Ньирбатор

Пятница, 4 ноября 1963 года В кеннингах следует звать душу «ветром великанш», и можно брать имя какой угодно из них или обозначать их как жену, мать либо дочь любого великана. Душа зовется также «духом», «мыслью», «мужеством», «решимостью», «памятью», «разумом», «настроением», «нравом», «верностью». Еще можно звать душу «гневом», «ненавистью», «злобой», «яростью», «злостью», «горем», «печалью», «раздражением», «презрением», «лживостью», «неверностью», «непостоянством», «слабодушием», «коварством», «вспыльчивостью», «нетерпением».* Уже восемь лет прошло. Читая эти строки, — будучи ещё довольно маленькой девочкой, — я обращалась к отцу с мириадами по-детски нелепых вопросов, которые все сводились к одному: «Что такое душа, чтобы так занимать умы премудрых скальдов?» Снисходительно улыбаясь, отец говорил, что через пару лет, когда я поеду учиться в Дурмстранг, мой разум созреет и окрепнет, и тогда я смогу сама всё постичь. «И будет тебе в радость, Приска, когда, испытав основы и глубины волшебства, постигнешь всё своим умом», — говорила мне мать. «В Дурмстранге наследие волшебников-скальдов изучают с благоговением, ведь все сказания юного мира — это всего лишь позабытые истины», — толковал мне отец. Уже в раннем возрасте я уяснила себе, что все наши сокровеннейшие знания среди магглов считаются красочными небылицами. «У магглов есть только один тиран — невежество», — частенько изрекал профессор Картахара, мой будущий преподаватель истории магии. Во время учебы в Дурмстранге мне не раз доводилось видеть в книгах запечатлённые в сердце строки, и я со слезами на глазах вспоминала отца и мать, которые к тому времени погибли от руки приспешников Ангренóгена Сквернейшего, тёмного волшебника, некогда поработившего всё население магической Венгрии. Ангреноген, предводитель Железных Перчаток — как называли себя его прихвостни — достиг власти вскоре после падения Гриндельвальда. Однако история приняла иной оборот, когда однажды, потеряв бдительность, он потерял свою волшебную палочку. Тот день до сих пор стоит у меня перед глазами: пепельно-грязный снег; не походивший на человеческий, силуэт с всклокоченной иссиня-чёрной бородой; сипловатый голос... Кто бы мог подумать, что в наш дом заявится тот самый Ангреноген, узурпатор, бич Восточной и Центральной Европы. Он нанёс визит моему отцу с требованием изготовить ему в ближайшие дни новую могучую палочку, которой тот мог бы сразить всех врагов. Насколько мне припоминается, отец был абсолютно убеждён в том, что его смекалистость поможет ему выбраться из злосчастного положения, в котором, впрочем, оказались тогда все, кто после режима Гриндельвальда осмелился выжить, чтобы познать следующий. Отец изготовил Ангреногену палочку из самой старой в мире сосны, которая гипотетически должна была привести того к падению. Согласно преданию, накануне каждого зимнего солнцестояния загробный голос слышится из кроны старейшей в мире сосны, изрекая имена всех тех, кому предначертано умереть в новом году. Одно из первых пророчеств гласит, что палочка из старейшей сосны, изготовленная мастером для врага, которого он прежде считал другом, приведёт к его скорой погибели. Отец не взял тогда в толк, к чьей именно погибели: его или его врага? Знай он, что роковое пророчество затронет обоих, он, должно быть, поступил бы иначе. 4 ноября 1955 года Ангреноген Сквернейший потерпел поражение в поединке с британским мракоборцем Аластором Грюмом, о котором мало кто из здешних слышал что-нибудь за исключением того, что сам чёрт ему не брат. Газетные заметки того времени сообщали и много других причин, по которым Грюма опасались едва ли не все, кто имел несчастье повстречать его на своём пути. Много небылиц передавалось из уст в уста, шепотом, с переизбытком личных фантазий и домыслов, рождавших в тёмных волшебников животный страх перед этим человеком. Волшебники преклонного возраста со свойственной им горечью повидавших много мрака — от зарвавшихся некромантов или воинствующих грязнокровок — уже в те годы рассуждали, что ничего ещё не кончилось, и все знамения указывают на то, что в ближайшем будущем появится действительно Тот-Кто-Разделит-Наш-Мир на до и после. *** Окончив Дурмстранг в 1961-м году, я охотно согласилась остаться жить у госпожи Катарины, которая доводится мне дальней родственницей по материнской линии. Извозчики, рассыльные, трактирщики и в общем все посторонние называют её «госпожа Батори» или «леди Батори», но в узком кругу у нас принято говорить «госпожа Катарина». Она забрала меня к себе вскоре после того, как я осиротела — в ноябре 1956-го, когда в годовщину низвержения Ангреногена, его приспешники — Железные Перчатки, перед тем, как разбрестись кто куда, на скорую руку отомстили всем оппонентам прежнего режима, в том числе, моим несчастным родителям. В «Ведовских известиях» за ноябрь того года подробно писали о расправе Железных Перчаток. Мстители пронеслись, словно смерч, по семьям бывших противников, оставив ораву сирот. Вся страна была охвачена огнём; левый берег Пешты стал свалкой трупов. Из-за отравленного проклятиями воздуха ни одной птицы не осталось в городе и его окрестностях; леса наводнили акромантулы, которых не видели в этих краях последние тридцать лет. Месть прихвостней была чудовищней преступлений их главаря, а магглы в своём неведении списывали все преступления на якобы неуловимого серийного убийцу. Госпожа Катарина, приютившая меня, является наследницей древних родов Мальсиберов, Годелотов и Баториев. Её дом — это замок Ньирбатор, в котором когда-то родилась могущественная ведьма Графиня Эржебета Батори. На протяжении многих веков этот замок был источником неизученной до конца магии. По окончании Дурмстранга я с головой ушла в исследования, ставя бессчётное количество экспериментов, посему для меня замок стал счастливейшей находкой и самой настоящей отдушиной. Казимир Летописец в своих трудах сравнивает его с британским Хогвартсом, и называет «уродцем маленьким, но необъятным». Меня такое сравнение всегда озадачивало. Дело в том, что Тина Олливандер, выпускница Хогвартса и моя хорошая подруга, которая каждые пару лет приезжает погостить у меня, сказала мне по-секрету, что в Хогвартсе отсутствуют те подпитывающие низкие вибрации, которые так щедро изливаются в Ньирбаторе. Маггловскому взору замок внешне предстает таким как есть: его отталкивающий вид служит нам превосходным щитом. По своему архитектурному типу он напоминает цилиндрическую башню. Замок построен наполовину из черного камня и бетона с использованием изогнутого типа, а наполовину выложен прямоугольными базальтовыми глыбами. На верхних трёх этажах замка находятся несколько сводчатых арок и множество люков, опечатанных металлическими скобами. Эти люки скрывают сокровища и тайны, оставленные древними родами своим потомкам. В иные мгновения, выглядывая из окон Ньирбатора, у меня бывает такое чувство, будто бы часть замка, внутри которой я нахожусь, поднимается в небо на высоту нескольких тысяч футов. Внутри этого пропитанного чарами сооружения концентрируется атмосфера защищённости и в то же время скрытой угрозы. Сказать по правде, я души не чаю в загадочной природе колдовства, породившего такой мрак. У магглов же, как говорил профессор Картахара, при взгляде на замок возникает болезненное ощущение упадка. Вокруг него разбуянились заросли лощин, сорняков и вязов с причудливо изогнутыми мертвыми стволами. А самым опасным местом вблизи Ньирбатора является Луговина или «Свиное Сердце», как её нарекли здешние. Неподалёку от деревни, прилегающей к замку, на холме горы Косолапой стоит особняк семьи Гонтарёк — обращённое фасадом на юг помпезное трехэтажное сооружение с остроконечной крышей. Большая часть семейства перебралась в Англию в 1956-м году, в попытке избежать гонений за пособничество режиму Ангреногена. Там они сменили фамилию на Гонт, надеясь затаиться среди остатков рода каких-то там барских Гонтов. Но, как оказалось, Гонтов в Британии узнают с первого взгляда; короче говоря, самозванцев сразу разоблачили. К Визенгамоту привлекать не стали, видимо, проявив исконно британскую учтивость, но звать их стали не иначе, как Самозванцы. Стоило нашим волшебникам прознать об этом позорном инциденте, они в шутку стали называть оставшихся членов семьи «герои Гонтарёки». А осталось их всего четверо, и один из них — Варег, которому меня сосватали, согласно обычаю, когда мне стукнуло целых девять лет. Поначалу ничто не предвещало того, что, учась в Дурмстранге, мы станем друг другу едва ли не лютейшими врагами. Так сложились обстоятельства, что за несколько семестров мы успели отточить друг на друге множество колющих и обжигающих заклятий. Полагаю, если бы нас вовремя не разнимали, то вскоре мы перешли бы к режущим. К слову, от матери мне остался драгоценный артефакт — родовой кинжал с обоюдоострым клинком. На рукоятке из чёрного дуба вырезано «Геревард Годелот» — так звали маминого предка, который отличился от своих современников эксцентричным поведением и утратой голоса. Это тот самый Геревард, который заточил собственного отца Гарма Годелота в подвале этого самого замка, под правым крылом, где я сейчас нахожусь. Кинжал предназначен для незримого преследования врага: он будет скрежетать и царапать всё вокруг него, да и его самого по чуть-чуть, в несказанное удовольствие хозяина. А пока он не отзовёт кинжал, враг может свихнуться от беспрестанного скрежета. На территорию Дурмстанга, как я ни пыталась, кинжал мне не удалось пронести, хотя были случаи, когда я особо в нём нуждалась. В начале лета 1959-го, вернувшись домой на каникулы, я впервые прибегла к помощи сего орудия, после чего Варег перестал провоцировать меня, хоть и не подал виду, что испугался. К слову, Варег — привлекательный молодой волшебник, но чересчур заносчивый и упрямый. Госпожа Катарина не согласна со мной в такой оценке и продолжает твердить, что традиции нужно соблюдать: «Запомни, Присцилла, помолвку в роде Грегоровичей невозможно расторгнуть!» Не то чтоб это сильно меня огорчало, но я сама себе поклялась, что не буду терзать себя из-за такой диковинной ситуации. Агнеса, местная колдунья и по совместительству моя соучастница в колдовских опусах, утешает меня, что «в крайнем случае его всегда можно убить». Мне стоит попридержать коней, но подобный исход я всё же не отвергаю. Признаться, наши длительные отношения дружба/ненависть перешли в привычку и стали едва ли не потребностью. Как два элемента, соединяясь, непременно вступают во взаимодействие, так и мы с Варегом имеем влияние друг на друга, — хотим мы того или нет. Узнай госпожа Катарина о том, что я применяла кинжал к Гонтарёку, она наверняка прогнала бы меня, а я так полюбила Ньирбатор, что разлука с ним для меня равносильна смерти. Он как плоть от моей плоти, средоточие всей моей силы, которую я изрядно усовершенствовала за последние несколько лет. Пожалуй, мне следует сказать, что кроме самого замка я не меньше дорожу его хозяйкой, которая, одарив меня своей благосклонностью, приютила меня — и отнюдь не как домашнего эльфа, а почти как родную дочь. Остаётся надеяться, что, когда пробьёт час, её троюродный племянник Криспин Мальсибер не вздумает нагрянуть сюда из-за границы с намерением унаследовать его. Я жду с нетерпением того дня, когда он по праву перейдёт в моё распоряжение. Вторник, 8 ноября Наше медье** занимает особое место в магическом мире. Здешняя магия сардонически строит рожицы из каждого закоулка. Сам здешний воздух придаёт людям новое направление мысли, притягивая их скрежещущими звуками колокола, доносящимся чёрт знает откуда — ведь колоколов здесь и в помине не было. После двух бесчеловечных режимов некий гротеск объял всё, что нас окружает. Портал в магический мир у нас всегда, сколько себя помню, находился в Будапеште на правом берегу реки Пешты. Трансгрессировать туда невозможно, приходится переходить по мосту или переплывать на лодке. Там находится то, что предстаёт маггловским глазам как руины ратуши, старинных домиков, харчевен, купален, мясного рынка и амфитеатра. Там наше всё: огромное количество лавок, торгующих всеми волшебными прихотями, всеобщая любимица — таверна «Немезида», лавка Лемаршана, трактир Каркаровых. Мы называем это место «Аквинкум», как нарекли его ещё первые римские волхвы. После Ньирбатора вторым источником древней магии у нас считается остров Маргит, омываемый Дунаем. Остров находился в сердце Будапешта между реками Арпад и Маргит. Он имел форму неправильного эллипса и был самым популярным местом отдыха для серых и тёмных волшебников вплоть до заключения Гриндельвальда и прихода к владычеству Ангреногена в 1949-м. При его режиме темнейшие волшебники под прикрытием маггловских строительных работ в русле Дуная сумели затопить остров. Они провели там тоннели наподобие тех, что, за словами профессора Картахары, могут быть в Тайной Комнате, которую Салазар Слизерин оставил как прощальный подарок, прежде чем навсегда покинуть Хогвартс. С тех пор Маргит считается ритуальным местом для темнейших, хотя добраться туди почти невозможно. Ходит молва, что для входа требуется особенная жертва. Третьим источником считается священная пещера короля Иштвана, но так было до 1955-го, — дуэль Ангреногена и Грюма необратимо осквернила пещеру. Кто знает, для чего аврору Грюму понадобилась эта дуэль. Для сведения личных счётов? Из-за кодекса высоконравственного мракоборца? В здешних краях никто не допускает мысли, что он сверг тирана из доброты душевной. Покойный муж госпожи Катарины часто рассуждал, что о добре без всяких примесей может говорить разве что светлейший Альбус Дамблдор, ведь «это у них, в их сказочном Авалоне, так принято». Он говорил, что в Британии все светлые волшебники мотивируются его нравоучительным красноречием или... красноречивым нравоучением. К слову о пещере короля Иштвана. Одна волшебница погибла, прежде чем стало известно, что пещера, некогда священная, теперь таит в себе ужас, и каждый входящий подвергается мгновенному проклятию. Определить природу проклятия никому ещё не удалось, но предполагают, что там может обитать неуязвимый инфернал. Пока кто-нибудь не растолкует, как это инфернал может быть неуязвимым, никто туда не войдёт. Однако источников силы пока что есть немало; говорят, самый мощный находится в Албанском лесу. Наиболее мы грустим всё же по острову Маргит, и питаем надежды, что когда-нибудь сможем его поднять. Что-то ведь должно нас к этому подвигнуть. Что-нибудь обязательно должно произойти. *** Сегодня ночью ударили первые морозы, хотя «Ведовские известия» не предвещали подобного в ноябре. Под утро обнаружили их первую жертву — местного маггла-задиру. У природы есть много способов убедить человека в его ничтожности, а смерть — лишь один из них. Как ни прискорбно, но само название нашего графства — Сабольч-Сатмар-Берег — заключает в себе придыхание чего-то неживого. Утром я направилась в местный трактир Каркаровых, чтобы вернуть Агнесе руны, которые она в прошлый раз забыла у меня (и замок тотчас же прибрал их к рукам). Нашлись они только прошлым вечером. Госпожа мимоходом обронила, что это недобрый знак. Но знак чего? И насколько недобрый?.. Первым, кого я повстречала, выйдя из замка, был сторож нашего старейшего кладбища, сквиб Тодор Балог. Выглядел он паршиво: шальныe глаза, опухшee лицo. Довершали каpтину тряcущиеся руки c нecтрижеными ногтями. Мужчина слегка шатался и казался очень хмурым. Поздоровавшись со мной, он как-то странно на меня посмотрел и прохрипел: «Будь осторожна, Приска... И ты, и Агнеса, и Гонтарёк. Положение ужасное, сказать по правде. Силы тьмы наступают, — он нервно комкал клетчатый носовой платок. — Ты слышала визг в лесу?! А вчера мой пёс пропал. Говорят, это дел рук оборотней... Будь осторожна, Приска. Только будь осторожна...» Я всегда считала Балога человеком весьма прозорливым, а после услышанного гнетущее чувство мертвым грузом легло на моё сердце. И что с того, что он сквиб? Разве он повинен в том, что его предки, спариваясь с магглами, лишились магического дарования? Его род осквернён, но сам он не озлобился. Временами, сидя в «Немезиде», он напевает старую венгерскую песню, бывшую некогда гимном Дурмстранга «Я пирую во всех прожитых мною жизнях». Прекрасная трогательная песня. Родители пели её за праздничным столом. Весь Сабольч-Сатмар-Берег когда-то её пел. Кто знает, затянет ли её снова кто-нибудь, кроме Балога. Понедельник, 14 ноября Сегодня произошло нечто поистине стоящее того, чтобы это записать. На площади Аквинкума около трёх часов пополудни орала как резанная Мири — цыганка, считающая себя провидицей. «Блеяние кентавров!», «Уймите её!» — доносились, как обычно, насмешки и улюлюканья из толпы. Красивое смуглое лицо Мири с острыми чертами выглядело измождённым. Она была одета в венгерское такаро — ведьмино одеяло, тёмный артефакт, который стал причиной раздора в её семье, и из-за которого её позорно изгнали. Маги брезгуют её прорицаниями, и на то есть несколько веских причин, но сегодня её слова привлекли мое внимание, да так, что меня пробрала дрожь. — ПОКОРИЛ САМУ СМЕРТЬ! ИЗУЧИЛ ЕЁ ВДОЛЬ И ПОПЕРЁК! ПРЕВОЗМОГ ЕЁ! НАДРУГАЛСЯ НАД НЕЙ! ПРОДЕЛАЛ САМОЕ ДЛИННОЕ РАССТОЯНИЕ! ТРЕПЕЩИТЕ, ЖИВОТНЫЕ! Рядышком стояла горстка волшебниц — они обменивались встревоженными взглядами; лавочники и трактирщики бормотали ругательства, их физиономии красноречиво изрыгали: «Кто-нибудь закройте ей рот!» Когда Мири училась в Дурмстранге, над ней часто измывались; её обзывали грязнокровкой без каких-либо на то оснований. Теперь же она обзывает всех с поводом и без. А однажды она даже заявила: «Животные — это вы все, кто пережил режим! Всё это чёртово медье! Всех достойных утащила смерть! Остались одни пресмыкающиеся! Животные... Животные, вот кто вы есть! И я здесь, чтобы вам напоминать!» Вот и теперь, когда я осведомилась, о ком это она огласила такое жуткое пророчество, Мири, зло усмехнувшись, ответила: «Жи-во-т-ны-е-е-е-е!», растягивая слова на манер Ангреногена, когда тот выступал за трибуной перед народом. У меня похолодело в груди, а возникший внезапно комок в моём горле был сродни шару адского огня. Я тяжело сглотнула. О Мири судачат, что рассудок её окончательно помрачился, но она-то считает себя гласом истины. «А вдруг правда?» — запоздало мелькнуло в мыслях. С каждым её словом, накрепко засевшем в моей голове, на меня накатывала непомерная тяжесть. Я поспешила отойти прочь. Внезапно в толпе я увидела Варега — его пронзительно-зеленые глаза были устремлены на меня. Он как-то грустно мне улыбнулся, но я не нашла в себе сил ответить. Не мешкая ни секунды, я развернулась, чтобы уйти оттуда как можно скорее.