Каково это - быть девушкой

***              Когда ослепляющий свет в небе приближается, Малдер обхватывает мое запястье и сжимает. Я ничего не вижу из-за света столь яркого, что мне приходится закрыть лицо ладонью: просто прищуриться явно недостаточно.              За последующей вспышкой наступает не менее ослепляющая темнота, и моему зрению требуется пару секунд, чтобы приспособиться. Неумолимый Моррис Флетчер по-прежнему стоит рядом с нами, окруженный военными, которые, на мой взгляд, выглядят слишком уж агрессивными.              – Пойдем, Малдер, – говорю я, но, как ни странно, слышу не свой голос, а его. Я перевожу взгляд вправо, но его там нет. Тогда я опускаю взгляд и вижу, что он все так же сжимает мое запястье, однако мне кажется, что это мои пальцы обхватывают его руку. И наконец я заглядываю в собственные испуганные глаза.              – Какого хре?.. – говорит она, когда я выпаливаю: – О боже.              – Малдер? – шепчу я.              – Скалли?              Уставший от проволочек Флетчер прерывает нас, громко заявив, что мы вторглись на государственную собственность. Она… он выглядит раздраженным, явно собираясь выдать какой-то опрометчивый ответ, но я отрицательно трясу головой.              – Пойдем, – говорю я, потянув за рукав собственного пиджака. – Давай просто уберемся отсюда.              Совершенно сбитые с толку, мы направляемся к машине – каждый к привычной для него стороне, но тут возникает новый неловкий момент. Малдер спотыкается о собственные ноги, а затем на цыпочках подходит к водительской двери, делая микроскопические шаркающие шаги.              – Какого черта ты творишь? – шиплю я на него.              – Я не могу ходить в этих ботинках! – шипит он в ответ.               Я не помещаюсь на пассажирском сиденье. Мне еще никогда не доводилось не поместиться куда-то, а вот сейчас сижу, согнув колени и упираясь ими в бардачок. У Малдера дела обстоят немногим лучше: он не может достать до педалей и явно расстроен этим обстоятельством.              – Может, нам стоит поменяться? – предлагаю я.              – Нет, пока мы не выберемся отсюда и не выясним, какого черта вообще происходит. Как ты… господи, я ничего не могу достать!              Это какой-то сюрреализм. Все происходящее кажется кошмаром или наркотическим трипом от некачественной кислоты. Я без конца щиплю себя за запястье, пытаясь вырваться из этого, – чем бы это ни было – но безрезультатно. Движимая любопытством, я подношу руку к лицу и трогаю его, ощущая, как пальцы покалывает отросшая за день щетина на щеках. Это не по-настоящему. Это не может быть по-настоящему. ***               Мы почти не разговариваем по дороге к мотелю. Не могу говорить за Малдера… ну, вообще-то, сейчас я буквально говорю за Малдера, но, по-моему, нам просто кажется чертовски странным разговаривать и слышать при этом не свой голос, а другого. Это режет слух. Кое в чем мы все же сошлись, признав, что нам надо вернуться в Вашингтон как можно скорее.              Вообще-то, мы согласились не только с этим. Мы вернемся в Вашингтон как можно скорее и никому не расскажем о случившемся, пока не поймем, с чем имеем дело. С этой целью я бронирую билеты на ночной рейс из Санта-Фе, пока Малдер поспешно пакует наши чемоданы.              – У тебя нет обуви без каблука? – жалуется он, копаясь в моей дорожной сумке.              – Дома есть.              – У меня такое ощущение, что я вот-вот сломаю лодыжку. – Он делает несколько осторожных шагов по номеру, дважды спотыкается и чуть не впечатывается головой в стену, однако я успеваю его перехватить.              – Нанесешь мне травмы, и я тебя убью.              Он стоит шатаясь, словно детеныш жирафа. Боюсь, если рассмеюсь, он сочтет, что я получаю от всей этой ситуации удовольствие, а это совершенно точно не так. Из всех передряг, в которые он нас втягивал, эта определенно берет главный приз. Так что я просто стою, скрестив руки на груди, и смотрю, как Малдер, прихрамывая, ходит туда-сюда, пока наконец не обретает равновесие, подарив нам обоим надежду на то, что он не шлепнется на задницу в ботинках на пятисантиметровых каблуках.              Полет домой оказывается самым неудобным из всех, что мне приходилось переживать. Обычно я предпочитаю сиденье у иллюминатора, но мое длинное тело помещается только на месте у прохода. Малдер же, со своей стороны, выглядит почти довольным, когда разваливается в кресле и потягивается.              – Здорово, – говорит он. – Мне никогда раньше не требовалось так мало места.              Как только я верну себе свое тело, я его убью. Медленно. С применением изощренных пыток.              Может, дело в усталости от невыносимого путешествия по бездорожью или неудобства от нахождения в чужом теле, но как только самолет приземляется, я ощущаю навязчивую потребность оказаться как можно дальше от Малдера. Мне тяжело смотреть на него и видеть себя, но знать, что это не я.              – Думаю, нам стоит держаться вместе, – говорит он, когда мы направляемся к очереди на такси. – Не выпускать друг друга из виду, пока мы не придумаем, как это исправить.              В какой-то момент он по привычке пытается положить руку мне на поясницу, но его прицел несколько сбит из-за разницы в росте, так что его ладонь опускается прямо мне на задницу. Я подпрыгиваю от неожиданности.              – Малдер!              – Чт… о! Извини.              – Осторожнее.              – Я же сказал, что сожалею.              – Ну, а как бы ты себя почувствовал, если бы я шлепнула тебя по за… неважно. Ты что-нибудь придумал?              – Нет, а ты?              – Нет. Мне, однако, кажется, что нам надо вести себя как ни в чем не бывало. Жить день за днем, как будто ничего необычного не произошло.              – День за днем?              – Мы не знаем, как долго это продлится, Малдер. Часы, дни, недели…              – Только не говори «месяцы».              – Годы.              – Годы, – рявкает он.              – Говори потише, – шепчу я, наклоняясь так, что наши головы оказываются почти на одном уровне. Сомневаюсь, что мне когда-либо приходилось нагибаться, чтобы с кем-то поговорить. И почему меня угораздило быть такой коротышкой, тогда как он такой высокий? Удивительно, что никто из нас за последние шесть лет не страдал от растяжений шеи.              – Как ты можешь так спокойно к этому относиться?              – Я вовсе не спокойно к этому отношусь, но и не собираюсь устраивать истерику в очереди на такси.              – Ну, тогда чем ты хочешь заняться?              – Сейчас суббота, так что мы отправимся по домам и все обдумаем, а в понедельник встретимся на работе и обсудим наши идеи. Если повезет, одного из нас настигнет озарение.              – Ты хочешь разделиться?              – Я хочу подумать, а это означает, что я не хочу, чтобы меня отвлекали, и не хочу оказаться втянутой в очередную твою безумную эскападу, пока не обдумаю все как следует. – Подъезжает такси, и так как мы следующие в очереди, я по-джентльменски открываю дверь для Малдера. Он неохотно садится на заднее сиденье, и я протягиваю ему свою дорожную сумку.              – О, и, Малдер, – зову я, прежде чем закрыть дверь. – Ни при каких обстоятельствах не втрави меня в неприятности. Просто помни, что я уже однажды в тебя стреляла.              – Скалли, я правда думаю…              Я захлопываю дверь, обрывая его на полуслове. Сейчас мне просто хочется отправиться домой и придумать решение этой проблемы. ***              Я измотана до предела, когда добираюсь до квартиры Малдера – моего милого дома на следующие… сколько бы там ни заняло разгребание этого бардака. Мне хочется просто лечь, поспать и надеяться, что какое-то поистине замечательное озарение снизойдет на меня во сне. О чем я позабыла, так это о том, что у Малдера не было кровати – от слова «совсем».              Все эти годы я и вправду думала, что он шутил, говоря, что так и не собрался купить кровать, раз все равно предпочитал спать на диване. Он называл свою спальню кладовкой, и не случайно: я заглядывала туда пару раз и не увидела ничего, кроме коробок. Наверняка где-то под ними должна скрываться кровать, думала я. Что ж, я ошибалась.              Я чуть было не позвонила Малдеру, чтобы как следует его отчитать: сначала за то, что втравил нас в эту передрягу, а потом за то, что не жил как адекватный взрослый человек, но зачем? Я бы все равно осталась без кровати на черт знает сколько. Так что я сделала то, что сделал бы любой нормальный человек, – нашла в «Желтых страницах» адрес ближайшего магазина матрасов и съездила туда. Я, вероятно, провела там не меньше часа, перепробовав их все, пока наконец не нашла тот, который пришелся мне по душе, и взмахом кредитки Малдера, найденной в бумажнике в моем заднем кармане, купила ему матрас и остов кровати с доставкой завтра с утра пораньше. Одна ночь на диване вряд ли меня убьет.              Покончив с этим, я отправилась в торговый центр и купила простыней и подушек для новой кровати, а потом в бакалейный магазин за продуктами. Мне доводилось наблюдать произрастающие в холодильнике Малдера результаты его научных экспериментов. Когда я вернулась и приготовила себе салат, мне пришло в голову, что надо бы навести порядок в кладовке – избавиться от мусора и расчистить место для кровати.              У меня появилось время подумать, пока я упаковывала коробки и убиралась. Не знаю, вероятно, пребывание в теле Малдера каким-то образом оказало влияние на мой разум, потому что единственные пришедшие мне на ум идеи походили на те, что предложил бы мне он. Мы могли бы пойти к медиуму. Мы могли бы устроить спиритический сеанс. Мы могли бы попробовать путешествие во времени.              Когда я закончила превращать его спальню в подходящее для сна место, наступило время ужинать, и я сделала самую что ни на есть типичную для Малдера вещь: заказала пиццу и растянулась на диване перед телевизором.              К этому моменту вы наверняка задаетесь вопросом, почему я надоедаю вам этой нелепой скучной ерундой, и думаете что-то вроде «О боже, ты в совершенно другом теле, почему бы тебе не осмотреть его с головы до ног и не опробовать все… новые части тела?» Ну, видите ли, мне чертовски любопытно, каково это – быть мужчиной, но мне еще придется смотреть Малдеру в глаза, и не уверена, что смогу удовлетворить свое любопытство и по-прежнему поддерживать с ним профессиональные отношения. Есть же определенные границы.              Но ладно, может, я и переоделась в удобную пару джинсов и свитер перед зеркалом, стоя в полный рост. Не то чтобы я смотрела куда не следует, да и нескольких мимолетных взглядов недостаточно, чтобы нанести урон моей принципиальности. Однако мне пришлось принять душ, что было довольно интересно. Я не пыталась побриться, но готова отдать Малдеру должное за выбор геля для душа: запах оказался довольно приятным, так что я попробую подобрать более женственный аромат, когда все вернется на круги своя.              Единственной трудностью для меня стал поход в туалет. Одно дело – засматриваться на тело Малдера и совсем другое – трогать определенные его части, которые нужно трогать, когда нужда заставляет. Я имею в виду, что не знала, чего ожидать. Мне просто стоять и надеяться, что он сам найдет цель, или стоит мне только начать, как он превратится в неуправляемый пожарный шланг? Знаю, это не очень-то по-мужски, но я решила писать сидя. Малдеру об этом знать не обязательно.        ***       Уже поздно: по-моему, одиннадцатый час, так что звонок сотового застает меня мирно дремлющей на диване.              – Скалли, – по привычке бормочу я. – Хм, то есть Мал…              – Скалли, это я. – Его (мой?) голос звучит напряженно, и это не предвещает ничего хорошего.              – Малдер?              – Ты не… у тебя нет такого ощущения, будто ты умираешь?              – Что, прости?              – О боже, – стонет он. – Скалли… что-то не так.              – Малдер?              – Что-то совсем, совсем не так.              – Малдер, я скоро буду, оставайся на месте.              Я в мгновение ока вскакиваю с дивана, радуясь тому, что у меня вдруг оказались длинные ноги, которые доносят меня из квартиры до места, где припаркована машина Малдера, за пару минут. Не меньше я радуюсь и тому факту, что несколько лет назад дала ему ключ, которым и открываю свою квартиру пятнадцать минут спустя. Свет внутри не горит. Я зову его, и он отзывается из спальни.              Я нахожу его свернувшимся на кровати в так и не снятом брючном костюме, который я надела перед тем, как отправилась вместе с ним в очередную погоню за призраками в Нью-Мексико. Проникающего через окна света от уличных фонарей достаточно, чтобы разглядеть страдальческое выражение на его лице. Надо сказать, довольно обескураживающе видеть себя корчащейся от боли. Я заползаю на кровать и кладу руку ему на лоб, однако он холодный.              – Что случилось? – спрашиваю я.              – Ты этого не чувствуешь? – отвечает он, встречаясь со мной взглядом.              – Не чувствую чего, Малдер?              Он разражается слезами и откатывается в сторону.              – Почему бы тебе самой мне не рассказать!              – Рассказать что?              – Я думал, что это, должно быть, побочный эффект того, что с нами происходит, но если это затрагивает только меня, тогда дело не в этом. Мне так больно. Скалли, почему ты не сказала, что у тебя снова рак?              – Что? – Если раньше я не паниковала, то теперь определенно начала. – Какого черта ты несешь, Малдер?              – Твое тело умирает, я это чувствую. Я умираю.              – Что у тебя болит?              – Все! Все, боже, голова… и боль в спине – думаю, это почки. Скалли, мне кажется, твои почки вот-вот взорвутся. И свет был слишком ярким, и меня тошнит, а потом прямо тут… – Он прижимает ладонь к бедру, чуть ниже и сбоку от центра живота. – Это словно… даже не знаю. Тут что-то происходит, что-то плохое.              На меня почти сразу снисходит понимание. Сделав быстрый подсчет, я вспоминаю сегодняшнюю дату. Если бы это не было так трагично, я бы рассмеялась.              – Малдер, ты не умираешь.              – Думаешь, это аппендицит?              – Нет, не аппендицит. У тебя ПМС.              – У меня что?              – Завтра у тебя начнутся месячные.              Воцаряется гробовая тишина, пока он молча пялится на меня, и безмолвные слезы катятся по его щекам. А потом он громко охает и начинает рыдать.              – Почему я плачу?! – всхлипывает он.              – Гормоны.              – Что мне делать?              Я делаю над собой усилие, чтобы не закатить глаза.              – То же, что делает каждая женщина с начала времен, – просто это пережить.              – Но я понятия не имею, что делать с… ну, ты знаешь… с этими штуковинами…              Да, знаю. И несколько секунд назад, признаю, я испытывала некоторое злорадство, думая о том, что Малдеру предстоит на своей шкуре понять, каково это – быть женщиной, но ему предстоит это понять в моем теле, а это означает… ой-ой. И, разумеется, он не знает, как иметь дело с деликатными аспектами менструального цикла, то есть мне придется ему показать. А разве у нас есть выбор?              Я никогда больше не поеду с ним в Нью-Мексико – вообще больше никуда с ним не поеду. Это он во всем виноват. Если бы не его дурацкая погоня за призраками, у Малдера сейчас не было бы спазмов, а я не была бы в шаге от того, чтобы показывать ему, как пользоваться тампоном. Господи, но нам ведь предстоит еще более смущающий разговор, отчего все остальное покажется просто цветочками.              – Ладно, Малдер, у меня есть для тебя лекарство, – говорю я ему. – Я сейчас вернусь.              – Хорошо. – Он вытирает глаза тыльной стороной ладоней. Я встаю с кровати.              Я хватаю пузырек с прописанным лекарством из аптечки и наполняю стакан водой из-под крана. Я уже подумываю о том, чтобы на этом и закончить – дать ему таблетки и уйти – но затем вижу его в зеркале, скорчившегося на кровати и, вероятно, молящего о скором облегчении. Уж я-то отлично понимаю, каково это, и как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь – кто угодно – позаботился бы обо мне, когда мне так плохо. Так что мне придется скрепя сердце по мере возможности помочь ему пройти через это, потому что, в некотором роде, я помогаю самой себе.              – Вот, выпей, – говорю я, передавая ему две таблетки и стакан воды, когда возвращаюсь в спальню. Он чуть приподнимается, чтобы проглотить лекарство, и, поморщившись, ложится обратно. Я ставлю пузырек с таблетками и стакан на ночной столик и, задержав на пару секунд взгляд на верхнем ящике, сажусь на постель рядом с Малдером.              – Спасибо, – шепчет он, плотно зажмуриваясь. Отлично – может, с ним будет легче говорить, если он на меня не смотрит.              – Малдер…              В ответ он издает нечто среднее между бормотанием и шепотом. Я протягиваю руку и осторожно высвобождаю полы рубашки из его брюк.              – Почему ты не переоделся? – спрашиваю я. – Я… ты носил этот костюм два дня.              – Мне это показалось неправильным.              Я расстегиваю верхнюю пуговицу штанов, кладу ладонь на голую кожу внизу его живота и нажимаю, постепенно усиливая давление.              – О, – выдыхает он. – У тебя теплая рука. О, это приятно.              – Знаю.              Он кладет руку на мое запястье, словно боится, что я отодвинусь.              – Тебе надо раздеться, – шепчу я, делая мягкие круговые движения ладонью. – И устроиться поудобнее.              Он не двигается, хотя чуть заметно кивает и слегка хмурит лоб.              – Мне и так хорошо, – заявляет он, сильнее сжав мое запястье.              – Да брось, – дразню я. – Там нет ничего, чего я бы не видела прежде.              – Это неправильно.              – Я даю свое разрешение, Малдер, если тебе требуется именно оно.              Интересно наблюдать, как внутренняя борьба Малдера отражается на моем лице. Даже глядя в свои глаза, я вижу в них Малдера. Это странно. Но, опять же, я всегда говорила, что могу считывать выражения его лица так же легко, как собственные, просто никак не предполагала, что все обернется так, что это сравнение придется понимать буквально.              – Так как? – спрашиваю я. – Ты сейчас единственный, кто может позаботиться о моем теле, и мне нужно, чтобы ты сделал то, о чем я прошу, потому что тебе будет плохо, если ты этого не сделаешь. Я доверяю тебе.              Это, похоже, помогает: он кивает, но по-прежнему не отпускает мое запястье.              – Я была неправа, когда сказала, что нам надо проводить последующие дни так, словно ничего не произошло. А ты был прав: нам стоит держаться вместе, так что я никуда не уйду. Я помогу тебе через это пройти, обещаю.              – Ладно.              – Сейчас я выйду, чтобы ты мог переодеться. Потом открой верхний ящик моего ночного столика и достань оттуда синий бархатный мешочек на завязках. – Я чуть медлю. – Хм, уверена, что дальше ты и сам разберешься. И когда закончишь, прими горячую ванну и ложись спать. А что до завтра… мы пересечем этот мост, когда до него доберемся.              – Погоди-ка! – заикаясь, прерывает меня Малдер, сжимая мое запястье, словно в тисках. – Ты просишь… нет. Нет, нет, нет.              – Все нормально. Тебе просто надо это сделать, и… это поможет. Обещаю.              – Ни за что. Во-первых, я не… и, во-вторых, это… нет, Скалли, я не могу.              – Слушай, одного лекарства недостаточно. Имея дело с этой проблемой последние двадцать лет, я научилась с ней справляться, так что тебе придется мне довериться.              – Я тебе доверяю, Скалли, но я не… я не ты.              – Ты же знаешь, как довести женщину до ор…              – Да! Да, но тут другое. И это… как ты сказала раньше, это твое тело.              – Которое ты в данный момент занимаешь. Если ты полагаешь, что я прямо сейчас не сгораю от стыда при необходимости объяснять тебе все это, то ты ошибаешься. Но могу сказать из личного опыта, что оргазм усиливает приток крови к матке и сокращает мышцы, облегчая тем самым спазмы. Он также способствует выработке допамина и эндорфина, которые позволят тебе избавиться от головной боли и заснуть. Так что в том ящике лежит очень приятный, очень дорогой и очень надежный вибратор, и если ты просто… тебе станет намного легче, если ты сделаешь, как я говорю.              – Нет.              – Малдер! – Боже, его упрямство просто выводит меня из себя.              – Сделай это сама.              – Я не могу. Ты – это я, а я – это ты.              – Именно.              – Именно, так что…              – Ты знаешь, что делать. Ты сделаешь это с… той штукой. Таким образом ты как бы сама справишься с проблемой.              О боже.              – Ну, это не совсем…              – Видишь, ты не можешь сказать, что это в порядке вещей для меня, но не для тебя, если твой довод заключается в том, что ты – это я, а я – это ты.              – Это разумный довод, но если я в это включусь, то на самом деле включишься ты, потому что я – это ты, а ты – это я.              – В этом нет никакого смысла. Этот довод работает в обе стороны – и за, и против.              – Что ж, извини, просто я впервые в чужом теле и не знаю, что приемлемо, а что нет!              – Скалли, я со всей ответственностью заявляю, что ты не можешь просить меня мастурбировать за тебя, потому что мне даже не кажется, что это будет технически считаться мастурбацией, раз я – не ты. Так что, если ты хочешь, чтобы это тело кончило, ты должна сама довести его до разрядки, потому что оно твое.              Я вдруг осознаю, что наш спор выходит из-под контроля, и мы не то чтобы кричим, но разговариваем явно на повышенных тонах. Я делаю над собой осознанное усилие, чтобы говорить тише.              – Хорошо, я понимаю, о чем ты.              – Отлично. Так что я пойду приму горячую ванну, если ты найдешь мне купальник, а что до…              – Я не это подразумевала, Малдер. – Знаю, что это безумие, но я и вправду понимаю, о чем он. А еще я знаю, что если он всю ночь будет мучиться от головной боли и спазмов, то дальше станет только хуже. Он не оставляет мне выбора.              – Ты имеешь в виду… погоди, не уверен, что…              – Мы ведь сошлись на том, что это мое тело, верно?              – Да.              – Ладно. – Для начала нам надо его раздеть. Может, мне стоит начать думать о нем не как о Малдере, а как о себе? Нам надо раздеть меня. – Сядь, – продолжаю я.              Чуть поколебавшись, он делает, как я говорю, но не смотрит на меня. А потом все же поднимает глаза, и я просто сижу, затаив дыхание. Он чуть отклонился назад, уперев руки в кровать рядом с бедрами; его щеки порозовели, волосы взъерошены, под глазами образовались подтеки туши, и на какой-то затянувшийся момент я испытываю полнейшее благоговение. Он выглядит… я выгляжу красивой. От осознания этого я ощущаю стеснение в груди и порхание бабочек в животе.              – Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спрашивает он.              «Господи, Малдер, – думаю я. – Я хочу, чтобы ты перестал так на меня смотреть». В его глазах плещется страх, но еще и доверие, и ожидание, словно у меня есть ответы на все вопросы в мире. От этого я чувствую себя растерянной и неумелой. Вот почему Малдер вечно заикается, когда мы спорим?              – Ты так прекрасен, – шепчу я, ощущая, как щеки вспыхивают от охватившего меня смущения.              – Ты и вправду прекрасна. Я хочу сказать, ты говоришь это так, словно для тебя это открытие.              – Ладно, может, на самом деле это не…              – Скалли. – Он касается ладонью моей щеки, и хотя его рука мягкая и нежная, прикосновение кажется таким малдеровским.              – Сними рубашку.              Он медленно убирает руку и берется за рубашку со спины в типичной для мужчин манере. Я останавливаю его, прежде чем он натянет ее и порвет нитки на воротнике. Так уж получилось, что это одна из моих любимых рубашек. Я беру ее за полы, и он задирает руки, помогая мне снять ее. Он несколько раз моргает. Мне приходится наклониться ближе к нему, чтобы расстегнуть лифчик. К своему удивлению, я не сразу справляюсь с застежкой, не успев привыкнуть к длине собственных пальцев.              – Ты пахнешь мною, – говорит он, и я ощущаю его дыхание на своей шее, отчего волоски у меня на руках встают дыбом, а в паху возникает шевеление. О боже.              – Я приняла душ, – говорю я, отстраняясь.              – Вот как? И как все прошло?              – Без происшествий.              – Ты смотрела?              – На что?              – Я не против, если смотрела.              – Малдер, я врач.              – Хм. – Он всматривается в мое лицо, а потом ложится на спину и закрывает глаза.              Я тоже ложусь, только на бок, опираясь на локоть и кладу ладонь между его грудей, растопырив пальцы. «Между моих грудей, – вспоминаю я. – Мои груди». Я начинаю с легким поглаживаний, зная, какая чувствительная и болезненная сейчас моя грудь.              – Ты должна знать, – говорит он, приоткрыв один глаз и перемещая взгляд на мою талию, – что иногда… он действует сам по себе. Не знаю, произойдет ли это, но прямо сейчас моя рука лежит на груди красивой женщины, так что тебе стоит начать думать о Санта-Клаусе.              – Санта-Клаусе?              – Не знаю, почему, но это помогает.              – Ладно, спасибо за предупреждение.              Он снова закрывает глаза и делает глубокий вдох. Моя рука поднимается и опускается в такт его дыханию, и я продолжаю с того места, с которого закончила, на этот раз медленно обводя тыльной стороной ладони вокруг его правой груди. Он приоткрывает рот и снова глубоко вздыхает. Я вожу большим пальцем по соску и вокруг него, едва прикасаясь к нему, но он все равно закусывает губу и вцепляется ногтями в простыни.              Складывается ощущение, что комната наполнена электричеством, циркулирующим между нашими телами. Я говорю себе, что именно этот заряд и побуждает меня наклониться и поцеловать его в шею. Я знаю, на какое место нацелиться – прямо под ухом на краю волосяной линии. По какой-то причине прикосновение к нему всегда приводит к тому, что я вспыхиваю, словно новогодняя елка. Он жалобно стонет, сгибая одно колено, а потом вновь опуская его, однако морщит лоб, словно испытывает боль.              – Малдер?              – А-а? – хрипит он и, прочистив горло, переспрашивает: – Да?              – Ты в порядке?              Он отвечает не сразу, немного поерзав.              – Хм, думаю, да.              – Открой глаза.              Он быстро моргает и потом встречается со мной взглядом. Его широко распахнутые глаза потемнели, но, когда я провожу тыльной стороной ладони по его боку, то вижу, как его веки тяжелеют. Это обнадеживает, так что я продолжаю, склоняя голову так, чтобы коснуться губами вершины его груди, и принимаюсь мягко посасывать – именно так, как мне это нравится. Он вновь сгибает ногу в колене, на этот раз выше, и задевает мое бедро. Я бездумно перехватываю ее, обернув пальцы вокруг его бедра с внутренней стороны, и удерживаю на месте, слегка потянув на себя, ни на секунду не отрываясь от его груди.              Он выдыхает мое имя и внезапно запускает мне в волосы пальцы – сначала одной, потом второй руки. Черт, а это приятно. Мне всегда нравилось успокаивающее прикосновение к моим волосам, когда их моют в салоне красоты, но это не сравнится с легким поскребыванием ногтей по коже головы и поглаживанием затылка большими пальцами. Ощущения словно бы распространяются от корней волос к кончикам пальцев на ногах.              Я неосознанно перемещаюсь и теперь нависаю над ним, словно это нечто само собой разумеющееся. Я знаю, что на этом этапе близости с мужчиной я бы притянула его в колыбель своих бедер, где он бы идеально устроился, но сейчас мною движет стремление самой занять это место. Когда я опускаюсь, то осознаю, каково это, когда тяжелое мужское тело вжимает тебя в матрас, заставляя чувствовать себя более хрупкой, чем ты есть на самом деле. И я осознаю, насколько крупнее себя сейчас чувствую. Тело подо мной – мое тело – кажется уязвимым, и у меня возникает потребность защитить его, обращаться с ним бережно и, как следствие, защитить Малдера, обращаться бережно с ним.              – Так нормально? – спрашиваю я.              – Угу, – бормочет он, перемещаясь подо мной. Когда его согнутые ноги прижимаются к моим бедрам, а руки ложатся на плечи, я начинаю колебаться.              По правде сказать, я понятия не имею, что делаю. Я не практикую прелюдию, когда остаюсь наедине с самой собой, в основном потому, что мне это не нужно, но даже несмотря на то, что я досконально знаю свое тело, я не представляю, что сейчас чувствует Малдер. Сейчас я вижу себя его глазами, и образы толстого бородатого мужика в красном костюме, которые я пытаюсь представить, не слишком-то помогают в моем состоянии.              Конечно, звучит безумно, но мне кажется, что ничего более эротичного в моей жизни еще не происходило. И я знаю, что человеческий разум – мощная штука, но от возможности прикасаться к себе чьими-то чужими руками и не узнавать собственное тело его вполне можно лишиться. Кстати, задаюсь я вопросом, всегда ли моя грудь казалась такой мягкой и тяжелой на ощупь, или она ощущается таковой лишь в ладони Малдера? А мой живот всегда казался таким гладким? И мое бедро всегда выгибалось столь призывно?              И будь я проклята, если прилив возбуждения отличается от того, что я чувствую в собственном теле. Давление то же самое, хотя и несколько ниже в паху. Тяжелое ощущение набухания между ног такое же, но с другим результатом. И все же меня ошеломляет потребность вжиматься бедрами в матрас, как я бы и делала, будь я самой собой.              Я передвигаюсь чуть ниже, и, боже мой, сочетание трения и давления – одновременно невероятно приятные и невыносимые. Я инстинктивно издаю стон, и Малдер открывает глаза.              – Ты в порядке? – спрашивает он.              – Все нормально, – выдыхаю я, узнавая хрипотцу в своем голосе, которую я периодически слышала, когда стучала в дверь его номера в мотеле, а оттуда доносилось сдавленное «минутку».              Я выпрямляюсь и отодвигаюсь от Малдера, откидываясь назад. Его взгляд опускается вниз, к моему паху, и затем вновь перемещается вверх, когда я расстегиваю его брюки. Давление в моих джинсах пересекает границу между приятным и болезненным и стремительно движется в сторону последнего. «Однажды ночью перед Рождеством, когда все дома…»              Стиснув зубы, я стягиваю штаны с его бедер и спускаю их вниз. С некоторым облегчением я замечаю, что хотя он и не смог раздеться, но все же избавился от носков и ботинок, так что сейчас на нем только темно-синие трусы – не самое сексуальное белье, что у меня есть, но могло быть и хуже.              Добравшись, однако, до этого поворотного момента, я медлю. Он возбужден – я это вижу и чувствую. Я тоже возбуждена, что с каждой секундой становится все более болезненно очевидным. Так что нам с этим делать? Следует ли нам и дальше бежать от того, чего, как мне кажется, мы оба хотим уже довольно долго, или поддаться искушению и испытать то, что никто на этой планете, скорее всего, не испытывал прежде? Прыгнуть или повернуть назад?              – Малдер, я… я попросила тебя позаботиться о моем теле ради меня, и я не… мне следовало спросить, хочешь ли ты, чтобы я сделала то же самое.              – Ты смотрела, не так ли?              – Разумеется, смотрела.              – И тебе понравилось увиденное?              – Я хочу этого – хочу, если ты тоже этого хочешь, но мне нужна твоя помощь.              – Требуется рука помощи? – усмехается он и тянется к молнии моих джинсов.              – Покажи мне, что тебе нравится, и расскажи, как это будет ощущаться.              – Ну, первое проще простого – мне нравится все. – Он садится и стягивает расстегнутые джинсы с моих бедер – несколько грубее, чем я бы сделала сама – вместе с боксерами. А затем он без всякого колебания обхватывает мой член ладонью, плотно его сжимает и дергает вверх, большим пальцем обводя головку.              – Чтоб меня, – стону я. Его захват остается крепким, а ритм поглаживаний – устойчивым. Он чуть поворачивает запястье при каждом движении вверх. Это не похоже на постепенное восхождение к экстазу, к которому я привыкла. С этим приходит мгновенное удовольствие, но также никакого удовлетворения. Я хочу большего, но в то же время это чересчур.              – Ш-ш… перестань… – пыхчу я.              Он опускает руку, и я могу поклясться, что весь воздух со свистом покидает мои легкие. Я уже вновь хочу вернуть это ощущение, но вместо этого наклоняюсь и целую Малдера. Поцелуй оказывается не таким, как я себе представляла, и признаю, что я немного разочарована, но, полагаю, это просто из-за того, что я фантазировала о том, чтобы провести языком по его выдающейся нижней губе. Мы оба отстраняемся, как будто разочарование взаимно.              Меня накрывает ошеломляющий прилив робости, и, опустив взгляд, я внезапно понимаю, что до сих пор полностью одета. Я нервно избавляюсь от рубашки и ложусь, чтобы снять ботинки и штаны, после чего просто лежу, полностью обнаженная, и смотрю на тени на потолке.              – Эй, – зовет Малдер, устраиваясь рядом, и кладет подбородок мне на плечо. – Нам необязательно это делать.              – Знаю, но я действительно этого хочу, просто…              Он берет меня за руку, переплетая наши пальцы, и подносит их к груди. Я чувствую, как стремительно бьется его сердце – так же быстро и ритмично, как мое, – и перекатываюсь на бок, так что мы оказываемся лицом к лицу, нос к носу. Он касается моего лба своим.              – Я не стала бы этого делать ни с кем другим, – говорю я.              – Взаимно. – Он отпускает мою ладонь и опускает руки, чтобы стянуть с себя трусы. – Это странно, что я не перестаю думать о том, как сильно хочу ощутить тебя внутри?              Я качаю головой.              – Нет, если только не странно, что я не перестаю думать о том, как сильно хочу оказаться внутри тебя.              – Я хочу знать, каково это – чувствовать то же, что и ты.              – Я тоже.              – Как ты хочешь это сделать?              – Может, прямо так?              – Ладно.              Но никто из нас не знает толком, с чего начать. Мы делаем кое-какие бестолковые попытки к слиянию наших тел, но безрезультатно. В конце концов я закидываю его ногу себе на бедро. Не знаю, чего мне хочется больше в этот момент: смотреть на него или на нас. В итоге я выбираю второе и оставляю за Малдером право направить мой член внутрь.              Мне представлялось, что наши тела соединятся неким волшебным образом, но этого не происходит. Мы неуклюже возимся, и когда я уже чувствую, как начинаю погружаться в теплые влажные складки его тела, он ерзает, и я выскальзываю. Он цепляется за мои плечи, тяжело дыша, и я убираю упавшие ему на лицо волосы.              – Ты в порядке? – спрашиваю я.              – Все иначе. Немного жжет. Я не хочу… не хочу тебе как-нибудь навредить.              – Это быстро пройдет, обещаю. Ты мне не навредишь. Но, если это чересчур или слишком быстро, мы можем сбавить темп.              – Что если я не готов? Как я узнаю?              Поначалу мне кажется, что он имеет в виду эмоциональную составляющую, но второй вопрос проясняет для меня его мысль. И раз у него нет непосредственного опыта, то и вправду, как он узнает? Я запускаю руку ему между ног и скольжу средним пальцем внутрь. Он напрягается, и я чувствую сопротивление его тела.              – Расслабься, – шепчу я ему.              – Я пытаюсь.              Я понимаю причины его нервозности, вспоминая несколько своих первых сексуальных опытов, когда проникновение походило на вторжение в мое тело, и неважно, как сильно мне этого хотелось. Я перемещаю руку, медленно вынимая палец и снова вводя его, на этот раз чуть изогнув. Должна признать, с длинными пальцами достичь цели куда легче. Он открывает рот, резко втягивая воздух, и дергает бедрами вверх.              – Хорошо? – уточняю я.              – Угу.              Я неторопливо включаю в игру большой палец, слегка водя им над чувствительным маленьким бугорком, отчего Малдер в итоге будет на седьмом небе, а потом начинаю массировать сильнее, ощущая, как он постепенно увеличивается от движений моего пальца. Малдер стонет и ногой притягивает меня ближе.              – Тебе нужно рассказать, что ты чувствуешь, – напоминаю я.              – Это такое ускользающее ощущение. Не знаю.              Я замедляюсь и начинаю выписывать большие круги, постепенно усиливая давление и силу нажатия. Я понимаю, что делаю все правильно, когда его бедра приподнимаются, но затем он отстраняется, и моя рука соскальзывает.              – О, это было… – Его дыхание сбивается.              – Все в порядке. Двигайся со мной, а не от меня.              Мы начинаем с начала, но быстро возвращаемся к тому, чего достигли. Моя рука устает немного быстрее, чем обычно, но останавливаться не вариант. К счастью, он вскоре понимает, как соответствовать установленному моей рукой ритму бедрами. Осталась только одна вещь, которая, как мне кажется, нужна ему, чтобы я могла довести его до разрядки.              – Я хочу, чтобы ты попытался сжать мой палец, – говорю я.              – Что? – выдыхает он.              – Подумай о внутренних мышцах и постарайся их сжать.              Его бедра напрягаются вокруг моей руки.              – Не ногами – изнутри. Ты можешь это сделать, нужно просто сконцентрироваться.              Решительное выражение возникает на его лице, и я чуть замедляюсь, чтобы заставить его хотеть этого еще сильнее.              – О, не останавливайся, – говорит он, когда я ощущаю легчайшее давление вокруг пальца.              – Не буду.              – Не останавливайся, не останавливайся. О, Скалли, это… о…              Он напрягается и раскачивается вперед. Его ногти впиваются мне в плечи, отчего по моему телу прокатывается волна желания. То давящее томление, что я ощущала прежде, снова становится сильным и болезненным. Я убираю руку между ног Малдера и оборачиваю ее вокруг своего члена, повторяя его движения чуть ранее. Глубоко внутри меня возникает потребность, напоминающая жажду, когда вожделенный стакан воды находится вне досягаемости.              – Ты мне нужен, – бормочу я. – Малдер, пожалуйста.              – Ты тоже мне нужна.              На этот раз повозившись чуть меньше, я все-таки направляю себя внутрь. И, о боже мой, погрузиться в этот жар, и влажность, и плотный захват его тела просто… о боже. Но Малдер жалобно стонет, отрывисто хватая ртом воздух, и я останавливаюсь на полпути, просто обнимая его.              – Что не так? – спрашиваю я.              – Ничего, – выдыхает он. – Ничего, это просто… это ощущается… иначе.              – Так здорово чувствовать тебя.              – Больше. Я хочу большего.              – Уверен?              – Целиком. Я хочу почувствовать тебя целиком. Пожалуйста.              Я вхожу еще глубже, пока наши бедра не соприкасаются, и тогда останавливаюсь, наслаждаясь моментом. Наши животы прижаты друг к другу, ноги сплетены, его грудная клетка вздымается от глубоких вздохов в том же ритме, что и моя, и я буквально перестаю понимать, где я начинаюсь и заканчиваюсь. Я двигаюсь, и он следует моему примеру. Я обнимаю его рукой, и он проделывает то же самое.              Приятные ощущения несколько иные: сильнее и больше похожи на покалывающее давление. Они побуждают меня устремляться вперед. Сердце бьется так же быстро, как пульсирует кровь в паху. Она стремительно несется по моим венам, разливаясь теплом по груди и вызывая набухание в паху. Мне хочется двигаться быстрее, но в этой позиции у меня мало возможностей для маневра.              Я останавливаюсь, чтобы перекатить Малдера на спину и переместить вес тела на колени. Новая поза заставляет Малдера шире развести ноги, и я закидываю правую себе на плечо. Он нетерпеливо обхватывает мою задницу, и я с силой толкаю в него, на этот раз немного вращая бедрами.              – О боже! – выкрикивает он. По крайней мере, мне так кажется: он испускает протяжный вздох и стон, но звучит похоже.              В общем, вынуждена с ним согласиться: о боже! Обожеобожеобожеобоже. Все, что находится ниже моего таза, начинает напрягаться. Должно быть, это оно. Я ощущаю неизбежное приближение разрядки. Малдер вновь хмурит лоб в выражении глубокой концентрации. Я чувствую его – я чувствую, как он втягивает меня глубже, сжимает сильнее, и мои глаза начинают закатываться.              – О боже, о боже. – Не знаю, кто это выкрикивает, но чувствую себя, как бутылка шампанского, которую только что откупорили. Все давление, что накапливалось внутри меня, взрывается искрами за моими опущенными веками с такой силой, что я не могу дышать – только стонать и дрожать. Малдер подо мной также тихо стонет, пяткой левой ноги упираясь мне в задницу.              Я вот-вот упаду, но собираю достаточно сил для того, чтобы снять его ногу с плеча и повернуться на бок. Мне хочется плакать, когда наши тела разъединяются. Мы одновременно тянемся друг к другу и снова сплетаемся телами, чуть более липкие и потные, чем прежде.              – Ого, – говорит он.              – Да.              – Не могу двигаться.              – Я тоже.              – Ты была права насчет оргазма – спазмов как не бывало.              Я посмеиваюсь.              – Это хорошо.              – И, Скалли, дважды? Подряд? И это ведь не какой-то перепихон по типу «трах-бах, спасибо, до свидания».              – Так не всегда бывает.              – Правда?              – Да.              – Ха. – Он смотрит в потолок, размышляя над моими словами. – Значит ли это, что мне надо чувствовать себя польщенным – или тебе?              Я смеюсь и пожимаю плечами. Малдер прижимается щекой к моей руке и вздыхает. То, что мы лежим вместе подобным образом, совсем не кажется странным.              – Мне все еще нужно принять горячую ванну? – спрашивает он.              – Да. Хотя бы просто, чтобы помыться.              – Не хочешь присоединиться?              – Да, конечно. Погоди минутку.              – Надо было тебя предупредить: от секса я становлюсь сонным.              – Не я. – Я зеваю.              – Ладно.              – Скалли, насчет завтра.              – Грелка, обезболивающее, и тебе надо будет научиться пользоваться тампоном. Погоди, моя грелка перегорела, и мне пришлось ее выбросить. Что-нибудь придумаем.              – Да, жду не дождусь, вот это будет здорово.              Я снова посмеиваюсь, на этот раз уткнувшись носом в матрас и закрыв глаза.              – Но, – говорит он, – я имею в виду, что случится завтра? Что с нами будет дальше?              – Сначала мы выясним, как вернуть все на свои места. А потом… потом посмотрим.              – Ладно, пойду наполню ванну.              – Ладно. ***              Я просыпаюсь, чувствуя прикосновение солнечных лучей к своей щеке, болезненные ощущения между ног и острый спазм в животе. Я поднимаю голову и поворачиваю ее набок. Кровать пуста.              – Малдер? – Я сажусь и смотрю на свои руки. Мои руки. На мне фланелевая пижама. Не помню, чтобы ее надевала.              Я встаю с постели и брожу по пустой квартире. Что-то кажется неправильным. У меня складывается такое ощущение, что я как будто бы во сне или только что проснулась от него. И где Малдер? Но, постойте, а почему Малдер вообще должен тут быть?              Я возвращаюсь в спальню и смотрю на кровать, пока отрывистые образы из сна или воспоминания всплывают в моем мозгу, но они слишком нечеткие. Я занимаюсь любовью с Малдером, но мое тело на самом деле не мое. Я – это Малдер. Мои щеки вспыхивают. Как странно.              Но вот мои бедра саднят так, как бывает только после страстной ночи. И почему я проснулась с именем Малдера на губах? Я беру соседнюю со своей подушку – она пахнет им. Она пахнет нами.              Я нахожу свой сотовый в дорожной сумке у входной двери. Я помню, как упаковывала ее перед поездкой в Нью-Мексико с Малдером, но на этом мои воспоминания обрываются. Я звоню ему на мобильный, выписывая круги вокруг стола.              – Малдер, – отвечает он.              – Малдер, это я.              – Привет, Скалли.              – Малдер, ты был?..              – Был что?              Как мне спросить, был ли он тут прошлой ночью? Как мне спросить, реальны ли размытые образы нас двоих в моей голове? И если так, то почему он ушел? Это не может быть реальным. Я просто не в себе.              – Неважно, – говорю я. – Думаю, у меня был странный сон или типа того.              – Погоди, Скалли, кто-то звонит в дверь. – Я слышу, как он на другом конце трубки открывает дверь, а затем до меня доносится разговор. – Кровать? Я не заказывал кровать.              Я охаю и обрываю звонок. Я заказала кровать. Я помню. О боже. ***              Час спустя Малдер оказывается у меня на пороге, и я открываю дверь, но не отодвигаюсь, чтобы дать ему войти. Он вздыхает, опускает голову на дверной косяк и протягивает мне подарочную упаковку.              – Что это? – спрашиваю я.              – Грелка.              – Почему ты ушел?              – Могу я войти?              Я отступаю и позволяю ему пройти. На нем та же одежда, что я надела на себя вчера – должно быть, он подобрал ее с пола моей спальни этим утром перед тем, как уйти.              – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.              – Я хочу знать, почему ты ушел.              Он вздыхает и проводит рукой по волосам.              – Когда я проснулся, то был немного дезориентирован. Не знал, где я и что случилось. Я поначалу подумал, что меня, возможно, накачали наркотиками – что нас накачали наркотиками.              – А потом?              – А потом воспоминания начали понемногу возвращаться. Сначала это походило на дежа вю, но затем я вспомнил огни в небе, и тебя в моем теле, и… остальное. И я вспомнил, как ты говорила, что не знаешь, что случится, когда все вернется на круги своя, и я испугался, что ты проснешься и смутишься или пожалеешь о том, что… или что ты отгородишься от меня, и мы никогда не признаем то, что произошло, и никогда об этом не заговорим.              – Мне жаль, что ты так решил.              – Я не все помню: какие-то детали четкие, другие – нет. Но я точно знаю, что для меня это было просто невероятно.              – Для меня тоже.              – Что ж, да. – Он усмехается. – Я падаю, как подкошенный, только когда секс по-настоящему хорош. Я имею в виду, очень, очень хорош. Так что…              Мои щеки вспыхивают, и я перевожу взгляд на подарочную упаковку в руках. Некоторые мужчины приносят женщинам цветы – Малдер принес мне грелку.              – Ты купила мне кровать, а? – спрашивает он.              Я переминаюсь с ноги на ногу и слегка киваю. Он подходит ближе, берет у меня пакет и кладет его на стол. Я хватаю одеяло, свисающее со спинки дивана.              – Полагаю, за мной должок, – говорит он. – Есть еще одна вещь, которую нам надо прояснить.              – И что же это?              Он берет мое лицо в ладони и наклоняется. На этот раз у меня появляется возможность попробовать на вкус его нижнюю губу, как мне всегда хотелось, и это даже лучше, чем я воображала.        Конец