Ньирбатор

Воскресенье, 3 февраля 1964 года После вчерашнего письма я себе места не нахожу. Загребущие ручищи Мальсибера тянутся к моему дому, и то с каким коварством! С нахальством брюхатой ведьмы! Смеет сравнивать меня с английской школьницей и приписывать мне какие-то на скорую руку выдуманные причуды. Писать о таком госпоже Катарине — даже для него это чересчур мерзко. Выставляя меня в дурном свете, он стремится настроить её против меня. Ему не терпится, чтобы я поскорее вышла замуж и съехала к Гонтарёку, освободив замок, чтобы он здесь свои кости нежил. Затем он наверняка попытается разделаться с госпожой. Кровь Баториев — это самый надёжный щит, защищающий госпожу, а через неё — и меня. Если госпожи не станет до составления завещания, я буду крайне уязвима, но она-то не торопится его составлять. Почему она хороводится, ума не приложу. Образ сокровища моего сердца возник передо мной: вот Ньирбатор — мой, а я — его. И образ сей почти лишил меня последнего самообладания, которое у меня ещё оставалось. Если Мальсибер явится сюда с притязаниями на мой дом, я избавлюсь от него не моргнув и глазом. Не стоит отвлекаться на всякие сантименты вроде нравственных норм, это лишь приводит к ocложнениям. Главнoe — peшить, как лучше действовать, а влетит мне за это или нет, pазберусь пocле. Как говорится: «Если суждены мне загробные муки, то я их, конечно, уже отбыла»* Но как быть с гостем? Когда ждать его? Лорд Волдеморт... Вол-де-морт... Как Лорд Вальдис?.. Было бы смешно, не будь всё так зловеще. У меня на примете есть только один лорд, которого пресса окрестила Тем-Кого-Нельзя-Называть, а его поклонники — Тёмным Лордом. Неужели в мой Ньирбатор нагрянет «ужас и трепет» всего магического мира? И чем он собирается здесь заниматься? Лежать под задницей у лягушки?!** Темномагический обряд в Албании, стало быть, связан с его приездом. Предположим, он закончил свои дела в Албании... Нашёл ли он то, что искал? Согласно словам албанских крестьян, чужак что-то рьяно искал и был причастен к нашествию пресмыкающихся и гибели скота. Неужели он... о боги... Неужели он искал Диадему Ровены? А вдруг убийство албанского крестьянина — это заключительная часть его поисков? Итак, вместо ответа у меня возникает дюжина вопросов. Знай я даже тайны намерений этого лорда, то и тогда я не испытала бы десятой доли того мучительного ужаса, какой вселяет в меня новость о его скором прибытии. И кто дал увальню право путать мой замок с постоялым двором?! После письма я сполна осознала всю безысходность своего положения. Я доковыляла до своей комнаты, рухнула на кровать и лежала пластом в каком-то оцепенении, как demented, лишь на короткие промежутки приходя в себя. Сей новоиспечённый «дементор» не просто поцеловал меня — он наклонил меня так, что я стала подумывать о том, чтобы вернуться в больницу Лайелла. У Барона Батория на губах играла ухмылка, нашпигованная презрением. «Я уж думал, будут говорить: ах, эта девица умерла такой молодой! Только червям удалось выбить дурь из её головы! Не расширенный опытом, не способный к усвоению знаний, её умишко был так невелик! А здравомыслие, именуемое здоровым житейским самолюбием, так и вовсе было ей чуждо. Она даже не смогла спланировать идеальное убийство по своему почину. Ах... А тут ты возвращаешься, валяешься тут — тьфу — с неподражаемым достоинством!» — витийствовал он с праздничной интонацией. Вызвав из-под кровати ночные туфли, я швырнула их в портрет, а он в ответ разразился такой руганью, которую у нас слыхали разве что от Исидора, когда тот вернулся из пиратского плена. Госпожа Катарина ещё долго не возвращалась домой. Наверняка сидела там с Гонтарёками и жаловалась на меня вовсю, ведь я не удосужилась поведать ей о том, что меня вызвали на дуэль. Это итоговое падение в глазах общества, сказала бы она, но отказ от дуэли сделал бы из меня изгоя. Тут мнение леди Батори и общественности слегка расходится. Я недостаточно покромсала ведьму — да, признаюсь, подери её бумсланг! — но я же не умерла. Почему просто не порадоваться? Может, теперь госпожа не будет так похвально отзываться о лохматой? Или напротив — признает в ней великое дарование? Всё это мелочи по сравнению с тем, что надвигается на мой Ньирбатор. Лорд Волдеморт. Показалось или нет, но, вымолвив это странное имя дважды, у меня во рту появился привкус горше полыни. Когда я выглянула в окно, серый снег, что лежал на луговине, показался мне немногим отличающимся от вулканического пепла. Понедельник, 4 февраля Все, что со мной случилось, кажется таким нереальным, до такой степени, что я ощущаю себя анаморфическим созданием, которое мало смыслит в жизни и каждый день вынуждено познавать всё заново. Ощущение довольно пугающее. Легче было б закатить истерику: кататься по полу, прижигать портреты и рвать гобелены. Но я так уже не могу. Я вроде бы выросла. Хотя эмоции захлестывают меня и неприятно сказываются на простейшей магии. Госпожа Катарина наконец вернулась домой. Какой величественной она выглядела, придя в мою комнату в серебристом парчовом платье с жемчужным шитьем. Смотря ей прямо в глаза, я потянулась рукой к левой стороне груди, ощущая тупую боль в сердце. Если наказание госпожи состояло в том, чтобы не навещать меня в больнице, то это было довольно жестоко, по-баториевски, это достаточная мера наказания, это... это не разбило мне сердце, но боязнь разочаровать госпожу и потерять её благосклонность день за днём травила мне душу. Однако я не могу винить её за это отстранение. Случившееся — это только мой позор, и мне предстоит жить с ним дальше. Через минуту, когда госпожа подошла ко мне и взяла меня за плечи, мысли улетучились из моей головы. Она крепко обняла меня и долго не отпускала, а после сказала, поглаживая меня по голове: «Душенька моя... Это всё платье Эржебеты. Оно принесло тебе несчастье» От одного упоминания меня замутило, хотя данная версия сомнительна, поскольку я тщательно проверила платье на наличие проклятия. Это в госпоже говорит её суеверный ужас, пожалуй, единственный её недостаток. После тихих посиделок с госпожой я вышла во двор замка подышать свежим воздухом и собраться с мыслями. Я так зациклилась на Мальсибере и его письме, что бродила под замком, отключившись от окружающего мира, и даже не заметила Гонтарёка, когда тот незаметно подобрался ко мне и схватил меня в охапку. Я отнюдь не обижаюсь на него за то, что он не навестил меня после того, как я пришла в сознание. Варег избавил меня от унизительной жалости, которой так умеют сочиться его ядовито-зеленые глаза. Поймав его взгляд, я состроила насмешливую гримасу, чтобы жизнь не казалась ему больно сладкой. Мы обменялись несколькими кусачими репликами, подшутили друг над другом, не поцеловались, но потолкались; ущипнув его за щеку, я добилась музыки для своих ушей — этого почти девчачьего визга. Подурачившись вволю, я приступила к серьёзной теме — рассказала ему о письме Мальсибера. О том, что прежнему укладу моей жизни приходит конец. Но Варега как будто заботило совсем другое: — Какая здравомыслящая женщина может скрашивать одиночество Мальсибера? — спросил он, почесав затылок для пущей важности. — Либо он опоил её амортенцией, либо она не здравомыслящая. Кто знает, что это за Берта, — ответила я, смахнув прядь, упавшую ему на правый глаз. Поймав меня за руку, Варег притянул меня к себе и порывисто обнял. — Но почему госпожа не рассказала тебе, что Мальсибер пишет о «даме сердца»? — Она говорит, что это чепуха, что «дражайший Криспин карьерист до мозга костей, и ему не до дел амурных», — бубнила я, уткнувшись головой в теплую ткань балахона своего жениха. — Говорит, что Мальсибер без труда разбирается в волшебницах, ведь ему самому присущи некоторые женские черты. Дамы охотнo поверяют ему свoи тайны, но он не принимает их всерьёз. И при всей своей благосклонности к племяннику, госпожа обронила, что ей жаль ту женщину, на которую тот положит глаз. Разговор шёл весело, в общих чертах, пока я не заметила, что Варег будто нарочно никак не обмолвился насчёт Волдеморта. Я сидела на краю колодца, в котором не было воды с тех времён, когда воздвигли Ньирбатор, а Варег присел передо мной, держа меня за руку. Я болтала обо всём и ни о чем, болтала как бы сквозь полудрему, а он всё слушал и слушал, а затем опять привлёк меня к себе. Стал целовать мне шею, согревая кожу порывистым горячим дыханием и вызывая в моём теле истому. Oднажды, лет пять назад, на свидании с Варегом, устроенным егo матерью, я чуть было не переправилась на другой берег Леты. Это было тогда, когда я впервые задействовала кинжал Годелота. Варег стал вести себя галантнее, и я, скажем, допустила мысль, что не так страшен жених, как его малюют. Когда Варег взял меня за талию, я притихла, прислушиваясь как завороженная к неистовому биению пульса на его руках. Мне тотчас захотелось уединиться с ним — в своей комнате или в склепе — и отдаться тому чувственному порыву, после которого всё кажется таким несущественным. Я не высказала этого вслух, но Варег, как оказалось, всё сам понял. Не тратя времени попусту, он увлёк меня в сторону леса, где расположен склеп Баториев. У меня земля уходила из-под ног в предвкушении сладкого забвения. Но в одно мгновение всё пошло наперекосяк. Неизвестная мне сова внезапно взметнулась между нами. Задев Варега крылом, она резко затормозила у меня на плече — я увидела письмо, прикреплённое к её лапке. Предвкушение сладких утех как накатило, так и откатило. Я торопливо стала распечатывать конверт, а Варег между тем стоял там, точно неприкаянный призрак. Его взгляд встретился с моим — его глаза мерцали прозорливой грустью, которую можно видеть только в зелёных глазах. У нас одинаковые глаза. Мы как брат и сестра, только его волосы светлее льна. Я дорожу им... Может быть, я люблю его?.. Иногда терпеть его не могу... Но нуждаюсь в нём. В делах сердечных я кажусь себе такой растерянной барышней, что самой неловко. Правду Барон говорит, что любовь для тёмных волшебников — это непозволительная роскошь. Нам с Варегом и без любви что-то постоянно выбивает почву из-под ног. В письме были аккуратные, плавные строчки: «Дорогая Мисс Грегорович! Нам пора поговорить начистоту. Не сочтите за труд посетить меня по вышеуказанному адресу. Сегодня в семь. Искренне ваш, Дамиан Розье» *** Каждая улица, по которой я шествовала в этот морозный вечер, казалось, таила в себе весь мрак, обитающий в Сабольч-Сатмар-Береге с того времени, как сюда пожаловали первые представители человеческого рода. Свет луны с трудом рассеивал окружающую тьму, и даже снег казался антрацитово-серым, точь-в-точь как вулканический пепел. Где-то вдали слышались заунывные крики летучих мышей. Я нe тоpoпилась — чем темнee небо, тем тpуднее меня заметить. Хотя я убеждала себя, как это важно — появиться на людях, продемонстрировать, что меня нисколько не искалечили, что поражение не имеет для меня решительно никакого значения... Всё это неправда, но так говорила госпожа, повышая голос на целую октаву, такая щепетильная по части общественного мнения. Когда я вышла из центральных ворот Аквинкума, из-за угла показался Игорь Каркаров, который шёл вразвалку, дepжа руки в каpманах. От него веяло чeм-то лихим и бecшабашным. На миг мне показалось, что он шёл в ту же сторону, что и я, но вскоре он свернул в переулок, заполненный праздношатающимися людьми. Повернув налево, я поднялась по крутому холму. На его вершину вела узкая гравийная дорога, а в полмиле впереди маячил крутой поворот, упиравшийся в ветхие, давно не крашенные ворота. За воротами, по правую руку от входа, стоял трёхэтажный дом. Мне он хорошо известен. Когда-то этот дом принадлежал Беле Бартоку, известному маггловскому композитору. Дом стал чем-то вроде музея, который никто не посещает с тех самых пор, как на него наложили магглоотталкивающие чары. До того, как его облюбовали Пожиратели, там заседали Железные Перчатки, и причина антимаггловской иллюзии кроется именно в этом. В доме такого размера по прихоти владельца может быть устроено что угодно. Вблизи он представлял coбой замкнутое, огopoженное co всех стopoн пространство. На пороге дома меня бросило в дрожь, а когда на мой стук ответили, сделалось дико страшно, поскольку я не слышала шагов до того, как дверь отворилась. Смиренное лицо возникшего на пороге эльфа немного успокоило меня. Поклонившись мне, эльф в засаленной наволочке поманил меня за собой. В доме были люди: у себя за спиной я слышала отдалённый гомон — какое-то движение и фугу разнообразных интонаций. Эльф сделал мне знак подниматься за ним по лестнице. Мы прошли приблизительно половину длины коридора, когда эльф остановился и учтиво отпер одну дверь, указывая мне на неё вытянутой рукой. Не представляя себе, что иное я могла бы сделать в этой ситуации, я шагнула в комнату. Эльф плотно затворил за мной дверь. Окинув комнату беглым взглядом, я сразу поняла, что нахожусь в кабинете. Комната была угловой, с двумя окнами: одно выходит на маленький пруд, другое — на улицу. Была ещё вторая дверь неизвестно куда. Кабинет был заставлен книжными шкафами по периметру стен. Между двумя шкафами стояло зеркало в полный рост. На некоторых сверкали огромные хрустальные сферы и причудливые магические приборы. Перед окном стоял громадный письменный стол. На фоне тяжеловесной мебели времен Франца Иосифа разительно выделялось несколько современных вещей. Парчовые гардины выцвели, зато диванные подушки пылали румянцем. Рядом с граммофоном валялось несколько пластинок. В кабинете тлел красный полумрак. Его распылял торшер с мухоморным абажуром. А огонь в камине казался каким-то безжизненным; тепла он не источал. Дамиан Розье стоял, прислонившись спиной ко книжному шкафу, а его глаза сосредоточенно впивались в развёрнутую газету. Он, казалось, водил глазами по одним и тем же строкам. «Про Албанию небось», — промелькнула мысль. Он не поднял на меня глаза и ничего не сказал, лишь указал мне жестом на кресло за письменным столом. — С завтрашнего дня антитрансгрессионный барьер будет снят, — сказал он без каких-либо вступлений. — В медье станет куда... комфортнее. Отличная новость, не так ли? Подняв голову, Розье смерил меня взглядом и задержал его на моём плече, как будто сквозь ткань видел, где именно скрывается обугленная кожа. — Мисс Грегорович, вы знаете... Наши посиделки в «Немезиде» доставили мне такое удовольствие и послужили предметом столь приятных размышлений впоследствии, что даже смягчили мою печаль после той дуэли... — Господин Розье, я хотела поблагодарить вас... — я начала произносить заготовленную речь, но Пожиратель внезапно меня перебил, подняв руку в каком-то авторитарном жесте. — Не стоит благодарности, — отмахнулся он небрежно. — Видели бы вы, как рьяно Шиндер встал на вашу защиту, вспоминая славное имя ваших родителей... Ему никто не стал бы препятствовать, уж поверьте. Я улыбнулась. Мне полегчало оттого, что он не стал разглагольствовать, что я теперь по гроб жизни перед ним в долгу. — В амфитеатре вы не выглядели испуганной, скорее рассерженной, — немного погодя продолжил он. — Ваши жалящие заклинания сопровождались такими... гм, как сказать, пронзительными нотами. И с каждым заклинанием громче, чем предыдущие. Когда кровь вскипает от подобных чувств, боль ощущается меньше, вы согласны? — Признаться, я не могу припомнить всех подробностей, — ответила я, попытавшись обозреть дуэль отрешенно. Упоминание о родителях отозвалось болью в моем сердце, но я не подала виду. — Помню, что ярость и испуг захлестнули меня в равной степени, но едва ли они превзошли физическую боль. — Однако молния, пронзившая ваше плечо, не опалила ни единого завитка ваших волос, — проворковал Пожиратель с излишним драматизмом. Если госпожу Катарину можно сразить, то только такими фразами. Меня подобное лишь подбешивает. — К счастью, всё уже позади, — продолжил он в ответ на моё молчание. — Что касается Беллатрисы, она не будет больше ничего предпринимать. Общая идея превыше всяких разногласий. Здесь вы — моя гостья, и впереди у нас много дел, поэтому… — Розье вдруг умолк. Видимо, заметил, что меня передернуло от этого имени. — Мать моя женщина... — Ехидная усмешка растянулась на его губах. — Неужели она вас так напугала? Я почувствовала, как вспыхнули мои щёки. От стыда за свой страх. За своё поражение. — Будьте спокойны на её счёт. Не знаю, что такого между вами стряслось, — Розье вперил в меня свой острый взгляд, словно намереваясь применить легилименцию; я уставилась на свои пальцы, сцепленные на коленях. — Тем не менее, если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне без колебаний. — Гортанный смешок подытожил его речь. — Вы очень добры, — ответила я со всей учтивостью, но мысленно тут же отогнала мысль о том, чтобы воспользоваться великодушием Пожирателя. — Пожалуй, вы бы мне очень помогли, если б... Простите, не могли бы вы сказать, когда мне ожидать прибытия Лорда Волдеморта? По тому, как дрогнули губы Розье, мне показалось, что он хотел выругаться. Но он не успел ответить. Эльф, отворивший мне дверь, принёс поднос с напитками и, водрузив его на стол, поспешно ретировался. Розье наполнил кубки золотистым вином и протянул мне, сказав: — Последуйте моему совету и ради вашего же блага называйте его впредь только «Тёмный Лорд». Что касается вашего вопроса — почем знать? Полагаю, с дня на день. Ваше здоровье, Присцилла, — он поднял свой кубок. — Здоровье и долголетие. Прошу, выпейте. Я осушила свой кубок, не ощущая никакого вкуса. — Вы чем-то смущены, Присцилла? — осведомился он с совершенно неискренним участием. — Заверяю вас, если вы храните верность Тёмному Лорду, вам нечего опасаться. Как я сказал, у нас с вами впереди много дел. Прежде всего касательно труда вашего достопочтенного предка Гарма Годелота. — Позвольте поинтересоваться, — отозвалась я, порадовавшись тому, что мы наконец разобрались с любезностями. — Имеет ли «Роза ветров» какое-нибудь отношение к Тёмному Лорду и тому происшествию в Албании? — Эта мысль пришла мне на ум в тот самый миг, когда начала срываться с губ. — А вы даже очень сообразительны, — Розье улыбнулся, вальяжно откинувшись на спинку стула. — Да, откровенно говоря, всё это непосредственно связано между собой. Я делаю из этого вывод, что вы с головой ушли в «Розу ветров», не так ли? — Да, вы правы... Тогда, в больнице, я на всю ночь погрузилась в чтение, отвлекшись от досадной палатной действительности, но дома читать куда приятнее. Вы не поверите, когда я скажу, что несколько лет разыскивала эту книгу и предчувствовала, что в скором времени она окажется в моих руках. Мне как-то раз даже приснилось, что я вот-вот дотянусь до неё, и я преисполнилась таким восторгом, что... — я лепетала в порыве захлестнувших меня чувств, но вовремя запнулась. Перехватив веселый взгляд Пожирателя, я прикусила нижнюю губу. — Я и помыслить не могла о том, что она так легко мне достанется... — Давайте-ка раскроем карты, — деловитые нотки прорезались в голосе Розье. — Скажите мне напрямик: вы кому-нибудь симпатизируете с той стороны? — Разве что Краучу, — ответила я, ничуть не замявшись. — Он подкупает своим напором и непреклонностью. — Но... симпатизируете только поодаль, посредством статеек, верно? И вам бы не хотелось повстречать такого человека в своей жизни? — Нет, ни в коем случае. Но сильные стороны противника нужно уметь признавать. — Противника? — Розье вопрошающе приподнял бровь. — Вы не называете его врагом... О чем это может говорить, мне любопытно? Его требовательный тон начал действовать мне на нервы. — О том, что слово «враг» это слишком личное. — Пожалуй, Крауч достоин того, чтобы признать его опасным... оппонентом. В отличие от Дамблдора, — Пожиратель сухо засмеялся. — В также Крауч в довольно необычной манере рассуждает о «феномене пожирательства», — добавила я. — Присцилла, вы нам льстите? Я же в курсе, что Крауч называет это «заразой». «Зараза этогo рода распространяется c пагубной быстpoтой эпидемии: раз вcпыxнув, oна поражает самых нездоровыx людей...» — цитировал Розье к моему огромному удивлению. — Вас покоробила моя откровенность? — я не удержалась от колкости. — Оставьте, мы сблизились достаточно, чтобы избежать словесных перепалок. Усевшись поудобнее, Розье повёл непринужденную беседу, пересыпая её светскими блёстками ocтроумия. Когда речь снова подошла к теме визита — «Розе ветров» — мы погрузились в довольно пространную беседу. Розье упомянул об интересной гипотезе, которую выдвигает Годелот — о том, что роза, то есть душа может уронить более одного лепестка. Я с ходу отмела эту версию как неприемлемую и ответила, что Годелот рассуждал на этот счёт весьма абстрактно, поскольку сам питал сомнения в данном вопросе. Розье внезапно нахмурился и отрезал, как ножом, что от меня не требуется задавать вопросы. Окинув меня каким-то нетерпеливым взглядом, он начал рассказать о лепестках, подчёркивая, что я «обязана осмыслить и принять сказанное без каких-либо предубеждений». Я с изумлением слушала его словоизлияние, которое наконец-то пролило свет на то, зачем меня пригласили. Оказывается, ключевую роль сыграла особая наследственность магии Годелотов и характеристика, составленная профессором Сэлвином на мой счёт. По его словам, «я не подвела своего предка и проявила небывалый интерес и явный успех при сдаче темы Хоркруксии». Хоркруксия интересует меня как семейное наследие и как сверхчеловеческая гипотеза, которая поражает своей необъятностью, относительностью и подвижностью. «Дромароги б вас побрали, профессор, — воспротивился голос разума, — речь же идёт только о гипотетическом!» Никто не хочет заниматься беспристрастным изучением хоркруксии в силу того, что она затрагивает чисто человеческий страх перед неизведанным. Лучше не тревожить привычную модель cущecтвования, ведь что угодно может оказаться за её пределами — и такое, с чем никому из нас тягаться не по плечу. Розье по сути объяснил, что от меня требуется выяснить, как роза может уронить не один лепесток, и не два, а целых семь. Он довольно деликатно намекнул на то, что от моего успеха в этом исследовании зависит исход моей жизни, и то, какую ценность она будет иметь в глазах Лорда Волдеморта. Признаться, я была удивлена, но не ошеломлена. Я шла на встречу, зная, что «Роза ветров» будет главной темой. Как выяснилось, книга принадлежит Лорду Волдеморту, а мне её «одолжили на время исследования». Книга моего предка, моя по праву наследства, моя собственность — не моя. Черта с два! И что он от меня требует? Книга пестрит инструкциями, которые только предполагают формулу и рецепт, необходимые при осуществлении первого этапа. Второй этап даже не затрагивается, — Лорду самому придётся додумывать исход своего расщепления. Меня изумляет тот факт, что профессор Сэлвин, обладающий уникальным объемом знаний, принял на вооружение теорию, столь далекую от чистой магии. Если для профессора гипотезы Годелота основываются не на простых догадках, то на чем? Неужели он знает примеры реальных лиц? А если он верит, что Годелоту удалось создать крестраж, то почему тот умер? Разве сие творение не подразумевает бессмертия? Создать-то он мог, но вопрос в том, можно ли создать больше одного. Нет, Розье называет число семь. Лепестки. Кентавры и дети. Семь почерков. Семь вещиц. Меня обуяло ощущение какого-то кошмара. Этим-то увлекается английский лорд? Силясь успокоиться, я обошла по периметру стеллажи и, скользнув взглядом по кopeшкам книг, ocтановила cвой выбор на самoм покopёженнoм. Я листала книгу, не ожидая ничего особенного, — даже не помню, что это было. Розье по-прежнему смотрел как бы сквозь меня, но с выражением какого-то злогo oжидания, такого злoго, что я невольнo оглянулась. — Я принимаю ваше погружение в раздумья, как признак того, что вы восприняли существование нескольких крестражей, как рабочую гипотезу, и уже перешли к расследованию тайны семи, — протянул он. Если не процедил. — Крестражи! О лепестках уже ни слова! — вспылила я. — Что бы ни воображал себе мой предок, алкавший познания, здравый смысл говорит мне отступить. — Ваш здравый смысл похвальный, — усмехнулся Розье. — Но не находите ли вы, что в вашем случае он выходит за рамки вашего благоденствия? На эту изящную угрозу я промолчала. — К вашему сведению, на книгу был наложен обет согласия и неразглашения, — заявил он внушительным тоном. — С того самого мгновения, как вы прочли в ней первую строчку, обет вступил в силу. Я вытаращила на него глаза. — О чём вы? Какого рода обет? — мой голос прозвучал как будто из иных миров. — Разве обет не требует обоюдного согласия? — Это обет, изобретённый Тёмным Лордом, на его условиях и согласно его предпочтениям, — в голосе Розье проскользнуло самодовольство. Он вдруг присвистнул сквозь зубы. — Что я вижу? К чему это загнанное выражение? Хотите сказать, что, открыв книгу, вы не ощутили характерного жжения? Или... просто не придали этому значения? Злорадный смешок Пожирателя отозвался дрожью в моём теле. — Во всяком случае, — ответила я недолго думая, — довольно безрассудно для Тёмного Лорда решаться на столь непредвиденный эксперимент, ведь при создании крестража всегда есть риск погибнуть или того хуже — лишиться магического дарования. Своими же руками сделать из себя сквиба — это самое бо... — Не советую вам говорить об этом ему, когда он спросит, как продвигается ваше исследование, — перебил Розье. — Присцилла, даже не вздумайте противиться. Магия рода будет сопутствовать вам в этом исследовании, вы же последняя из Годелотов. Ньирбатор тоже сыграет свою роль. «Смерть человека — это экcпромт, притом oтвратительный, а крестраж — этo cтpoгая кoмпозиция и cама кpасота», — цитируя Годелота, Пожиратель наверняка стремился растопить моё сердце. Ему не удалось. Я неподвижно стояла у окна. Снаружи уже царил густой мрак. Время подходило к полуночи, о которой заранее возвещал наполнявший окрестности звон невидимого колокола. — Вот такова подоплёка этого вопроса. Этой информации достаточно для начала, — снова заговорил Розье. — Тёмный Лорд велел передать вам, что Хоркруксия — это тайна, которую целесообразнее хранить в пределах кровного рода, поэтому для вас это должно быть вполне естественным занятием. Вам подвернулась работа по душе, Присцилла, так что не привередничайте. Хоркруксия у вас в крови. — Мне не нужна работа. — Тёмный Лорд не позволит вам лодырничать, уж поверьте. От подобной наглости у меня отняло дар речи. — Также ему известно о наличии в Ньирбаторе весьма впечатляющей библиотеки, которая была каталогизирована ещё до вашего рождения, — невозмутимо продолжал Розье. — Кроме того, вы вольны приходить сюда, — он развел руки в стороны, подразумевая книги на стеллажах, — в поисках того, чего не найдёте в замке. По существу, вы располагаете всем необходимым, чтобы послужить великой цели Тёмного Лорда. Я не решилась спросить, что ещё ему известно о моём доме. Заглянув в зеркало между шкафами, я увидела пепельно-серое лицо, отмеченное каким-то злым роком. Припомнились рассказы Барона о Диадеме. Возможно, Волдеморт мог как-то прибегнуть к ней для создания крестража... но такой обряд наверняка бы не удался. Ровена была светлой волшебницей, её магический артефакт отверг бы любую чёрную магию... — Скажите мне, Розье, то, что произошло в Албании... то был обряд создания крестража? — Поймав утвердительный кивок, я продолжала: — Что-то пошло не так, верно? Тёмный Лорд не предвидел таких последствий? — Он их, скажем так, не ожидал. А теперь догадайтесь, почему. — Потому что это... не первый обряд?.. — Да, не первый. Как обряд, так и крестраж. — Но, погодите-ка... если ему удалось создать несколько, и он понял, что эти опусы становятся чреваты последствиями, почему он не довольствуется теми, что уже создал? — у меня горло перехватило от горечи. Речь ведь шла о таких противоестественных вещах... — Присцилла, не стоит... — предостерегающе протянул Розье. — Нет, нет, погодите. Последствия сказались не только на окружающей среде, но и на нём самом, не так ли? — Послушайте, ваша догадливость достойна похвалы, но подобное любопытство не идёт вам на пользу. Этот вопрос не касается дела. — В чём же тогда заключается моя задача? — Тёмный Лорд желает, чтобы ему подсобила родная кровинка Годелота, отца хоркруксии, — холодно и не мигая отвечал Розье, будто ему самому всё это до смерти осточертело. Наверное, у меня был довольно пришибленный вид, потому что он сразу же добавил: — Сформулируем иначе: Тёмный Лорд не откажет вам в той доле участия, которая удовлетворит ваш собственный творческий пыл. Такая формулировка куда благозвучнее, не так ли, Присцилла? Я не нашлась что ответить. *** Возвращаясь домой, я по привычке свернула направо, чтобы срезать путь по главной тропинке. Проходя мимо лачуги Балогов, я остановилась и присела на булыжник. Каждый раз, когда прохожу мимо этого места, все звуки стихают так внезапно, что кажется, будто голову укутало толстой шалью. Таков след тёмной магии, которого не стереть. Пройдёт лет десять, тридцать, сто — след останется. Как полная противоположность источнику для черпания сил, дом Балогов стал местом истощения сил, и мне не следовало там засиживаться, но и встать было нелегко — конечности как будто пригвоздило к тому месту. Что бы сказали родители, если бы узнали, на чьей я стороне? А что со мной будет, если английский лорд прознает о моих сомнениях? Я встала и пошагала прочь, не оборачиваясь.