нуждается в наставнике. Его поиск, в принципе, мог бы увенчаться успехом, хоть и такой сильной кандидатуры я не видела даже в нашей консерватории, но самым страшным было признание самого факта своего голоса. Ну, а каково было бы ваше изумление, если бы ученица, всегда вон из рук плохо исполнявшая даже самые базовые произведения, попросит у вас индивидуальные уроки и на них исполнит с закалкой умелого мастера самые сложные партии, да ещё и при этом невероятным в своей красоте голосом, ранее который у неё отсутствовал? Объяснение, конечно, придумать пока я не могла и посему мне приходилось выкручиваться самой — хоть и таким необычным образом.       Раз за разом я всё больше и больше посещала это место, и сегодняшний день не стал исключением.       Я исполняла «Кармен», Безе. Склонившись и руками облокотившись об одно из надгробий, а, как вы знаете, подобное ничего, кроме слабого заряд тонуса, мне не внушало, я стояла под покровом волос и артистично ухмыляясь и подмигивая воображаемому Хозе, репетировала свою партию, когда мне показалось, что практически над моим ухом кто-то довольно хмыкнул. Мигом встрепенувшись, я испугалась и, соответственно, прервала арию, резко и испуганно озираясь.       — Кто здесь? — уверенно и четко я спросила это, скользя взглядом вокруг себя. Пустота. Тишина. Надгробья, шелест листьев и редкие трели птиц. Обычная обстановка, возможно, мой страх был беспочвенным. Недовольно цокнув самой себе, я засмеялась над собственной глупостью и, подойдя к нотам, спросила себя саму вслух, почти полушепотом: — И что же исполнять теперь? Желание к «Кармен» пропало… Хм… — я стала задумчиво листать партитуры, имеющиеся у меня, другой рукой выстукивая незамысловатый ритм по одному из каменьев склепа. — Даже не знаю…       — Прощальную арию Виолетты из «Травиаты», Кристин, она обворожительна в вашем исполнении… — прошелестел бархатный голос прямо рядом с моим виском. Я дёрнулась в сторону, как ошпаренная. Внутри всё похолодело от внезапного испуга, а в груди комом застрял воздух. Кто это? Что ему надо от меня? Снова проделки Сатаны? Не льсти себе, Кристин, он оприходовал тебя, высосав из тела душу, и теперь ты его интересуешь не больше одного из камушков, лежащих на мостовой… И что-то мне подсказывает, что источник голоса — нечто более земное. Я сделала вид, что оглядываюсь назад, громко крикнув повторное «кто здесь?» и, сделав отвлекающий маневр, стала идти назад и в секунду изменив направление, резко побежала в левую сторону, огибая склеп.       Поспешно оглядываясь и тяжело дыша, я, щурясь смотрела вокруг: — Кто здесь? Кто здесь? — ладонью зацепившись за один из бортиков каменного бордюра, скользкого от мха, я поломала ноготь, но продолжила исследовать быстро и нервно местность вокруг. — Чёрт побери, да кто следит за мной? — я зло сцепила зубы и обернувшись, посмотрела на вход в гробницу. Но отбросив тривиальную мысль, я продолжила искать того, кто не так давеча произнес слова, с маниакальным упрямством. Через десять минут после лёгких смешков, раздававшихся в этот раз прямо рядом со мной, судя по звучанию, я совершенно вымоталась. Раскрасневшаяся и с пальто, которое уже неопрятно съехало набок, я вернулась к своему постаменту. Ноты с него от моего бега, разлетелись по сторонам.       — О, боги, — я виновато закусила губу и, на минуту забыв о таинственном посетителе, присела, вытирая землю полами шарфа, и стала бережно собирать листы, хранившие в себе больше чем просто ноты, бережно стряхивая с них грязь. — Простите, мои родные. — собрав все листы воедино, я присела на траву, лихорадочно размышляя. Голос молчал. Уже давно привыкнув не заниматься такой глупостью, как скидкой происходящего на «показалось несколько раз подряд», я сразу же сделала вполне логичный вывод: это не нечто сверхъестественное, так как подобному до меня нет дела. А что или кто это на самом деле — мне только предстояло выяснить. Задумчиво хмыкнув, я ещё раз обратила своё внимание на запертые проржавевшие насквозь металлические решетки, не дающие прохода вовнутрь склепа. Я поднялась и крадущимися шагами подошла к ним вплотную. Изнутри доносился явственный запах гнилья и сырости, а от первого удушливо-сладкого запашка голова у меня пошла кругом, но я, лишь сморщившись, попыталась рассмотреть в темноте хоть какой-либо намек на силуэт. Его не было. Следующим пунктом моего исследования был замок. Взяв его в ладони, я почувствовала практически могильный холод, исходящий от него и внутри меня сердце сделало кульбит. Моё возбуждение смертью изредка-таки накатывало лёгким полу-флёром, не могу скрыть данный факт. Но сейчас не стоит думать об этом. Рассмотрев замок, я зло топнула ногой, примяв свежую кладбинещнскую траву. Не просто цел — так ещё и щель, куда обычно ключ вставляют вся заросшая и забитая чем-то совершенно нелицеприятным. Исключено. Никого, предположительно пугающего меня спецэффектами собственного голоса ради достижения какой-то цели (стоит теперь лишь понять — какой) внутри этого хранилища для трупа нет.       — Если только не дух самого неизвестного Маэстро нынче разговаривает со мною… — тихо себя буркнула я под нос.       — Отчего же нет? — раздался бархатный голос, но на это раз он раздавался где-то с крыши строения. Я резко вздернула лицо кверху, но никого, естественно, там не заметила. — Я и есть тот загадочный композитор, Кристин, и, услышав твой голос единожды, больше не смог обрести покоя. Твой голос будоражит сознание, дитя моё, твой голос прекрасен и мой дух обязан помочь тебе с тем, чтобы огранить алмаз до прекрасно отточенного бриллианта. — я задержала на секунду дыхание. Моя вера может распространиться после случившегося на всё что угодно, но, правда, не так быстро. — Разумеется, если ты сама хочешь этого, но если ты будешь самонадеянной, то твой удел — петь арии великих композиторов, бродя только по могилам. — я резко дернулась от того, насколько холодно было сказано последнее. Словно удар плетью. — Выбирать только тебе, Кристин, ты можешь легко не верить мне и твой выбор будет оправдан — в твоём сознании не готово уложиться подобное, но если ты любишь Музыку также искренне, как ты пыталась это изобразить, то ты ответишь согласием. Ведь я и есть — Музыка. — на единую долю секунду я замерла, практически машинально перебирая пальцами партитуры в своих ладонях. Глупость какая-то. К слову, какой странный голос у этого духа, если таковым его возможно назвать, он то обволакивает, словно дурман, словно чудодейственный гипноз, то может стать жестким, острым. Я действительно начинаю верить ему после слов, бесплотно им произнесенных. Бред. Уже однажды ошибку совершила, хочу и ещё раз? Никогда. «Но что может помешать тебе свершить ещё более страшную ошибку, Кристин? Разве что отсутствие чего-то более страшного, чем вытравление души из своего тела взамен таланту голоса.» — услужливо подсказал внутренний голос. «А вдруг тебя просто обманывают? Насмехаются? Как тебе подобная развилка событий? В учителя тебе набивается даже не человек — голос — пение который и профессионализм тобою не исследованы. Что ты о нем знаешь? То, что появился этот так называемый дух на кладбище и начал сулить тебе золотые горы да серебрянные долины из пустоты? Жуткая глупости согласиться!»       Так я и стояла, склонив голову и выдавая лихорадочные мысли только бегающими из стороны в сторону зрачками, а сумерки уже ускоряли свой бег и кресты, зловеще скрипящие и ластящиеся к земле, только начинали тонуть в темноте. Моя грудь вздымалась всё резче и резче — я не знала, что ответить мне, ведь сердце внутри меня кричало, что этот дух, человек, кем бы он ни был — чем-то несомненно притягивает к себе с первых слов, но, с другой стороны — наивысшей степенью идиотизма было вверить себя тому, знать кого я и не знала. Видимо, голос рассудил, что долгим молчанием я знаменую отказ.       — Что ж, Кристин, вы сделали свой выбор. — я быстро взметнулась, а сердце скоро застучало. И всё потому, что речь донеслось издалека. «Значит — человек!» — с раздражением подумала я. А я практически дала себе право на мысли о возможности сказать слово «да». О, как бы тогда было этому шутнику весело!       — Стойте! — я высоко крикнула и побежала, не замечая, что не вижу уж практически ничего в наступившей тьме и не думая, что могла просто заблудиться в этом лабиринте из надгробий, а кладбище могут банально закрыть. Ночевать в холоде и подобной неспокойной атмосфере не хотелось, но неустанной личность этого человека оставить я не могла. Ноги сами искали дорогу к тому месту, где был голос. Едва вышедшая полная луна внезапно пролила свой бледный свет вокруг, залив тот полу-пустырь, на котором возвышался готический склеп. Я остановилась, замерев. Видимо, убежал.       — Кристин!       Словно во сне, я услышала. Моё имя, пропетое словно самим Господом Богом, предать которого я умудрилась, или же Чёртом с его силой, горячей иглой вонзилось в сердце. Я, с выбившимися локонами, бьющимся о землю шарфом и треснувшими от резкого бега каблуками, обернулась — растрепанное восхищенное чудо. На крыше заваленной набок гробницы, в прожекторе полноценной луны, отливая серебром и металлом, стоял чёрный силуэт в развевающемся от ветра плаще и широкополой шляпе. И не знаю, что поразило меня больше — магическая сила визуальной картины или звуки, которые в единую долю секунды наполнили эту заброшенную часть парка мёртвых — дух играл на скрипке. Я звонко вскрикнула, вскинув бровки домиком и расплывшись в растерянной улыбке. Мне казалось, что ещё секунду и я потеряю сознание — это не было красиво, но оставалось великолепным, совершенным, потрясающим, неземным. Виртуозно и завораживающе, существо, извлекающее звуки из инструмента, было либо действительно потустороннем, либо же гением, потрясающим и невероятным, из небес каким-то случайным образом попавшим на эту землю грешную. Я не могла двигаться. Я была околдована. Мне сказал бы он — идти за ним на край Вселенной и за край в эту секунду, так пошла бы. Пластично и гибко, словно крупная чёрная пантера, скользя по крыше, силуэт плясал смычком по скрипке и играемое им было узнано мною с первых звуков — дуэт Иоланты и Водемона, Чайковского, одного из великих иностранных композиторов. Слова были мне известны. И их содержание казалось подобранным не зря. На минуту остановившись, резко взмахнув полами плащами, дух, которого, видя его плоть, было ложно назвать таковым, повернулся ко мне. Луна широким полукругом вставала за его спиной. Я была уверена, что сейчас не вижу сон. Но эффект был к нему приблежён — не имя права даже дышать, полностью околдованная, я, не соображая ничего и не допуская иных чувств кроме восхищения к себе, я запела. Запела, как могла сейчас — возвышенно, чисто, ярко. Со страстью.       Прикрыв глаза от наслаждения, схожего с экстазом, от того, насколько прекрасно звучит мой голос вкупе с чудодейственными звуками, извлекаемыми из скрипки этого мужчины, я будто бы даже услышала долетевший до меня сладострастный стон, вырвавшийся из его губ — при второй фразе, исполненной мною. Я будто находилась на пике — на пике всего возможного. Но это была ложь. Я осознала, что близка к чувству, схожему к оргазму, когда услышала его пение. Звуки лились мощным, густым потоком, словно благодатный эль — сладкий и одновременно терпкий. Наше исполнение было достойно того, чтобы звучать вечно, насколько музыкально и мелодично, ярко и искренне оно было. Не видела «Иоланта» со современном своего создания лучшего дуэта. Я, совершенно не контролируя себя, расплылась в широкой улыбке, понимая, что подобное удовольствие не смогу испытать больше никогда в жизни, никогда — сейчас, раскинув руки и вместе с великолепным голосом сливаясь воедино, исполняя свою партию, но принадлежа вся ему, не зная его, но преклоняясь перед мощью его. Я залилась заключительной кодой ещё громче и с радостью услышала, что и таинственный голос тоже стал исполнять концовку с неимоверной полнотой.       В голове стучало и виски гулко ныли. Я почувствовала, что счастлива. Я поняла, что сейчас была совершенно не собою — во время исполнения этого дуэта, став самим воплощением Музыки, я достигла вершины искусства. И, разумеется, я понимала, что ни на мгновение не хочу терять это состояние совершенного абсолюта. Я вскинула голову вверх, всё так и продолжая тяжело дышать. Стало жарко; мокрые волосы прилипли к оголившийся спине. Выжидательно направив свою ладонь в мою сторону, а другой придерживая резную скрипку, мужчина смотрел на меня — конечно, я не видела его лица, но я буквально кожей чувствовала, как глаза с восхищением и долей вожделения глядят на меня.       «Я влюбилась.» — выстрелило в разуме. «Ты дура? Не знаешь кто это — и человек ли вообще — а уже в чувства сердечные окунаешься!» — пробасил внутри правильный голосок. «Мне плевать, — с отчужденной решимостью зашептала я в горячечном бреду, всё ещё находясь в состоянии, близком к фанатизму, — я люблю голос. Я люблю Музыку. Он, как вижу я, и есть Музыка.»       — Я согласна! — резко выкрикнула я, смотря туда, где всего лишь секунду стоял то, о ком сказать можно было одно — я не знала кем является это существо, но то, что он божественен — истина.       — Тогда встретимся через два дня здесь же, Кристин. — от испуга прозвучавшего шёпота прямо рядом с моим ухом, я резко крутанулась и упала наземь.       Осталась на чёрной во тьме траве сидеть я ещё около часа — не пела, но прокручивала в голове произошедшее. Кладбище в тот день я покинула только через два часа — оно уже было заперто и пришлось перелезать через забор. По городу бродила словно умалишенная, не видя никого и ничего, но мысленно слушая в рассудке дивное пение. В эту ночь мне так и не удалось заснуть — я полушепотом исполняла арию за арией, пытаясь вновь и вновь слиться с музыкой, хотя бы отдаленно приблизившись с тем чудодейственным ощущением на кладбище…