Healing

      Оставшиеся дни Джонатан ходил сам не свой, будучи поглощённым в водоворот собственных мыслей. Перед глазами у него до сих пор стояла сцена, когда Рейвен открыто и честно ему сказала, что его дочь так страдала душевно исключительно из-за него. Вернее, его действия/бездействия привели к такому исходу, как страстное желание Кэстрел покончить с собой, лишь бы перестать чувствовать себя несчастной. Намеренно он никогда не желал собственному ребёнку зла — чёрт подери, да Джонатан, скорее, сам себе навредит, чем Кэсси!       И тот факт, что, несмотря на все его усилия, Кэстрел всё равно чувствовала себя одинокой, нещадно щемил сердце.       Пока Молли уехала к Кобблпотам, — чтобы разобраться с младшей дочерью — Джонатан твёрдо решил остаться у Тетчей, пусть даже Кэстрел сейчас уже которые сутки спала беспробудным сном. Джервис то и дело отпаивал старшего товарища фирменным семейным чаем, Алиса периодически вставляла укоризненные реплики в адрес и без того притихшего профессора. Только Рэндольф ничего не говорил — он безмолвным привидением направился в их с Кэстрел спальню, где она оправлялась после серьёзной ментальной операции. Рэну остро хотелось побыть одному и переварить случившееся; заодно он решил следить за состоянием жены, пока она без сознания.       Когда Молли отлучилась, к посеревшему в тон собственного костюма Джонатану спустился зять, на чьём лице читалась лишь мрачная решимость и больше ничего. Обыкновенно робкий и тихий, сейчас Рэндольф уже был не тем мальчиком для битья, что следовал по пятам за Кэстрел.       — Она очнулась, — Рэн утвердительно кивнул вскочившему, как ужаленный, тестю, который едва ли не опрокинул поднос с чаем, что стоял на кофейном столике перед креслом. — Вам надо поговорить наедине.       Джонатан тихо прошёл по направлению к комнате, куда после встречи с Рейвен отнесли его дочь. По пути угрызения совести назойливо звучали громче, ещё более нещадно полосуя и без того утомлённое бесконечными стрессами и переживаниями за собственное дитя отцовское сердце. Крейн остановился перед закрытой дверью, прикрыв глаза и пытаясь совладать с накатившими волнением и отчаянием. Легко держать себя в руках, будучи далёким от источника волнения, но он сильно сомневался, что будет себя вести так же стойко при виде дочери.       Кэстрел сидела на кровати, рядом с включённым прикроватным светильником. Выглядела она намного лучше прежнего — даже не особо верилось, что буквально несколько дней назад они с Молли тащили её, сильно пьяную, от Дентов. У Джонатана предательски спёрло дыхание, когда она перевела на него измученный, неимоверно усталый взгляд серо-голубых (его) глаз, словно не совсем понимала, что происходит. Не исключено, что у неё сейчас несколько заторможено чувство восприятия окружающей действительности, но тогда почему Крейна так трясёт под этим взором? Почему ему так больно смотреть в изнурённое родное лицо?       — Пап? — Кэстрел задумчиво нахмурилась, — С тобой всё в порядке?       Он молча, без лишних слов, присел рядом с ней, прижав к себе и аккуратно поглаживая по плечу. Джонатан до конца не понимал, кого он хочет сейчас таким образом успокоить, — себя или её — но этот жест не давал ему сорваться, не давал утонуть в бушующем море вины. В груди будто образовалась поглощающая в себя всё чёрная дыра, сдавленные всхлипы застряли в горле.       — Прости меня, родная, — хрипло просипел он, пока Кэстрел изумлённо замерла, впитывая каждое слово. Однако, казалось, этих трёх простых слов оказалось достаточно, чтобы расколоть лёд, мешавший свободному течению мыслей и слов. — Я… я так виноват перед тобой. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы ты не чувствовала себя ни в чём уязвлённой и ущемлённой. Хотел… хотел сделать тебя по-настоящему счастливой. Уберечь от всего зла внешнего мира, — Джонатан чувствовал, как по щекам уже текли слёзы, но ему было всё равно. Он крепче прижал дочь к себе, прижавшись щекой к её макушке, вдыхая знакомый аромат кофе, коим пахли её светло-русые хрупкие локоны. Крейн, переведя дух, горько усмехнулся: — Но сам же стал причиной твоих бед и несчастий. Клянусь, я… я не хотел такого исхода! Прости, что заставил тебя сомневаться в своей любви к тебе. Что не уделял тебе достаточно внимания и заботы. За то, что причинил тебе такую боль…       Рыдания душили шёлковым платком, он искренне обрадовался, что никто больше не является свидетелем минутной слабости, которую явил некогда грозный Повелитель Страха. Он весь дрожал от осознания того, что натворил. От осознания того, что, по сути, из-за его давнишнего бездействия Кэстрел не побоялась исполосовать свои руки кухонным ножом. Что из-за его игнорирования она добровольно сбежала из дома и едва не замёрзла насмерть в десять лет. Всё, чисто всё случилось по его вине — потому что он вовремя не поговорил с ней, не объяснил ситуацию, и, будучи ещё совершенно маленькой и беззащитной, Кэсси додумала остальную логическую цепочку, которая сопровождала её всю оставшуюся жизнь, порождая множество комплексов.       Он морально был готов к тому, что она оттолкнёт его, — и будет права. Он не заслуживает её прощения. Не заслуживает зваться её отцом после всего случившегося. Чёрт подери, да какой хороший отец променял бы собственного ребёнка на другого?! Он был бы не против, если бы она как следует ударила его по лицу, если бы истерически вопила сквозь слёзы о ненависти к нему…       …но абсолютно не ожидал, что Кэстрел робко прижмётся к нему, аккуратно приобняв исхудавшими руками и еле ощутимо положив ладони на спину. Он замер в ожидании, до сих пор с болью ожидая подвоха.       Которого не последовало.       — Я на тебя никогда не злилась, — спокойно, но тихо выдохнула Кэстрел, прижавшись лбом к отцовой груди. — Я была расстроена и всегда винила себя. Думала, что я слишком плохая дочь, раз ты… раз ты меня не любишь.       Он спешно отстранился от неё, осторожно приподняв голову дочери за подбородок, чтобы взглянуть ей в глаза. Те самые злосчастные зеркала души, которые никогда не обманывают. В сердце предательски кольнула вина, когда он увидел в её взгляде только проблеск топящего с головой несчастья. Он ласково улыбнулся, с особой теплотой и честностью произнеся:       — Кэсси, лучшей дочери, чем ты, и пожелать нельзя! Для меня неважно, кто ты и какая, — Кэстрел несколько поморщилась, старательно отводя взор, но Крейн снова мягко, но твёрдо повернул её лицо к себе — ему важно было смотреть прямо в глаза, хватит недосказанностей и тайн. — Главное, что ты моя дочка. Единственная и самая любимая. Которую я ни за что и никогда бы не променяю. Ради того, чтобы видеть тебя по-настоящему счастливой… я готов отдать всё. Даже собственную жизнь.       В глазах девушки стояли слёзы искреннего облегчения, а на лице пролегла тень робкой полуулыбки, после чего она без лишних слов сама прижалась к отцу, зарываясь лицом в его грудь и давясь рыданиями. Кэстрел не была особой любительницей излишних прикосновений, но некоторые люди были для неё исключением — хотя она всё равно зачастую стеснялась без их разрешения проявлять такие порывы, как объятия.       Джонатан, облегчённо выдохнув и наплевав на все психологические барьеры, крепче прижал дочь к себе — ему безумно хотелось, чтобы этот хрупкий момент длился вечность; он не желал её отпускать, хотел уберечь от всего мира. Плевать, что у неё есть муж. Плевать, что она уже сама мама. Для него Кэстрел всегда будет, в первую очередь, его дочерью.       — Я так люблю тебя, папа… — сипло прохрипела девушка, уже не скрывая своих эмоций и отчего-то снова почувствовав себя той маленькой девочкой, что чуть ли не каждую ночь мирно посапывала пол боком у отца — потому что всегда знала, где самая надёжная защита. Знала, что, что бы ни случилось, папа всегда защитит от всех и всего.       Только сейчас Джонатан в полной мере осознал, что мог потерять — неважно, той ли рождественской ночью или когда Алиса с Джервисом отыскали бесчувственное тело Кэстрел в лужах крови… Ощущать теплоту от объятий, когда она прижимается к нему; чувствовать бесконечный, словно космос, океан любви к дочери — ему были совершенно непривычны эти ощущения, но далеко не неприятны. В отличие от многих, Кэстрел всегда принимала его таким, какой он есть, — даже после того, как он рассказал ей всю правду о тёмном прошлом готэмского злодея, даже сейчас, после всех страданий, что он поневоле причинил ей. И причина была предельно проста — что бы ни происходило, он всегда был и остаётся её любимым папой.       — Я тоже тебя люблю, Кэсси, — еле слышно прошептал он, попытавшись вложить в эти слова всю свою любовь к дочери. Но разве можно вместить бесконечный космос в столь простые слова?       Едкое чувство вины и стыда вытеснила собой безграничная любовь, которой не было и не будет конца. Потому что никогда не было — и не будет — на свете любви сильнее, чем любовь родителя к ребёнку.