Часть 2
17 января 2019 г. в 20:04
«О чём тебе ещё рассказать, Алиса?
Мне 39 лет, и я профукала всё, что можно было профукать в жизни. Ну, разве что, кроме самой жизни. Но и она временами казалась мне не такой уж большой ценностью.
Маша... Зря Сашка привёл её в ту пятницу в бар. Извини, если это прозвучит грубо, но нечего бабе делать в пятницу вечером в баре с мужиками, если только она не барышня облегченного поведения. Даже если она пришла туда со своим парнем. И даже если один из мужиков в компании — на самом деле не мужик.
Но Маша напросилась с Саньком. Прилипла — возьми, мол, меня с собой, хочу познакомиться с твоими друзьями.
Какая она была? Думаю, её легко себе представить. Золотую копну волос как будто растрепал тёплый летний ветерок (это действительно был жаркий июльский вечер); длиной они были выше плеч, пышные и разбросанные в художественном беспорядке. Причёска, сделанная пылесосом, как выразилась бы какая-нибудь бабушка на лавочке. Но по-модному это, кажется, называется боб-каре. Очень небрежно взбитое волнами, одна сторона чуть длиннее другой, с небольшим удлинением к лицу. Не знаю, был ли на её волосах лак, или эти волны сами так держались; не очень я разбираюсь в хитростях дамских причёсок, сама предпочитаю стричься как можно короче. Но это выглядело... стильно, что ли. Особенно если ей этак резко обернуться на манер роковой красотки или звезды рекламных роликов про краску для волос. «Вы этого достойны», что-то типа того. И по-модному приоткрыть губы. Хотя я на самом деле не понимаю, какого рожна все эти модели фотографируются с приоткрытым ртом. Выглядит дебильно, честно говоря. Но Маше пошло бы даже это. Она была похожа на какую-то кинозвезду, не помню только, на какую. А может, и не похожа, просто у меня долбаное воображение.
Один её глаз иногда прикрывался прядями чуть наискосок, что придавало её взгляду какое-то сволочное лукавство. Сволочные искорки в глазах, прозрачных, как голубые бриллианты, как тропическая лазурь тёплого моря. О, художественные сравнения в ход пошли... Но я же говнописатель, мне простительно, да?
Она улыбалась игриво, приветливо и ласково всем: Димычу, Лёхе, мне. На мне она задержала особенно заинтересованный взгляд. Бесцеремонно так, что-то вроде: «А это у нас тут кто?» Видимо, пыталась понять, какого я пола.
— Привет, мальчики, — сказала она. Как шлюха, ей-богу, только пережёвывающих жвачку челюстей не хватало. И двинула бровью, уставившись на меня: — Мальчики же?
— Маш, познакомься, — торжественно-степенно произнёс Санёк. — Это Алексей. Это Дмитрий. А это Оля.
Меня, понятное дело, он оставил на десерт — как изюминку нашей компании. Ни черта я на самом деле не разбираюсь в этикете, да и плевать, в какую очередь меня представляют, пожимают руку и тому подобное. Пока он знакомил нас, Машины лазурные искорки благосклонно и дружелюбно обращались с одного лица на другое. Услышав моё имя, она посмотрела прямо мне в глаза — беззастенчиво, дерзко-ласково.
С чем бы сравнить её взгляд, чтоб понятно было, какое впечатление он производил? Вот представь, девушка на тебя всего лишь смотрит, а у тебя такое чувство, будто её горячий язык уже орудует у тебя во рту, а рука лезет тебе в трусы. Она смотрела бы так, даже если бы была одета, как Кейт Миддлтон, а рядом стояло всё королевское семейство. Наверно, она и на клиентов на работе так же смотрела. Или почти так. Нет, не в том самом смысле клиентов, конечно... Работа у неё была пристойная: она сидела в офисе, мило улыбалась и заключала договоры. Не знаю, может, и в работе ей эта фишка помогала — этот блядский взгляд. Гипнотизировала она им, что ли? Наверно, можно подписать что угодно, если на тебя так смотрят.
Деловая документация, все эти казённые обороты, канцелярские выражения — даже это из её уст звучало бы, как песня про секс.
Нет, она не вешалась никому на шею, не хохотала громко и развязно, не делала ножкой, как Шарон Стоун в «Основном инстинкте». Её колени были целомудренно сомкнуты, осанка — как у герцогини, движения изящных рук с хрупкими запястьями — как танец лебединых шей, «а уж речь-то говорит — словно реченька журчит».
Но даже если бы она чопорно разливала чай каким-нибудь высокопоставленным гостям на английском званом ужине, затянутая в респектабельный футляр великосветского наряда, её глаза оставались бы такими же бесстыжими. В них не было свинцового цинизма, рабочей усталости и наигранной ласки, как у девочек-профессионалок. Это был совершенно искренний огонь, и била она им без промаха.
Я не знала тогда, завидовать Саньку или сочувствовать. Аппетиты у этой горячей штучки должны быть нехилыми во всех смыслах. Удержать такую около себя непросто: высосет все соки, все силы и оставит без сожаления, когда найдёт кого-нибудь посвежее. Хотелось мне сказать моему другу: не по себе, Сань, сук рубишь. Да разве бы он послушал?.. В паспорт я ей не заглядывала, но на вид ей ещё не было тридцати. Встречаются, конечно, и восемнадцатилетние девочки, которые выглядят потасканными, но Маша была не такова. Она не курила, весь вечер элегантно и хитро потягивала один коктейль — иногда просто притрагивалась рукой к бокалу или приподнимала его, в то время как мы с парнями честно и добросовестно всаживали в себя очередной шот вискаря. А когда её бокал таки опустел, попросила минералку без газа.
Уж не помню точно, о чём мы тогда разговаривали: такие детали память не сохраняет. Слова не важны, важнее создаваемое ими настроение и ощущения, которые и остаются в закоулках мозгов, хранятся там, как пыльные фотографии. Но определённо могу сказать, что Маша жгла напалмом. Нет, она не материлась через слово, но по части глубоких и многозначительных намёков обскакала нас всех. Парни-то что? — прямолинейные, простые, как пять копеек. Они понимали шутку, если юмор лежал на поверхности. Ржали, как кони, над собственными похабными анекдотами, перекидывались остротами самого грубого свойства. Маша слушала их с таким видом, будто те лили ей в уши не провонявшую вискарём отрыжку потуг на остроумие, а беседу высочайшей интеллектуальной пробы. Сама она обладала искусством даже скабрёзное замечание подать в изысканной многослойной обёртке, отчего оно приобретало некую претензию на элитарность. Но по сути оставалось всё той же скабрёзностью. Я это прекрасно видела и разворачивала её «конфетки» с первого раза, о чём оповещала Машу понимающим взглядом и сдержанной усмешкой, а ребята хмурили лбы, пытаясь въехать в смысл.
— Что-то ты, Маш, мудрёно загнула, — озадаченно проговорил Димыч, уже порядком подогретый парами виски. И, переведя осоловевший взгляд на Санька, счастливого обладателя этой роскошной женщины, спросил: — Слушай, ты понял, что она сказала? Она сама вообще понимает, что говорит? Где ты её откопал, такую умную?
— Ну уж точно не на кладбище, — отмочил Саня шутку и аж напыжился, довольный собой: дескать, Петросян мне в подмётки не годится. КВН-щик хренов.
И все трое моих друзей заржали, а Маша лишь приподняла в тонкой полуулыбке полу-Джоконды уголок губ, накрашенных матовой помадой естественного оттенка. Как там это модное словечко? А, нюдовый. Вот почему я уже плохо помню форму её губ: она никогда их ярко не подчёркивала.
В общем, гусь свинье не товарищ — не дотягивали ребята до неё. Да и подвыпили уже. Только со мной у Маши и складывался в тот вечер сносный диалог. Пила я меньше парней, хотя по комплекции не уступала им. Это сейчас от меня осталась тень, а тогда при росте метр восемьдесят я весила восемьдесят пять кэгэ, не брезговала спортзалом.
— Простите, мне надо попудрить носик, — сказала Маша наконец. И, опалив меня лазурным огнём своего взгляда, добавила многозначительно: — Оль, не составишь мне компанию?
Так уж у девушек принято — не ходить в туалет в общественных местах поодиночке. Уж не знаю, каких туалетных монстров они боятся, но все мои знакомые дамы всегда тянули меня туда с собой. Видимо, я внушала им доверие. Ну и вышеупомянутая комплекция позволяла мне, как они полагали, придушить какую-нибудь фантастическую дрянь с тентаклями, если та вылезет-таки из унитаза и начнёт утаскивать их в канализацию. Но это всё — шутки юмора, а тогда я, натянув на лицо выражение «долг зовёт», поднялась из-за столика и пошла исполнять свою обязанность дамского сопровождающего в уборную.
Мне тоже не мешало бы облегчить мочевой пузырь, и я заняла соседнюю кабинку. А когда вышла, Маша мыла руки. И... да, ты угадала, что она сделала — обернулась и взмахнула своей золотой шевелюрой, как в рекламе, а её глаза выстрелили в меня своим жарким бесстыдством.
Было бы ложью с моей стороны сказать, что я ничего не прочла в её взгляде и всё последовавшее стало для меня сюрпризом. В глазах Маши было всё написано яснее некуда: ей на самом деле плевать на Санька. Любовь-морковь, о которой написано в твоих светлых рассказах, там и не ночевала. Формула «любви» в её случае проста: удобно+приятно+выгодно.
Я всё видела с самого начала. Но чёрт меня дёрнул проверять, способно ли это существо на какие-либо «высокие чувства». Что-то сродни тому, как мои друзья пытались открыть во мне спящую натуралку. Над ними-то смеюсь, а сама оказалась не лучше и не умнее.
Смешнее и горше всего, когда всё знаешь наперёд, а всё равно идёшь навстречу ошибке. Это из разряда: «Нет, я съем только один кусок торта, а завтра отработаю калории в спортзале». Или: «Уж со мной-то этого не может случиться». Или: «До меня все делали это упражнение неправильно. Я открыл секрет, КАК НАДО! Я — чёртов гений!»
Я заслуживаю всех неприглядных эпитетов, которыми ты можешь наградить меня за этот поступок. И я уже не знаю, в чём изначально было дело: то ли в её бесстыжем взгляде, перед которым моя плоть оказалась слаба, то ли в том, что мои мозги переклинило от п*ец какой гениальной идеи открыть Саньку глаза на Машу, потому что я-то уж точно лучше разбираюсь в бабах, чем он. Теперь уже неважно. Большинство идиотских смертей происходит после слов: «А смотри, как я умею!» Вот это всё было где-то на этом же детсадовском уровне.
Я уже не помню, кто первый начал — я или она. Кто кого пригласил в кафе, кто первый погладил по коленке, кто запустил руку в трусы. Одно я знаю точно: без её желания ничего не состоялось бы.
Её немного тяжёлая нижняя челюсть сводила меня с ума. При прочих правильных чертах лица это не выглядело недостатком, а голливудские впадинки на щеках под скулами добавляли шарма. Мне сносил крышу её интимный запах — когда трусики немного пропотели, и настоящий аромат тела, не замаскированный никакими прокладками и гелями для душа, раскрылся. Прости за эти подробности. Но если я их не выплесну, жало боли будет сидеть во мне. Да и недалеко человек ушёл от животных, запах всё ещё играет огромную роль.
Да, я отбила девушку у друга. Хотя на самом деле хрен его знает, кто от кого отбился. Санёк обо всём узнал, но сделал вид, что не считает однополые развлечения Маши серьёзной угрозой для их отношений. Вот если бы я была мужиком — другое дело! Я предлагала ему набить мне морду, тем более что уже упоминавшаяся комплекция и весовая категория позволяли, да и кое-какими приёмами я владею. Санёк долго думал и наконец выдал гениальное:
— Ну что, мы из-за бабы ссориться будем, что ли? Бабы — как автобусы: приходят и уходят. А ты — одна.
Маша официально продолжала числиться его девушкой, он делал вид, что между нами всё нормально. Вот только на самом деле — ни хрена не нормально. Что-то стеклянное поселилось в его глазах. Чёртов стеклянный блеск со стеклянной улыбкой.
Я уже говорила, что самые идиотские смерти случаются после слов: «Гля, как я умею!»? Всё с тем же стеклянным упрямством Санёк решил показать трюк на своём байке, вот только он был ни хрена не байкер и далеко не каскадёр. Байк получил меньше повреждений и даже, в принципе, был ремонтопригоден, а вот хрупкое человеческое тело — уже нет. Душа, чуть что, норовит с ним расстаться — по малейшему поводу.
Если бы это случилось сразу после измены Маши, могла бы выйти неплохая, душещипательная трагедия — в самый раз для твоих рассказов. Но эти события отстояли друг от друга во времени почти на три месяца, так что связать их между собой было очень трудно. Наверно, даже невозможно. Никакой причинно-следственной связи между ними не было. В этом пытались меня убедить все: Лёха, Димыч, даже Маша. Мы с ней шли по еловой аллее с кладбища под дождём, и я знала: лучше ей не попадаться на моём пути больше никогда. По этой сырой, дышащей дождливой скорбью аллее мы шли вместе в последний раз.
Вот ты, Алиса, такая умная девочка... Может, ты скажешь мне, кто тут был виноват?.. Потому что я уже ни черта не понимаю. Да и не стремлюсь, наверно, понять. Я устала пытаться.
После гибели Сани меня накрыло депрессией. Не могу сказать, что подобного со мной не случалось никогда. Была парочка тяжёлых моментов — в школе и на втором курсе университета. Но всё это было важно для Софии Наумовны — для сбора анамнеза, а я тогда не задумывалась об этом.
Да, Саня прикидывался байкером, рисовался. Он строил из себя крутого мачо и отпускал дурацкие шутки, но он был моим другом. Когда меня накрыла «хандра» в универе, кто был рядом? Он и Лёха. Не Маринка и не Ленка, а они, парни. А потом присоединился Димыч: вышел из академа. И наша четвёрка была как мушкетёры.
И вот скажи мне, моя умница: кто виноват? Потому что здесь столько всего намешано, что сам чёрт ногу сломит. И треклятая совесть временами зудит и ноет, заставляя меня думать, что я накосячила ещё до Маши. Что сделала Саньке больно раньше, когда так жёстко его отшила. Пойми, ну не верилось тогда мне, что он и правда мог... Не гей же он, в конце концов? Потому что я свято уверена, что для мужчин настолько же нежеланна, насколько они нежеланны мне. Для них я — «свой пацан», а не девчонка, в которую можно влюбиться. Мы с ребятами замяли этот вопрос. Просто стали жить дальше. И я верила, что наша дружба выдержала все эти глупости. Но теперь я уже ничего не знаю, ни в чём не уверена. Сани больше нет, и некому развеять мои загоны, некому успокоить. Потому что только он один мог ответить на этот вопрос, но уже не ответит. Не скажет: «Не парься ты, всё нормально». Он ушёл, а я осталась с этим бременем. И это зверски больно.
Он сказал: «Бабы — как автобусы. А ты — одна». А я не успела сказать ему, что он тоже — один.
«Хандра» в студенческую пору прошла сама за два месяца, а в этот раз меня накрыло мраком на полгода. Хорошо, что было на кого оставить дела фирмы, и мы остались худо-бедно на плаву. А в неплохие дни, чувствуя себя получше, я сама выходила на работу. В чёрные периоды я едва могла говорить. Впрочем, всю эту картину ты можешь прочесть в любом учебнике. Там всё описано.
За помощью я не обращалась, пережила боль сама. Я считала, что справилась, хотя большой радости от этого не испытывала. Я вернулась в норму, вернулась к работе, вот только по пятницам с парнями мы уже больше не встречались: у каждого находились свои дела. Иногда созванивались, но в основном только для того, чтобы в очередной раз выяснить, что нам некогда. Как следует встретились и выпили мы лишь на первую годовщину гибели Сани. Маша? Не знаю, где она тогда была, да нас это и не интересовало.
А потом — что называется, попёрло. Я не только вернулась в норму, но и начала подниматься выше. Ну, или мне так казалось. Энергии было море, я работала сутками, а высыпалась за три-четыре часа. О еде тоже забывала — сбросила тогда первые десять кило. Фирма начала расширяться, мы купили новые площади. А потом я решила, что опять влюбилась, и мне понадобились деньги, чтобы радовать любимую подарками. Машина и квартира — недурно, да? Я рассорилась с человеком, благодаря которому фирма выстояла во время моей депрессии, и он ушёл. А мне сам чёрт был не брат. Я спала уже по два часа в сутки, думая, что это от любви и счастья.
Потом как будто пелена упала с глаз, и я пришла в ужас от того, что успела наворотить в этом угаре. Как только кончился поток денег и подарков, любовь тоже быстро кончилась, но вот острые коготки любимой ещё долго трепали мои нервы, превращая их в вату. Расставание стоило большой крови. Как её звали? Уже неважно. Какая разница, как зовут зубастую боль, которая отхватила пастью кусок от твоего сердца?
Взлётов и падений было ещё несколько. Я выдумывала себе врагов и старалась их уничтожить, а вместо этого разгоняла от себя друзей.
Ты видела когда-нибудь летающих Робокопов, Алиса? Нет? А я видела. И они хотели уничтожить мой бизнес. У них была власть над интернетом и над банковской системой. И чтобы избавить мир от них, нужно было трижды обойти город по периметру босиком в марте месяце. В наушниках грохотало что-то тяжёлое, а я топала без обуви по грязному снегу.
Я пришла в себя в больничной палате худшей психбольницы, какую только можно себе представить. Всем было пофиг — врачам, больным, санитарам. Я пыталась узнать, почему меня здесь держат, выведать свой диагноз, но была откровенно послана на хер. Врачом. Моим лечащим врачом. Не веришь в это, Алиса? Думаешь, так не бывает? У меня нет причин тебе лгать. Врачу было пофиг.
Мама пришла в ужас, но она ничего не могла сделать. Только позже я узнала, что она слегла с инфарктом.
Я плохо помню, что происходило в этом заведении, устроенном в самых мрачных традициях советской карательной психиатрии, потому что лекарства превращали меня буквально в овощ. А врачу было пофиг, что мне хуже, чем до поступления в больницу.
Вытащили меня оттуда Лёха с Димычем — мои братья-мушкетёры, с которыми мы не виделись уже бог весть сколько времени. Уж не знаю, как им это удалось — они потом отмахивались от моих расспросов. Ну, удалось и удалось — что в этом такого?.. Не велик подвиг. Благодаря им я и попала к Софии Наумовне, которая столько времени провозилась со мной, но таки нашла подходящую схему лечения. Она поставила и верный диагноз. Если интересно, можешь погуглить код F31.7 — это в данный момент, когда я пишу эти строки.
Уже после выписки был ещё один эпизод. Возвращаясь зимним вечером домой, я увидела на автобусной остановке плачущую полную женщину с мальчиком лет одиннадцати-двенадцати и девушкой постарше. Было градусов двадцать мороза, и я первым делом посадила их в машину — чтоб согрелись. И расспросила, что случилось. Полную женщину звали Наташей, и её с двенадцатилетним сыном Никитой и восемнадцатилетней дочерью Лерой выставил из дома после развода второй муж, отчим детей. Квартира была добрачной собственностью мужа, детей он официально не усыновлял, родной отец умер, квартиру бабушки Наташа продала несколько лет назад, когда нужны были деньги на операцию Никите. Идти им было некуда.
— Надо в суд подавать, но сил никаких нет, ни моральных, ни физических, — всхлипывала Наташа, вытирая пятнышки потёкшей туши пальцами.
— Ладно, насчёт суда потом будем думать, а пока надо успокоиться, — сказала я.
Я просто привезла всех троих к себе и оставила у себя жить, как подбирают на улице бездомных котят. Фирма не выдержала всех передряг, и дело, в которое я вбухала почти десять лет своей жизни, отошло конкурентам. Но кое-какие личные сбережения у меня остались — слишком мало, чтобы поднять новое дело такого же уровня, но достаточная финансовая подушка, чтобы худо-бедно прийти в себя и сориентироваться.
Наташа сидела на инсулине, у неё был варикоз и гипертония. Детям требовались гаджеты, одёжка, еда. Лера была пацанка, любила технику и компьютерные игры, мечтала о смартфоне за «писят тыщ» — я его ей подарила. Наташа не работала, но великолепно готовила и вылизывала квартиру до блеска — так мы и жили. После роскошной красотки Маши я спала с сорокапятилетней жирной тёткой-диабетиком, но чувствовала себя героиней и спасительницей. У меня даже появилось какое-то ощущение... семьи, что ли. Семьи, которой у меня толком и не было — вот эта новизна меня и цепляла. Раньше-то что? — только работа да иногда девушки, а тут... новый уровень! До которого я, видимо, наконец-то созрела к четвёртому десятку прожитых лет.
Особой Наташа была довольно ограниченной, ум у неё был житейский, обывательский, из интересов — сериалы, любовные романы и возня по хозяйству. Но я смотрела на многое сквозь пальцы, снисходительно и великодушно. Или снова какие-то искажающие фильтры стояли на моём восприятии?.. Не знаю. А с Леркой, как оказалось, мы любили одну и ту же музыку. Она тоже взахлёб слушала рок и метал, но чаще в наушниках: у меня уже тогда начала болеть голова. Я снова дремала по три-четыре часа в сутки, но списывала это состояние на стресс, связанный с передачей моего уже практически утонувшего бизнеса в чужие руки. Параллельно я искала, перебирала варианты нового заработка: упала, повалялась — и хватит, пора выбираться из этой задницы. Это тоже добавляло лихорадки моим мозгам. Вопрос с судом постоянно откладывался, у меня была куча других забот.
А однажды Наташа ушла в магазин, забыв телефон дома. Лера принесла его мне с открытым журналом посещений браузера. Наташа искала в интернете лекарства, чтобы устроить мне отравление или передозировку. Или вызвать галлюцинации.
— Мама хочет, чтобы у тебя сорвало крышу и ты подписала дарственную на квартиру, — сказала Лера. — Я не знаю, как она планирует всё это провернуть, но я сомневаюсь, что это возможно. Мама в таких делах неопытная и никогда аферами не занималась раньше. Если она возьмётся за это и наломает дров... Если с тобой что-то случится... Её могут посадить. А она диабетик, ей нельзя в тюрьму!.. А если у неё там случится кома?..
— Дура твоя мама, а не диабетик, — вырвалось у меня хрипло, тускло и безжизненно.
Всё это девчонка разнюхала сама: конспиратор из её родительницы был тот ещё, так что раскусить её было делом нехитрым. Уткнувшись мне в плечо, Лера тоненько, по-детски всхлипывала. А я сидела, как кирпичом ушибленная, и машинально гладила её по голове. Я была слишком занята, чтобы замечать, что творится у меня под носом. Крутилась, забыв о еде и отдыхе, искала источники дохода — ради них ведь, ради Наташи и детей. Даже уже присмотрела несколько вариантов. В двух местах меня уже были готовы взять. Думала, у нас семья, а оно вон как оказалось...
Наташа разрыдалась и во всём созналась. Что я сделала? Никогда не угадаешь. Вместо того, чтобы выставить её пинком под зад в одних тапочках, наплевав на её диабет и гипертонию с варикозом, я разменяла свою трёхкомнатную квартиру на двушку и однушку. К Никите с Лерой я успела привязаться и не хотела, чтоб они оказались на улице по вине своей алчной и недалёкой мамаши. Двушку я оформила на Леру: делать такой подарок Наташе было бы слишком великодушно даже для моих отформатированных «фильтрами доброты» мозгов. В однушке я поселилась сама. Сейчас я в ней и продолжаю обитать. Наташа после нашего разъезда была послана на три весёлых буквы. Лерка параллельно с учёбой пошла на подработку, завела карточку для безналичных расчётов — на неё я ей подбрасывала денег на продукты, больше не желая иметь с её маман никаких финансовых контактов.
Мне трудно объяснить всю эту историю. Семью хотела, ага... Наверно, мне проще списать это на некий вывих в мозгах, который не до конца вправило даже грамотно подобранное Софией Наумовной лечение — проще для моего самолюбия, ведь неприятно и досадно осознавать себя, в моём уже не юном возрасте и с моим приличным жизненным опытом, наивной идиоткой. С одной стороны, недуг действительно может делать человека временами неразумным, импульсивным, слишком оптимистичным, уязвимым для сомнительных личностей, а с другой — лопухнуться может кто угодно. Но, согласись, удобнее в своих ошибках винить болезнь, а не себя.
С Лерой и Никитой я иногда общаюсь и сейчас: на удивление неплохие ребята выросли у такой-то мамаши. Обворожительная Натали кое-как сама зарабатывает себе на лекарства — трудится в блинной забегаловке. Она находится в активном поиске надёжных рук для своих ста тридцати килограммов счастья, а по последним сведениям от Леры, даже, кажется, уже нашла любителя счастья крупным оптом.
Уже год мои мозги работают в нормальном режиме — судя по всему, это ремиссия. Но хрен его знает, как долго она будет продолжаться. Таблетки принимаю профилактически: Софию Наумовну я уважаю и слушаюсь, она плохого не назначит, в отличие от тех коновалов, которые чуть не превратили меня в растение.
Депрессия — это плохо, все об этом знают. И думают, что полёт на крыльях эйфории — это весело и круто. Отличное настроение, энергия бьёт ключом, жизнь прекрасна, голову распирает от гениальных идей и наполеоновских планов, а вдохновение прёт так, что впору смирительную рубашку ему надевать. Казалось бы — наслаждайся!.. Работай! Покоряй вершины! Ага, как бы не так. Энергия-то ключом бьёт, да вот только... разводным и по голове. Обратная сторона этой медали — потеря критического отношения к реальности. Можно переоценить свои силы, а вот опасность — недооценить. И совершить непоправимую ошибку. Можно пойти на неоправданный риск и потерять кучу бабла. Можно рвануть на свершение подвигов, но на самом деле наломать таких дров, которые потом вовек не раскидать по поленницам. А если соратники твои грандиозные идеи не поддерживают, пытаются вразумить и намекают, что ты бессмысленно и беспощадно ведёшь весь бизнес прямым курсом в задницу, ты бьёшь кулаком по столу и указываешь несогласному на дверь, видя в нём врага и вредителя. Так я потеряла одного из лучших своих помощников, и я его не виню: он не понимал, что со мной происходит, никогда с таким не сталкивался.
Да в конце концов, тебе может стукнуть в голову, что ты — сверхчеловек и умеешь телепортироваться, а потому не нуждаешься в сигналах светофора. Правильно, пошли они в жопу, эти ПДД!
Нет, ни разу это не весело.
В собственных руках я своё выпестованное детище не удержала. Вдумайся только: я начинала его, когда была немногим старше тебя. Это чёртова куча времени, сил, средств, нервов! И всё это я потеряла, потому что башня моя пошатнулась... Нет, не представить тебе масштаб этого лютого пи*деца. Говорят, покуда человек жив, не всё потеряно. Не знаю... Может, и так. Но для меня это была страшная утрата и печальный откат назад, с которым очень тяжело и больно смириться. Больно для самолюбия, губительно для самоуважения. Потерять всё, чего достиг — это удар, от которого не всегда можно оправиться.
Планов снова подняться на прежний уровень я не строю, это уже маловероятно. Теперь я наёмный сотрудник, но опыт работы на руководящей должности и кое-какие сохранившиеся связи и контакты позволили удачно устроиться директором крупного магазина стройматериалов — одного из довольно солидной сети. С владельцем этой сети я знакома лично, хорошие отношения были когда-то. Время на творчество есть только в выходные, но я по-прежнему не очень много сплю — не больше пяти-шести часов в сутки, так что иногда удаётся выкроить часик на писанину и в будни. Но ты не бойся, тревожный звоночек начинается только с сокращения сна до трёх-четырёх часов. Вот тогда надо хватать меня за шкирку и тащить к Софии Наумовне. Но бывают и единичные случаи бессонницы, которые обходятся без последствий.
Я не лишена водительских прав, но этот вопрос тоже стоит на постоянном контроле. В период обострения мне за руль нельзя. Мне также нельзя алкоголь. Сигареты не запрещены, поэтому курю. Точнее, смолю как паровоз, и пахнет от меня, как от набитой старыми бычками пепельницы.
Не всех моих заскоков стоит пугаться. Даже в самом разгаре неадеквата я не способна причинить вред любимой девушке — скорее, сама стану жертвой, если девушка попадётся непорядочная. А если я вдруг засмеялась посреди полной тишины — возможно, я просто читаю в интернете анекдоты».