Страх пустоты

Исида умудрился запереть себя в собственной квартире. Без телефона, естественно. Можно было выбраться из окна или связать веревку из простыни и спуститься по ней, но Исида не чувствовал себя способным на такой подвиг. Он, если честно, и до этого сомневался, стоит ли сегодня идти в школу. Он устал. От всего, начиная с разговоров с одноклассницами и заканчивая тем, что помнил не так, как все. В снах было спокойнее. Если бы он еще знал, откуда эти самые сны берутся. Книги и Интернет не могли дать ответы на вопросы, которые Исида им раз за разом задавал. Они были немы или отделывались общими фразами. «"Фильмы", которые люди смотрят, когда спят, называют иногда виртуальной реальностью, параллельным миром, развлечением для мозга, мини-смертью... Но вопросы остаются: откуда берет сознание сюжеты для сновидений и для чего эти выдумки ему нужны? Тем более, если это не просто выдумки, а нечто большее? Какие еще задачи решаются организмом во сне, кроме очевидного физического отдыха?» Никакие задачи не решались. Все рушилось, и ничему больше нельзя было верить. Нужно поговорить с Куросаки. Мысль пришла так внезапно, что Исида едва не улыбнулся. Поговорить… а о чем с ним говорить? Это не сон, в конце концов. Это — реальность. Если допустить, что в реальности нет места квинси и шинигами, то говорить им с Куросаки совершенно не о чем. «Эксперименты показывают, что потребность в сне определяется прежде всего высшим отделом нервной системы — корой больших полушарий головного мозга, которая контролирует все процессы, происходящие в организме. Корковые клетки довольно быстро утомляются. И в качестве средства самозащиты, предохраняющего их от истощения и разрушения, выступает торможение — нервный процесс, задерживающий их деятельность». Сны не давали Исиде отдохнуть. Сны изматывали его, он не мог уже отличить их от реальности и ходил, как сомнамбула. Нужно было что-то делать. Самому. Не полагаясь на других. «Загадочный мир снов манил к себе философов со времен Древнего Китая и Древней Греции. Достаточно вспомнить известную историю о сновидении одного из основателей даосизма Чжуан-цзы, пересказанную, например, Борхесом. Чжуан-цзы приснилось, что он стал мотыльком. Проснувшись, он уже не знал, кто он: Цзы, видевший во сне, будто стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он — Чжуан-цзы. Уравнение сна и реальности играет в даосизме важную философскую роль: к жизни следует относиться как ко сну, но и ко сну следует тоже относиться как к реальности». Исида поправил очки. Ко сну… как к реальности. Что, в таком случае, было сном? А что — реальностью? «Перу Шопенгауэра принадлежит множество ярких афоризмов, иллюстрирующих и его отношение к снам, и его отношение к жизни: "Сон — это частичка смерти, которую мы занимаем заранее, сохраняя и возобновляя ею истощившуюся за день жизнь" или "Жизнь и сны — страницы одной книги, читать их по порядку — значит жить, листать как попало — значит мечтать". То есть мечтания (а значит, и само образное мышление) — это что-то вроде сна наяву, с открытыми глазами». Это, безусловно, многое объясняло. К примеру, видения, преследовавшие Исиду в последнее время. Ему нужно было не говорить с Куросаки, а обратиться в больницу. Обычно, если один человек помнит то, чего не помнят другие, ошибается он, а не они. «Зигмунд Фрейд стал не только рассматривать сны как нечто, имеющее прямое отношение к работе мозга во время бодрствования, он заподозрил, что сны — это некие зашифрованные послания подсознания сознанию. Однако методы, которыми пользовался отец психоанализа для такой расшифровки, многим и не без оснований казались совершенно произвольными...» Исида перелистнул страницу. Он не верил в психоанализ. Он уже не знал, может ли верить себе самому. Он не знал, что страшнее: верить снам и не чувствовать пустоты или не верить и бояться ее. «Духовные учителя полагают, что во сне человек погружается в параллельное измерение и видит там свои мечты и страхи. Во многих религиях и исторических источниках мир снов называли по-разному. Сейчас наиболее распространенное название этого мистического мира — Астрал. Ацтеки называли этот мир — Нагваль. Шаманы Сибири именовали его Миром Духов. Этот мир не органический. Там не действуют ни физические, ни химические законы. В этом мире материализуется всё, что человек хотел бы совершить, все его мечты, радости. Во сне мы видим себя счастливыми, в окружении многих друзей, богатыми духовно и материально. Во сне также можно увидеть будущее и получить необходимые советы от Высших Сил». — Похоже на Сообщество душ, — вслух подумал Исида. Хотя едва ли в Сообществе душ можно было рассчитывать на советы. А вот заснеженный город был более чем похож на параллельный мир, где ни он, ни Куросаки на самом деле никогда не были. И вряд ли могли оказаться. «В мире снов материализуются не только человеческие мечты, но и страхи. Страх — наш самый главный враг. Именно из-за страха перед чем-либо мы болеем и страдаем. Многих людей страх заставляет совершать ужасные поступки. Как говорил Фрэнсис Бэкон, "Нет ничего страшнее самого страха". Страх скосил миллиарды людских жизней». — Страх… пустоты. Исида не был согласен насчет страха. Страх был в реальности и на грани, между сном и явью. Сами по себе сны страха не несли. «Отдельные личности способны видеть осознанные сны. Эти люди говорят, что во снах они встречают души мертвых, различных духов и иных существ». Исида покачал головой. Он не то что осознанных снов не видел: в последнее время не мог отличить сны от яви. «С приходом в литературу Карлоса Кастанеды возник новый мотив: грань между снами и реальностью можно сделать тонкой и несущественной. Для этого достаточно для начала научиться проносить с собой в сон какие-то мелкие предметы из яви — хотя бы сжатые в кулаках монеты. Все дело просто в том, чтобы во сне вспомнить о них, разжать кулаки и посмотреть на монеты...» Исида нахмурился. Он даже не думал о таком странном методе. Монеты… что-то было с ними связано в Древней Греции. Разве не их клали на веки умершим? Разве не «умерли» они все, когда отправились за Кучики Рукией в Сообщество душ? И почему никто не может об этом вспомнить? «В одном из вариантов истолкования уравнений квантовой механики, предложенной в 1956 году Хью Эвереттом, квантовые эффекты объясняются наличием разных слоев реальности и интерференции между ними. Основную его идею можно сформулировать так: настоящее определяется не только тем прошлым, которое действительно было, но и тем, которое могло быть. А значит, и возможное прошлое тоже в известном смысле реально». — Реальна только ненависть, — сказал Исида. И сам не узнал свой голос. Ненависть — вот что Исида чувствовал к отцу. Ненависть была его доминирующим чувством к Куросаки Ичиго. Но Исида был слаб. Он не мог идти в своей ненависти до конца; давал слабину. Ненависть Исиды превращалась в любовь. Так было с отцом; так, много позднее, было с Ичиго. Исида не заметил, когда это случилось. Не смог ничего сделать. Оставалось только мириться со своей недоношенной ненавистью, превратившейся в чувство много более страшное. Осознание этого ударило по нему вернее всех снов, окрашенных в ужасающе личные тона; Арисава была права. Дело было не в снах. Дело было в безответной любви, заслоняющей остальной мир, в «шитурен», от которой так просто не избавиться. Пустоты не было. Никогда. Наоборот, Исиде хотелось опустеть. Чувства были лишними, он не понимал их и не мог объяснить, ни раньше, ни теперь. Ему хотелось опустеть, как перевернутый кувшин. Но Исида чувствовал себя переполненным, будто камень. Событий последнего времени для него было слишком много. *** Первой заметила Иноуэ. — Духовная сила Исиды-куна… не исчезла до конца, Куросаки-кун. Он по-прежнему может видеть Пустых и… с ним что-то происходит. Не могу понять, что… Но есть кое-что, в чем я уверена: ему нужна твоя помощь. Второй сказала Тацки: — Ты должен ему помочь. Она не знала ничего о духовной силе и не могла знать, как Ичиго думал. — Он сегодня спросил, как звали мою собаку. И еще — как часто мы с Орихиме ходим в травмпункт. У меня никогда не было собаки, Ичиго. И никто из нас в последнее время не пострадал настолько, чтобы наведываться в травмпункт. — Его сила никуда не исчезала, — сказал Урахара, когда Ичиго пришел к нему за советом. Подходить к Исиде в первую очередь он не решился: тот в последнее время и так от него шарахался. Притом, что Исиду с самого начала нельзя было назвать дружелюбным. — Она просто не высвобождена и может влиять на его восприятие окружающего мира. Вызывать... искажения, видения. Несуществующие воспоминания. Переворачивать вверх дном его внутренний мир. Это может быть опасно. Ты готов ему помочь? — Конечно, готов, — Ичиго вообще не понимал, как Урахара может задавать такие вопросы. — Иди к нему домой. Открой дверь запасным ключом, который он хранит в углублении напротив входа в квартиру. Если он не отреагирует на тебя — дотронься до его плеча и позволь себе соскользнуть, как это бывало раньше, во время наших тренировок. Тогда ты увидишь все, что видел он. Не все из его видений могут тебе понравиться. Среди них могут быть по-настоящему жуткие. Или болезненные. Тебе придется разделить эту боль и ужас. Ты можешь в некоторой степени... потерять себя. Это предупреждение Ичиго проигнорировал. *** Исида стоял посреди глубокого, давно высохшего колодца. Он понял это не сразу — слишком кружилась голова, стены колодца вращались вокруг, ни на мгновение не останавливаясь. Он чувствовал пустоту под ногами, но почему-то не падал. И что это за отверстия были в стенах колодца? Небольшие черные квадраты идеальной формы — разве они естественного происхождения? — Рукотворные, — сказал Исида, не решаясь взглянуть вниз. Он боялся упасть, увидев отсутствие опоры под ногами, и не хотел слышать, как захлопывается дверь за спиной. — Нерукотворные. — Возражение: круговращение стен начало сбавлять обороты, пока не прекратилось совсем. — Они созданы твоим воображением. Как и эти Пустые. — Пустые? — Исида не вполне понимал, куда смотреть. Мертвая бабочка упала ему на ладонь; сухие крылья, насекомое из чьей-то энтомологической коллекции, готовое рассыпаться в прах. Стоит сжать кулак... — Твари, которые вскоре разорвут тебя на части, — в этом голосе не слышалось ничего, кроме равнодушия, он не порождал эхо — как и собственный голос Исиды. — Нет ничего страшнее собственного воображения. И никто не придет тебе на помощь. Следовало найти меня. Я бы мог все исправить. — Ты — нет, — отрезал Исида. Он узнал этот голос. Так всегда говорил Рюкен. Бережно, словно величайшее сокровище, держа бабочку на раскрытой ладони, Исида поднял взгляд, чтобы встретить чужой, знакомый, холодный. — Ты мог бы стать сильнее. Для этого следовало всего лишь пройти сквозь страдания. Страдания всегда делают сильнее, знаешь ли. — Никогда. — Исида смотрел на мертвую бабочку, как зачарованный. — Я не хочу становиться сильнее. Я всегда хотел... чтобы меня не было. На моем месте должен был оказаться кто-то другой. Ты ведь знаешь. Как ее звали? Ту, которая не стала моей матерью. — Это не имеет значения. — Сны тоже ничего не значат, — отозвался Исида. — Это ведь просто сон, хотя и осознанный. Я читал о таких. Просто этап взросления. Очередной. Я его преодолею. — Далеко не всем удается повзрослеть. Многие умирают. Поэтому подростки обычно так ранимы, поэтому они — самые большие трагики. Самое главное испытание, инициация, взросление. — Странно, что ты так спокойно об этом говоришь. Странно, что мы вообще с тобой говорим… вот так. Хотя, если во сне действительно можно избавиться от своих фобий, — ничего удивительного. — Насчет фобий — ложь, — спокойно констатировал Рюкен. — Фобии могут сломать даже во сне. А когда умирает мозг, умирает и тело. Тебе следовало прийти ко мне. — Я смогу стать сильнее без твоей помощи. Это ведь твои слова? Насчет того, что страдания делают нас сильнее. Я смогу. — Прощай. Крышка, опускающаяся на колодец. Звук удаляющихся шагов. «Жаль, что не видно бабочки, — подумал Исида. Слабый, отдаленный пока шорох тысячи лишенных оперений крыльев достиг его слуха — Пустые. Как в самом первом сне, который не вполне был сном. — Скоро все закончится». — Ты собираешься умереть здесь, вот так? — Ярость и презрение — в новом голосе. Исида приподнял брови. И здесь Куросаки? Странно. — Я был лучшего о тебе мнения. — Не всем же быть сильными, как ты. — Исида знал — на самом деле Куросаки здесь нет и быть не может. Ничего подобного он бы в жизни не сказал. — Не всем? Ты меня разочаровал. Я считал тебя надежным товарищем. По-настоящему сильным. А ты сам расписываешься в том, что слабак. Где твоя хваленая гордость квинси? — Куросаки не был бы Куросаки, не попытайся он разозлить Исиду. Но его попытка была обречена на провал. — Тебе будет легче, если меня не станет. Я — наиболее опасное препятствие на твоем пути, твое самое сложное испытание. Квинси ненавидят шинигами, в конце концов, — голос прозвучал равнодушно. Сейчас это было необходимо. Исида не думал раньше, что захочет разделять с кем-то жизнь, а не смерть, не чувствуя пустоты, — но захотел. И это было лишним. Короткий вздох. Едва уловимое шевеление на ладони — трепет чужих крыльев. Свет, мягкий, неяркий, приятный, наполнивший колодец. Куросаки стоял рядом — стоило протянуть руку. Глядя на него, Исида чувствовал, будто с головой погружается в ледяную воду, не успев вдохнуть. Даже в спокойном состоянии в Куросаки чувствовалась сдержанная сила, готовая прорваться в любой миг. Его аура — как молния в грозу, будто стрела, готовая сорваться с тетивы и поразить цель. Бабочка, на прощание коснувшись крыльями ладони Исиды, взлетела — и затанцевала в воздухе вокруг. Ее срок был короток, но... Чжуан-цзы приснилось, что он стал мотыльком. Проснувшись, он уже не знал, кто он: Цзы, видевший во сне, будто стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он — Чжуан-цзы. «Кто я — бабочка или личинка? Я — действительно здесь? Может, я не боюсь смерти, потому что не верю в реальность происходящего?» — Тебя нет, — сказал Исида, чтобы не молчать. Шорох крыльев Пустых стал громче; почему-то больше всего его тревожило, что случится с бабочкой. — Если ты хочешь найти меня, нет нужды отправляться на поиски — я всегда в твоих глазах, — отозвался Куросаки коротко, не-своими словами. — Тебе не обязательно страдать. Никто не должен страдать. Ни от чего. Никогда. Исида попытался ответить — но Куросаки отшатнулся, будто от удара, и на его лице появились кровоточащие раны. Невидимые когти ранили его, впивались в тело. Брызги крови оседали на стенах колодца, и казалось — это, пробив камень, расцветают прекрасные розы с бархатистыми на ощупь лепестками... Цветы из западных историй про рыцарей, которыми Исида в детстве восхищался. — В сторону! Пригнись! — Исида подчинился — было невозможно противиться. Запах чужого тепла, чужой жизни, готовой покинуть тело своего обладателя, опьянял. — Это. Невозможно, — сказал Исида — и увидел, как вылетает из колодца чудом уцелевшая бабочка, обретшая, наконец, свободу — вместе с новой жизнью. — Невозможного не существует. Куросаки обернулся. У него был странный, дикий, пугающий взгляд, который казался черным из-за расширившихся во всю радужку зрачков. Через мгновение Исида понял, на кого так смотрел Куросаки. На Пустых. В следующий миг твари, только-только вылетевшие из черных квадратов-провалов, осыпались на дно колодца серым прахом. Их было много, очень много, больше, чем Исида мог представить — но всем им была уготована одна участь. Последние десятки тварей неподвижно зависли в воздухе, чтобы через считанные секунды превратиться в лестницу из костей, которая неизвестно как удерживалась вертикально и вела наверх, к свету. К пробуждению. Исида сделал шаг к лестнице — и услышал плеск воды. Недоумевая, опустил взгляд. Прах, покрывавший дно колодца, исчез. Его сменила медленно прибывающая вода. Она казалась розовой — возможно, из-за крови. В колодец вернулась вода... Жизнь. *** «Ищи среди своих». — Ты же мог умереть, придурок! — говорит Исида после боя с Бьякуей. В его голосе — злость, а Ичиго смотрит недоуменно: с чего это тот так о нем печется? Исида и сам понимает свою оплошность. Выпускает воротник Ичиго, добавляет: — И лишил бы меня удовольствия прикончить тебя собственноручно. — Драться хочешь? — спрашивает Ичиго. — Хм, — Исида смотрит скептически. — Будто у тебя хватит сил победить меня. Сил-то хватит, но драться с Исидой не хочется. «Ищи среди своих». — Отпусти его, — говорит Исида. — Отпустить? — Ичиго не сразу понимает, кого тот имеет в виду и почему отступает; а вокруг — снег и истаивающие Пустые. Город, которого не было. — Будешь охотиться один, — добавляет Исида, и Ичиго понимает: он не хочет оставаться один. Это слишком… пусто. «Ищи среди своих». Исида подается бедрами навстречу и стонет, и от этих стонов сносит крышу. Никто не может помешать здесь, в снежном городе. Они совсем одни, и это ничего, что скоро все закончится, что придется расстаться. В висках стучит кровь, так горячо и влажно, звезды перед глазами, смысл бессмыслицы, реальность среди сна… «Ищи среди…» «Я не хочу становиться сильнее. Я всегда хотел... чтобы меня не было. На моем месте должен был оказаться кто-то другой. Ты ведь знаешь. Как ее звали? Ту, которая не стала моей матерью». «Ее звали Масаки». *** — Чего тебе, Куросаки? — Исида, как раньше, встречал его взгляд без особой приязни. Все было правильно, одним словом. Гораздо правильнее, чем вчера, когда, огорошенный чужими видениями, Ичиго ушел из квартиры Исиды, позабыв закрыть дверь. Урахара сказал, что ему удалось. Он смотрел понимающе, и Ичиго это не нравилось. — Я насчет… У тебя не было никаких странных снов в последнее время? — Сны? — переспросил Исида. — Я их не вижу. Ичиго коротко кивнул. Ему удалось разрушить рамки, сковывавшие чужую реальность. О собственных рамках он еще подумает. Позже. В конце концов, Ичиго никогда не боялся пустоты.