Когда-нибудь я непременно останусь

      Лидия в свои двадцать три имеет все, о чем мечтала, будучи ещё подростком с синдромом юношеского максимализма. Напротив каждого пункта из заветного списка «когда я вырасту, я…» красуется галочка, аккуратно выведена зелёным маркером, — причуды Стилински у неё под кожей витиеватыми алыми узорами выжжены, — и по СМСке матери отправлены.       Та успешной взрослой дочерью гордится, впервые искренней похвалы не сдерживая и тонкие губы не поджимая, лишь иногда на гиперактивного мальчишку косо поглядывая. Стайлз в карту желаний семьи Мартин никак не вписывается, однако её незаменимой частью становится, шутками глупыми и рубашками клетчатыми все прочие неудачи покрывая. Чего не скажешь о самом парне, по уши влюбленном в первую, — и единственную по его словам, — красавицу школы, не обращающую никакого внимания на юркого кареглазого мальчишку, что вечно под ногами мешаются и пытливого взгляда не сводит. Зато девушка с волосами клубничного блонда всегда была главной целью его изначально провального десятилетнего плана.       Теперь же они свою первую годовщину совместной жизни через несколько дней празднуют, неподдельным счастьем искрясь и друг за друга фразы заканчивая, как в тех романах, что так любит читать Лидия во время обеденного перерыва, бесстыдно закинув загорелые ножки на поверхность письменного стола.       Она ведь босс, ей можно.       Ведущее модельное агентство под её лаковыми лодочками находится, полностью доверяя амбициозной начальнице и беспрекословно выполняя каждую просьбу, будь то сваренный кофе по особому рецепту или готовый ежемесячный отчёт в кардинально быстрые сроки. Репутация — пьедестал, с которого Мартин не желает спускаться ещё со времен школы, укрепившись на правах «той самой женщины».       Вот только вдобавок ко всему Лидия баночку с антидепрессантами, острые лопатки-крылья и посещение психотерапевта по пятницам и средам получает. Взрослая жизнь испытывает даже «золотых пташек». Тем более, их.       — Я уже не могу, Сти, понимаешь? — она пухлые губы в недовольной ухмылке кривит и тонкие бровки к переносице сводит. Злится на весь мир, словно маленький ребёнок, даже ногой топает.       — Но ведь дела пошли вверх! Новый выпуск превзошел в тираже даже январский, а тот был с самим Хейлом на обложке, — он про себя смеется и чайник на электрическую плиту ставит, любимую пытаясь взбодрить. Целебный чай с мелиссой заваривает, приятный аромат полной грудью вдыхая.       — Но я не чувствую ничего, пойми. Ни счастья, ни удовлетворения, только денежную выгоду. Последние идеи из пальца будто вытянуты, а я над ними три ночи сидела. Все не то!       — Но твои эскизы прекрасны! Модели утверждены на съемку, рекламные кампании готова тебя с руками и ногами забрать, и цену повыше заломить.       — Стайлз, послушай меня! Вдохновение закончилось и я начинаю медленно перегорать, к тому же… — в нависшую тишину выдыхает, мучительно долгую паузу выдерживая, а потом тихо добавляет: — У меня снова были видения.       — Лидс, я… Я не знал, правда, — из кухни молнией выбегает, на колени перед ней опускаясь и дрожащие пальцы теплой ладонью накрывает. Обеспокоенно в побледневшее личико вглядывается и делает глубокий вдох, опасаясь услышать следующее.       Как же так, все ведь было так хорошо.       — Она звала меня.       — Я думал, ваша связь прервалась уже давно. К тому же, ты сама хотела уйти от т-о-й жизни. Ты же…       — Стайлз! Ей нужна моя помощь. Им всем нужна.       Он глаза опускает, ворсистый ковер пристально разглядывая. Острые плечи сутулит и ничем на последнюю реплику не отвечает. Потому что слишком больно, слишком опасно, слишком не хочется… отпускать её.       — Я люблю тебя и нашу новую жизнь больше всего на свете. И я искренне благодарна за этот незабываемый год и за твою любовь, окутывающую меня каждую секунду. Но, возможно, именно из-за этого дела в компании могут пойти на спад. Возможно, именно это не дает мне двигаться вперед. Пожалуйста, услышь меня, Сти, — тонкими пальчиками по острым скулам ведет в коньячные глаза заглядывая.       Он ведь поймет, не сможет видеть её несчастной, потому что слишком сильно любит. И у неё сердце от этого еще больше болит, потому что он про себя забывает слишком часто, все лишь ради нее одной делая, пусть Мартин и пытается отплатить тем же.       — Хорошо, — а внутри что-то трещит, рвется, осколками на тот самый ковер сыпется. А он только губами за неё цепляется, всю боль себе забирая, подобно оборотням.       Ей ведь станет лучше, да?       И когда через несколько часов они стоят в шумном аэропорту, он лишь в солнечную макушку её ласково целует, а она к широкой груди сильнее прижимается, родной запах вдыхая. Всевышнего за судьбу, — а надо бы самого Стилински! — благодарит и собственное невежество корит. Они ведь могли быть счастливы вместе намного раньше. Или именно эта участь была уготована судьбой?       Сейчас же у сидящей в самолете Лидии только одно в голове вертится: