onigokko

— Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять... сто! Акира смотрит на него с поджатыми уголками губ, ожидая одобрения, но Ичиро только вздыхает и на пределах способностей своего постного лица кривит нечто сродни гримасы недовольства. — Что не так? — мальчишка расстроенно опускает деревянный меч, теряя в запале. — Я неправильно отрабатывал удары? Не та стойка? И дело даже не в том, что у него в руках деревянный меч, потому что многие дети пищат от восторга и хотят обучаться в их додзё именно кендо, — Ичиро ненавидит кендо — а скорее в том, что Хангаку — на секундочку, Хангаку, которая терпеть не может клан Минами и в особенности его главу — сказала ему присмотреть за отпрыском, собственно, Минами, который до сих пор думает, что они не поняли кто он. — Ещё сто, — говорит Ичиро и возвращает своё внимание к учебнику по истории, — На этот раз считай про себя, но не думай, что сможешь смухлевать. — И не думал, — Акира, почему-то, улыбается. Ичиро не понимает ни его, ни Хангаку, хотя последняя вполне развёрнуто ответила на его логично возникший вопрос: — Ну, знаешь, — Хангаку даёт ему попробовать суп на соль и, получив положительный кивок, довольно улыбается, — дети не должны нести бремя своих родителей. Хотя его отец тот ещё ублюдок, — её кулак тут же с силой сжимается, — чтоб ему неладно было! Она закипает даже когда просто вспоминает этого высокомерного Минами, который никогда не упускает возможности её спровоцировать, наговорив гадостей в официозной обёртке, а потом смывается, оставляя её с испорченным настроением. Ох, это борьба длиннее, чем жизнь Ичиро, бесконечно-вечная, пока один из них не умрёт. Хангаку надеется, что этот Минами убьётся об тофу или поскользнётся на банановой кожуре, и чем тупее будет его смерть — тем лучше. При мысли об этом её лицо разглаживается и становится мягче. А потом Хангаку переводит взгляд на сына и смеётся с его лица, выражающего полное понимание того, что творилось в её голове парой моментов ранее. Она лохматит его макушку, задевая повязанную на непослушные волосы косынку, и продолжает: — Но Акире всего восемь. Он просто хочет заниматься тут с другими детьми и, очевидно, тоже не рад, что ему приходится врать из-за своего отца. И... ммм, мне кажется, что вы похожи? Попробуй с ним поладить, я думаю, что вам удастся найти общий язык! Ичиро иногда правда не понимает её. Но всё же сидит тут с ним в додзё, потому что он приперся в тот день, когда Хангаку отменила занятия, но разрешила ему использовать додзё, раз он пришёл. Путь от южного района до северного не близкий, да ещё и в гору подниматься от ближайшей станции, не говоря уже о том, чтобы дойти сюда пешком. Намимори, конечно, маленький, но всё равно как-то... тупо. — Сто! — Акира смотрит на него с поджатыми уголками губ, ожидая одобрения. Ичиро уводит взгляд в сторону, будто в додзё есть хоть кто-то, кроме них. — Если не надоело, то сделай ещё сотню. — Хорошо! Ичиро подпирает щеку ладонью и выгибает бровь. Какая бесполезная трата времени. Немного позже он окончательно убеждается, что Акира до одури упрям. Когда тот приходит, и приходит, и приходит, и приходит, а потом ещё раз приходит и его присутствию здесь нет конца. — Аники, — он смотрит снизу вверх, стискивая свой деревянный меч, — только не это, думает Ичиро, мысленно закатывая глаза, — почему ты дерёшься с кем угодно, только не со мной?! Потому что ты сыночек якудза, думает Ичиро, твой отец тогда вообще от мамы не отстанет, если я побью тебя. — Потому что ты слабак, — вот что он выбирает в ответ из всей правды, что у него есть. Акира корчит на лице что-то между обидой, злостью и тоской. — Четыре сотни замахов в стойке. — Ладно! Ичиро правда не понимает его, потому что вместо того, чтобы заниматься с ровесниками более весёлыми тренировками, он стоит один и отрабатывает замахи. — Это единственное, что я знаю из тренировки с мечом. Почему он просто не попросит тебя научить его этим стойкам, ударам или что там ещё есть? Хангаку смеётся, откладывая тряпку и отвлекаясь от чистки оружия. — Ты правда не понимаешь? Да, правда не понимаю, мам. Ичиро молчит. Ичиро долго молчит, когда Хангаку умирает. Так долго, что когда он пытается ответить на заданный вопрос, то из его горла вырывается только хрип. Акира спросил, можно ли ему принести цветы на могилу учительницы. — И, если можно, то какие она любила? Она не любила цветы, хочет сказать Ичиро, ей нравились кактусы, потому что они могли принимать забавные формы. Они стояли на кухне в цветных керамических горшках, купленных на рынке. Ей были противны ирисы, хочет сказать Ичиро, потому что их постоянно приносил твой отец и издевался над тем, что она осталась одна. — Только не ирисы. Что угодно, только не ирисы. Он тоже их ненавидит. Ичиро закрывает ворота и не открывает их больше никому, даже Миямото-сану, который утешал и помогал Хангаку, когда она сама лишилась семьи. Хочется расковырять себе грудину, выскаблить из рёбер всё содержимое, даже лёгкие. Он просто лежит на полу и смотрит в потолок, даже не плачет, хотя пытается. Не получается. Ичиро почти не ест, едва ли раз в день кладёт на язык первое, что попадется на кухне. Не моется, не меняет одежду, не ходит в школу. Ему всё равно, он не хочет смотреть на людей, говорить с ними. Он хочет просто плакать, но плакать у него не получается, поэтому ему остаётся целое ничего. А потом в череде дней возникает звук чужих шагов. — О боже, Андо-кун, — окликает знакомый девичий голос. Котонэ... кажется? — Ты совсем дурак? Да, это точно Котонэ. Почти закончившая старшую школу внучка Миямото-сана, которая в храме только и делает, что подметает двор и ковыряется в носу, хотя говорит, что это совсем не так. Она находит его почти бессознательное тело в коридоре и строго супится вместо того, чтобы суетиться и спешить помогать, а ему не хватает сил даже на то, чтобы нахмуриться. Ичиро видит, что за её спиной мельтешит знакомая светлая макушка Акиры, но едва приподнявшись, снова падает в обморок. Когда он приходит в себя, Котонэ его отчитывает. — Как вы вошли? — единственное, что он спрашивает немногим позже, поднимая ложку ко рту. Тарелка с приготовленной Котонэ кашей пустеет чертовски медленно. — Я перелезла через забор, — говорит она, сложив руки на груди. Её красные хакама такие яркие, что режут глаза. Ичиро смотрит на ложку и вздыхает. — А потом Мико-сан открыла мне ворота и мы пошли искать тебя! — Дедушка волновался о твоём состоянии, поэтому послал меня достучаться до тебя. И правильно сделал — так же и умереть можно! Ичиро ничего не говорит. С этих пор никакие закрытые ворота не спасают от этой надоедливой Миямото, которая лезет на дерево и прыгает на забор прямо в своей форме жрицы и бесцеремонно входит в дом вместе с отпрыском Минами. — Акира-кун, поможешь мне? — Конечно! Эти двое спелись. Котонэ уж точно знает о том, кто такой Акира, но её совсем это не волнует. Как и её дед, она судит людей по их собственным поступкам, Ичиро же убить в себе предвзятую часть всё ещё не может, будто теперь должен носить в себе неприязнь сразу за двоих. На него выливают ведро теплой воды и намыливают сальные волосы. — А то несёт от тебя так, будто ты в помоях вывалялся. Акира сидит рядом смущённо-радостный, а Котонэ следом моет и его голову, разговаривая с ним о каких-то глупостях. Ичиро продолжает смотреть в пустоту перед собой и молчать, лишь закрывая глаза, когда на него выливают ковш воды. — Я провожу Акиру-куна до станции, а потом вернусь, понял? Делай что хочешь. Мне всё равно. Такие упрямые. Надоеды. В доме опять тихо. Ичиро вслушивается в эту тишину и не осознает, что глаза начинает пощипывать. Котонэ находит его на кухне, ревущим над своим порезанным пальцем и разбитой чашкой. Она прекрасно понимает, чтобы понять, что плачет он не из-за пальца и чашки. — Мама умерла, — тянет он, бесполезно утирая лицо, — и никогда больше не вернётся, никогда больше не пересолит суп, никогда больше ничего. — Воздух в груди быстро заканчивается, и он кашляет, а потом снова продолжает шмыгать и тереть непрекращающиеся слёзы. Котонэ молчит и ничего не говорит, даже не прикасается к плечу в попытке утешить. Сидит с ним всю ночь на кухне и отводит в комнату, когда он немного успокаивается к утру. — Боль нужно переживать, — говорит она днём, подметая опавшие жёлтые листья, потому что едва ли Ичиро способен заняться этим сейчас сам. — Поплачь ещё, если чувствуешь, что тебе это нужно. И он плачет снова. Так долго такое простое "я скучаю по маме" безвыходно кололось в груди, и только когда он вновь ощутил чужое присутствие в доме и тишину, которая осталась после голосов, что-то в нём разбилось, как пошедшее трещинами стекло, наконец лопнувшее и разлетевшеся на осколки. Без Хангаку всё кажется пустым. — Это нормально. Без Хангаку одиноко. — Да, ты ведь привык жить вместе с ней. Без Хангаку не хочется жить. Котонэ немного молчит, но потом тоже находит слова: — Если ты не хочешь жить без неё, то поживи ради неё. Хотя бы немного. — Хотя бы немного? — Да, — она чуть отходит, продолжая сметать листья в одну большую кучу. — Поживи ещё год. Тебе не нужно думать о жизни дальше, просто пообещай мне, что до следующей осени ты не умрёшь, хорошо? Котонэ такая странная. Но он обещает. Год... год это не так много. Она наконец улыбается и больше не приходит так часто. Зато это делает Акира — упрямый осмелевший мальчишка. Он не лезет через забор, как Котонэ, — было бы ужасно, возьми он с этой взбалмошной жрицы пример — но всё так же тащится в северный район и стучит в большие ворота. Только никогда не входит сам, лишь громко тянет: — Аники, это Акира. Можно войти? Ичиро сидит у ворот, сложив руку на колене, и слушает, как он стоит за ними несколько минут, а потом уходит. — Это Акира, аники. Можно я зайду? — Аники, это Акира. Можно войти? — Аники, это я, Акира. Можно зайти? — Это я. Можно навестить тебя? Ичиро стоит за воротами и смотрит на них, будто те стеклянные. — Почему ты просто не попросил маму научить тебя техникам с мечом, а постоянно шёл ко мне? Молчание в половину минуты. Он наконец отзывается: — Я хотел подружиться. Так вот какой был ответ. Ичиро выдыхает через рот. — Мог бы просто спросить. — А можно? — Я не запрещал. — Можешь быть моим другом, аники? Ворота с несмазанными петлями противно-противно скрипят. Ичиро впервые со смерти матери открывает их сам. — У меня есть имя. Белое лицо светится чем-то вроде смеси потерянности и надежды. — Андо-сан? — Имя. — Ичиро-сан, — Акира смотрит на него с поджатыми уголками губ, ожидая одобрения. Какое ностальгичное выражение лица. Хангаку сказала ему, что они похожи. Он всё ещё не может понять этого, поэтому правда хочет узнать — почему?