Революционерка во Франксе

Раньше ты был в стороне — не «против» и не «за», Но однажды Старший Брат тебе открыл глаза: «Сговор древних мудрецов поставил мир на грань, Власть в руках у чужаков, и ты им платишь дань!»

— Ария, «Тебе Дадут Знак».

      Как известно, одна из форм социального антагонизма — это противостояние консерваторов (или реакционеров) и новаторов. Вторые желают произвести в той или иной степени радикальные социальные изменения, будь то установление бесклассового общества, ликвидация частной собственности, ограничение власти монарха, установление демократии, отмена традиционных гендерных ролей и так далее. Первые выступают против этого, обычно поддерживая в той или иной степени уже существующие в обществе положения — будь то защита институтов монархии, церкви, защита духовных скреп и так далее. В реальной жизни те или иные социальные сдвиги происходят в следствии накопившихся социальных противоречий, они не по нраву консерваторам, но консерваторы должны как-то пояснить для себя причину таких событий, катастрофических с их точки зрения. Наиболее угодное, хотя и совершенно ложное объяснение — это заговор злых умников, которые это самое изменение организовали. Он же миф о заговоре философов. С точки зрения консерваторов несколько злых интеллигентов собрались в одном месте и придумали план того, как изменить существующий строй. Разумеется для своих порочный целей. Миф о заговоре злых умников чрезвычайно широко распространился благодаря Французской революции, так как сторонники монархии должны были получить объяснение, и наиболее популярным стало наиболее удобное для человеческого ума — представление о том, что во всём виноват некий персонифицированный антагонист, злодей. Такое объяснение используется во всех религиях и мифологиях, там вредят мистические существа: демоны, духи, джины, дайвы/дэвы и так далее. Для Европы того времени на эту роль встали пресловутые евреи-масоны. Пожалуй, многие современные конспирологические представления берут начала от этого мифа. Наиболее ярким представителем носителей мифа был французский аббат Огюстен Баррюэль (1741 — 1820) — в своей книге «Мемуары по истории якобинизма» он изложил свою причину Французской революции, где изобличил «просветительско-иллюминатско-масонский заговор», направленный на свержение европейских монархий и католической церкви. Все слышали про тамплиеров? Это рыцарский орден, разгромленный французским королём Филиппом Красивым. Согласно Баррюэлю уцелевшие тамплиеры решили отомстить за это всем монархам Европы! Они переименовались в масонов и в течении долгого времени готовили хитрый план по уничтожению династии. По мнению Баррюэля после свержения французской монархии проклятые масоны в союзе с иллюминатами намерены уничтожить всех остальных монархов в Европе и католическую церковь. Его опус стал очень популярен среди консерваторов и подобного рода памфлеты до сих пор порождаются, так или иначе воплощая миф о заговоре злых умников. Сюда же относятся знаменитые протоколы Сионских мудрецов, согласно которым злые еврейские умники намерены свергнуть всех монархов и вместо них установить всемирную власть евреев, которые будут управлять европейской цивилизацией через имитацию демократии. Подобного рода представления никогда не были безобидными — они послужили причиной гонения на реальных масонов, которые по большей части всего лишь собирались в кружки по интересам, и в конце концов привели к Холокосту или стали одним из его факторов [1].       Представление о заговоре философов было высмеяно Маркизом де Садом — им масоны изображены карикатурными злодеями-извращенцами, которые прямым текстом говорят о своём злодейском плане: Раздался оглушительный громовой гул; павильон содрогнулся до самого основания; из разверстого люка в полу поднялась жертва, державшая в обеих руках длинный кинжал, которым мне предстояло убить ее: это был красивый, совершенно обнаженный юноша лет шестнадцати. Я взял протянутое мне оружие и вонзил его в юное сердце. Браге подставил золотую чашу, собрал кровь, первому дал отпить мне, потом обнес всех присутствующих; каждый пил и произносил какую-то тарабарщину, которая означала следующее: «Скорее умрем, чем предадим друг друга». Платформа опустилась вместе с трупом, и Браге возобновил допрос. — Вы только что показали себя достойным нашего общества и увидели, что мы из той несгибаемой породы, какую хотим видеть в вас, и наши жены также безупречны в этом отношении. Спокойно ли вы относитесь к преступлениям и способны ли совершать их даже в пылу удовольствий? Я: — Они увеличивают мои удовольствия и вдохновляют на новые; я всегда считал убийство душой наслаждения похоти. Оно оказывает огромное воздействие на воображение, и сладострастие — ничто, если лишено этого небесного огня. Сенатор: — Признаете ли вы ограничения в физических наслаждениях? Я: — Мне неизвестно, что это такое. Сенатор: — Любой пол и возраст, любое состояние предмета, любая степень родства и любые способы наслаждаться им, — выходит, все это безразлично для вас? Я: — Не вижу никакой разницы. Сенатор: — Но есть же у вас предпочтение к определенным формам наслаждения? Я: — Да. Я особенно предпочитаю сильные способы, которые идиоты называют противоестественными, преступными, странными, скандальными, незаконными, антиобщественными и жестокими; им я отдаю предпочтение, и они всегда будут радостью в моей жизни. — Брат, — произнес Браге, и голос его смягчился, — займи свое место среди нас — ты принят в Общество. Когда я сел, Браге добавил: — При этом мы предполагаем, что взгляды и принципы вашей жены идентичны вашим. — Клянусь в этом от ее имени, — ответил я. — Тогда послушайте, что я вам скажу, — заговорил сенатор. — Северная Ложа, чье руководство мы представляем, имеет значительное влияние в Стокгольме, но простые, рядовые масоны не знают наших секретов, наших обычаев; они слепо верят нам и повинуются нашим приказам. Поэтому я расскажу вам, Боршан, только о двух вещах: о наших моральных принципах и намерениях. Мы намерены свергнуть шведского монарха, равно как и всех других монархов на земле, особенно Бурбонов. Но этим займутся наши братья в других странах — мы действуем только в своей собственной. Когда мы займем троны королей, ничто не сравнится с нашей тиранией, ни одному деспоту никогда не приходило в голову так крепко завязать глаза народу, как это сделаем мы; погруженный в абсолютное невежество, народ будет в нашей власти, кровь потечет ручьями, наши братья-масоны сделаются простыми исполнителями нашей жестокой воли, и вся власть будет сосредоточена только в наших руках; мы выбросим за борт нашего корабля всю и всяческую свободу: свобода прессы, свобода вероисповедания, да и сама свобода мысли будут запрещены и будут безжалостно подавляться, ибо если цель наша — властвовать над людьми, мы должны бояться просвещения, которое ослабляет цепи. Вы, Боршан, не сможете разделить с нами власть, так как этому препятствует ваше иностранное происхождение, но вам будет доверено командование войсками, а в первое время — шайками грабителей, которые скоро будут свирепствовать по всей Швеции, чтобы укрепить нашу власть над населением. Клянетесь ли вы верой и правдой служить нам, когда наступит этот час? — Клянусь заранее. — Тогда можно перейти к нашим моральным принципам. Они ужасны, брат; самое главное из моральных обязательств, которые связывают нас, не считая политических, состоит в том, что мы обмениваемся друг с другом женами, сестрами, матерями и детьми, наслаждаемся ими вперемежку в присутствии друг друга и чаще всего тем самым способом, за который Бог, как рассказывают, наказал жителей Содома. В наших оргиях участвуют жертвы обоего пола, на которых изливается ярость нашей извращенной похоти. Разделяет ли ваша жена ваши взгляды на эти мерзости и готова ли так же, как и вы, совершать их? — С превеликим удовольствием! — воскликнула Эмма. — Но это еще не все, — продолжал Браге, — дело в том, что нам по душе самые ужасные бесчинства, и не существует злодеяний, которые могут остановить нас. Очень часто в своей жестокости мы доходим до того, что грабим и убиваем прохожих на улице, отравляем колодцы и источники, — совершаем поджоги, вызываем голод и падеж скота и распространяем эпидемии среди людей — возможно, не столько ради собственного развлечения, сколько для того, чтобы настроить народ против нынешнего правительства, чтобы народ возжелал революцию, которую мы готовим. Скажите, ужасают ли вас эти вещи, или вы готовы без колебаний участвовать в программе нашего Общества? — Колебания были всегда чужды моему сердцу, и даже если вся вселенная будет корчиться и издыхать в моих руках, я не пролью ни единой слезы… Потом они устроили очередную кровавую оргию.       Что характерно злые умники всегда изображены картонными полными чудовищам даже в серьёзных манифестациях мифа. Если автор-консерватор является христианином, то как пить дать злые умники окажутся сатанистами. Один из наиболее ярких примеров — это Клайв Льюис, злодейский институт из его «Мерзейшей мощи» — типичная клика учёных-сатанистов во главе с пародией на Герберта Уэллса, которые в компании с фашистами-лесбиянками намерены уничтожить традиционные христианские ценности и захватить мир, насадить свободные отношения, что конечно же — очень плохо с христианской точки зрения — и вообще творить прочее зло. Другим известным, но уже атеистическим примером будет ещё более известный роман «1984» Джорджа Оруэлла — он описывает злодейский тоталитарный порядок победившего совета злых умников, который хорошо показывает пороки и особенности таких обществ, однако главный антагонист — Внутренняя Партия — представлен как невероятно концентрированное карикатурное зло: мотивация злых новаторов заключается в том, чтобы творить зло ради своего удовольствия. Это уже дно. Мой социалистический приятель Balduin считает, что Оруэлл сплагиатил образ Внутренней Партии со злодеев де Сада.       Ещё не очень известными, но видными примерами будут представления католического философа Эриха Фогелена, которые в России пиарит православный сайт «Два града». С его точки зрения есть правильная христианская вера и злодейская ересь. Злодейская ересь сводится главным образом к тому, что мир якобы можно изменить в лучшую сторону с помощью некого знания о том, как это сделать — потому Фогелен обзывает все эти злодейские учения словом «гностицизм» (от др.-греч. γνωστικός — «познающий», «знающий»; γνῶσις — «знание»). То есть фактически главной злой силой в мире с точки зрения Фогелена являются движения различных злых умников, которые хотят свергнуть уже максимально возможной по совершенству богом данный порядок (не признавая того, что создать более совершенный порядок в этом мире невозможно, это может сделать только Иисус). Одним из видных последователей Фогелена является консервативный католик Майкл О’Брайен [2] — он в серии своих романов «Дети последних дней» фактически соединил Оруэлла с Фогеленом, прямо постулируя, что человек либо разделяет его консервативные убеждения, либо он подчиняется сатанинскому зову творить зло ради зла — у О’Брайена это буквально возведено во вселенский закон.       «Милый во Франксе» также стал одним из примеров произведения, где во всём виноват совет злых умников — тут они представлены какой-то дикой смесью злых капиталистов-корпорократов, культа императора, пуританскими злыднями, которые считают, что секс — это плохо, и одновременно пародией на борцов за социальную справедливость, которые прессуют гетеросексуальную моногамную семью и хотят всех уровнять в безликую массу [3]. Вообще по поводу отношения к сексу злодейский совет мудрецов всегда творит то, что автор считает злым — у консервативных христиан злые умники насаждают мерзкий разврат, у атеистов вроде Оруэлла злые умники напротив — запрещают секс. В моëм фанфике я изменил этот образ под свои нужды. Я решил сделать акцент на том, что секс и низменный гедонизм, а также вообще человечность — это плохо по их представлениям (это общее у борца с религией Джорджа Райта и у огромного количества религиозных культов), момент с тем, что они хотят всех уровнять я убрал, так как он уж очень глупый и карикатурный, а также строго антагонистичен идеологии реального Джорджа Райта, которым представлен местный Папа. Реальный Нестеренко — расист и элитарист, всячески подчёркивающий что люди не равны и фапающий на людей с интеллектом.       У Маркиза де Сада с уст злодеев была представлена та точка зрения, что люди в массе своей болваны и что править ими должны аморальные умники, которые будут предоставлять своим те возможности, которые они не дозволяют другим (нет, это уже не форма мифа о заговоре философов — так как заговор философов хочет изменить существующий порядок, а здесь просто идёт та точка зрения, что клан умный людей должен держать авторитарную власть в первую очередь). — Я бы также хотел, чтобы его [бога] боготворили, — неожиданно сказал Фердинанд. — Короли всегда поощряют религию, ибо с начала века она служит опорой тирании. В тот день, когда человек перестанет верить в Бога, он начнет истреблять своих властителей. — Не будем гадать, кого он захочет уничтожить первого, — заметила я, — но будьте уверены, расправившись с одним, он не замедлит поступить так же с другим. Если же на минуту вы соизволите забыть о том, что вы — деспот, и философски посмотрите на вещи, вам придется признать, что мир будет только лучше и чище, когда в нем не будет ни тиранов, ни священников — чудовищ, которые жиреют на нужде и невежестве народов и делают их еще беднее и невежественнее. — А ведь наша гостья не любит королей, — усмехнулся Фердинанд. — Так же, как и богов, — немедленно парировала я. — В моих глазах все первые — тираны, вторые — привидения, и я утверждаю, что люди не заслуживают того, чтобы их угнетали или обманывали. Природа сотворила нас свободными и атеистами. Только позже сила одолела слабость, и у нас появились короли. Глупцы начали испытывать благоговейный страх перед нахальным плутовством, и мы получили богов. Словом, во всем этом сонме я нахожу лишь отъявленных негодяев и нелепых призраков, в которых нет никакого намека на вдохновение свыше. — Но чем были бы люди без королей или без богов? — Они были бы более свободными и мудрыми, следовательно, более достойными замыслов и надежд, которые питает на их счет Природа. Ведь она создала их не для того, чтобы они прозябали под скипетром человека, который ничем не лучше их, или томились в оковах божества, которое есть всего лишь выдумка фанатиков. — Одну минуту, — перебил меня Франкавилла и обратился ко всем присутствующим. — я склоняюсь к мнению Жюльетты. Она права в том, что Бог не нужен, но в таком случае для людей придется найти другую узду; разумеется, она не нужна философу, но благотворна для толпы, и королевскую власть надо поддерживать оковами. — Между прочим, об этом я уже говорила его величеству, когда мы с ним обсуждали этот вопрос, — сказала я. — Стало быть, — подытожил Франкавилла, — религиозные химеры можно заменить только самым жестоким террором: избавьте людей от сверхъестественного страха перед адом, и они взбесятся, то есть на место этого страха следует поставить еще более суровые законы, которые будут направлены исключительно против народа, поскольку только низшие классы угрожают государству, только от них исходит недовольство. Богатый не боится оков, которые ему не грозят, так как, имея деньги, он в свою очередь приобретает право угнетать других. Вы никогда не встретите представителя высшего класса, который ощущал бы хоть каплю тирании, потому что он сам может быть настоящим тираном для тех, кто от него зависит. Сюзерен, понимающий это, правит с крайней жестокостью и в то же время дает возможность своим союзникам-вельможам творить в их собственных владениях все, что им захочется; он охраняет их своим влиянием и своей мощью; он должен сказать им так: «Вы также можете издавать законы, но лишь такие, которые не противоречат моим; чтобы трон мой был несокрушим, поддерживайте мою власть всей властью, которую я вам выделил, и спокойно наслаждайтесь своими привилегиями, но так, чтобы не задевать моих…» — Такой же договор короли когда-то заключили с духовенством, — заметила Олимпия. — Вот именно; но духовенство, строя свою власть на всесилии фантастического Бога, сделалось сильнее короля; священники свергали королей место того, чтобы поддерживать их. Я же хочу, чтобы последней инстанцией власти было правительство и чтобы права, дарованные высшему классу и философам, использовались только в интересах их собственных страстей при условии, что они никогда и ни в чем не будут противоречить интересам государства, ибо государство не может управляться только теократией или только деспотом; король обязан безжалостно подавлять соперников, угрожающих его трону, и в то же время должен делиться властью с союзниками, объединиться с ними для того, чтобы заковать в цепи многоголовую народную гидру. — По этой логике, — сказала Клервиль, — законы, принимаемые против населения, не могут быть чересчур жестокими. — Мы должны следовать примеру Дракона [4], — сказал Франкавилла. — Законы надо писать кровью, подпитывать кровью, они должны благословлять кровопускание, а главное — держать народ в самой удручающей нищете: люди тогда лишь становятся опасными, когда живут в довольстве. — И когда вкушают плоды просвещения? — Да, и когда вкушают плоды просвещения. Людей надо держать в самом глухом невежестве, их рабство должно быть беспросветным и бесконечным, они должны быть лишены средств и возможностей избежать его, для чего и нужны избранные, которые окружают и поддерживают трон и тем самым не позволяют народу освободиться от цепей. Только в таком случае тирания будет абсолютной и безграничной. — Тогда она дойдет до того, — сказала Клервиль, — до такой степени, что бедным людям придется испрашивать позволения дышать у тирана или его приближенных. — Вот именно, — с радостью ухватился за эту мысль князь, — само правительство должно регулировать народонаселение, принимать меры для его уменьшения, когда оно достигает угрожающей численности, увеличивать его, когда это потребуется; правосудие должно защищать интересы или страсти правителя, равно как и тех, кто получил от него соответствующую долю власти, необходимую для того, чтобы стократно усилить его королевскую власть. Посмотрите на правительства Африки и Азии: все они устроены в соответствии с этими принципами, поэтому твердо стоят на ногах. — Однако, — возразила Шарлотта, — во многих этих странах народ не доведен до того состояния, которое вы полагаете для него необходимым. — Верно, — признал Франкавилла, — поэтому кое-где происходят волнения; предстоит еще многое сделать, прежде чем массы дойдут до такого состояния страха и истощения, что навсегда забудут о бунте. — Именно для этого, — вставил Фердинанд, — я бы хотел видеть священников на своей стороне. — Будьте осторожны, ибо, как здесь уже говорилось, — это самый верный способ усилить их власть, и они скоро подчинят вас благодаря своим деистическим фокусам, которые в руках мошенников служат только для свержения правительства и больше ни для чего; в ваших интересах — превратить подданных в безбожников, растлевать их; до тех пор, пока они не поклонятся иному богу, кроме вас, пока не исповедуют иной морали, кроме вашей, вы останетесь их сувереном. — Но ведь и безнравственный человек опасен, — заметил Фердинанд. — Да, когда он обладает какой-то властью, так как в этом случае у него появляется соблазн злоупотребить ею, но этого никогда не случается с рабом. Какая разница, считает человек цареубийство безнравственным или же нет, если я закую его в кандалы и не дам возможности обидеть даже муху; а вот когда моральная распущенность избалует его, он почувствует меньшее отвращение к ошейнику, который я надел на его шею. — Однако, — спросила Шарлотта, — как он может избаловаться под игом? На мой взгляд, скорее роскошь и безбедная жизнь оказывают подобное действие на человека, — Душа его загнивает в атмосфере порока, — ответил князь, — посему дайте ему возможность реализовать свои порочные наклонности, не наказывайте его, за исключением тех случаев, когда его злодеяния направлены против вас, вот тогда вы добьетесь необыкновенных результатов: безнравственности, которая вам на руку, и уменьшения народонаселения, что еще выгоднее для вас. Разрешите инцест, насилие, убийство, разрешите своим подданным абсолютно все, что исходит от порока, запретите браки и молитвы, узаконьте содомию, и больше вам не о чем будет беспокоиться. — Но как ужесточить наказания, если все будет дозволено? — поинтересовалась я, и вопрос мой не был лишен логики. — Значит, вы должны наказывать за добродетели или за неповиновение и не бойтесь: у вас причин найдется в тысячу раз больше, чем нужно, да и так ли уж они необходимы? Деспот проливает кровь, когда ему хочется, и для этого не требуется поводов — достаточно желания. В конце концов всегда можно обнаружить заговор, а потом предотвратить его, после чего по всей стране надо соорудить эшафоты и устроить кровавую бойню.       Как можно заметить, в «Революционерке во Франксе» были изображены что новаторы, что консерваторы одинаковыми буками. Признавая злодейство новаторов, консерваторы показаны как несовершенные в лучшем случае — когда Альфа спорит с Кокоро у меня, все аргументы на стороне Альфы [5] — а то и вообще они показаны «одной сатаной»: церковь Логриса одновременно и новаторы, и консерваторы — они начали как социалисты, строящие свою власть по принципу «умные люди должны скрывать от тупого быдла то, что то они думают на самом деле и позволять своим то, что они не позволяют другим» — а потом фактически установили режим, построенный на тех ценностях, на которые мастурбируют консерваторы — господство монотеистической теократии, расизм, шовинизм, геноцид, монополия на истину у власти, отсутствие свободы слова, при этом внутри правящего класса свои могут делать за закрытыми дверями то, чего они запрещают тупому быдлу — вплоть до кровавых оргий с последующим закапыванием трупов у себя в саду. Потому что общество, построенное на том, что почитают консерваторы в нашем мире, будет именно таким. Хиро в конце концов был вынужден защищать этот строй, так как более сильные консерваторы убьют его жену, а новаторы рискуют раскачать лодку и спровоцировать тех самых сильных консерваторов устроить ещё более жестокий порядок и убить жену Хиро. Ради жены Хиро защищал этот отвратительный режим, чтобы не стало хуже, а хуже могло стать запросто. Таким образом я хотел подчеркнуть мысль, что добро — оно в конкретных людях, но так как насквозь порочная вселенная враждебна добродетели, даже хорошие люди вынуждены лить воду на мельницу тех или иных форм зла, чтобы спасти тех, кто им дорог.       Это не говоря о том, что Самый Главный Гад сеттинга — Ньярлатхотеп, гад-кукловод и полное чудовище — это одновременно и бог консерваторов, источник всех тех ценностей, на которые так мастурбируют реакционеры всех мастей, и дух-покровитель прогресса, тем самым наиболее ярко иллюстрируя мысль о том, что они — «одна сатана». Я часто слышал мнение, что Ньярлатхотеп — это олицетворение страха придумавшего его Лавкрафта перед прогрессом — социальным и техническим. Основано такое мнение на описании в дебютном рассказе: Смуглый, стройный и зловещий, Ньярлатотеп пришел в цивилизованные земли, постоянно покупая странные приборы из стекла и металла и собирая из них приборы еще более странные. Он много говорил о науках — об электричестве и психологии — и демонстрировал способности, от которых видевшие его теряли дар речи и благодаря которым слава его разрослась непомерно. Люди советовали друг другу увидеть Ньярлатотепа и трепетали. И куда бы ни приходил Ньярлатотеп, покой исчезал там; ибо предрассветную тишину разрывали крики ужаса. Сам одноимённый рассказ, что характерно был порождён не сознанием автора, а его бессознательным — это был сон Лавкрафта, который он превратил в рассказ. Потому я не знаю, насколько Лавкрафт мог сознательно закладывать аллюзии или такие моменты. Но мы имеем то, что имеем — Ньярлатхотеп имеет осознанно навешанные автором черты стереотипного дьявола, а также индуистского Кришны [6] и иудейского Яхве, так как является очень мнительным и горделивым существом, стоящим над человечеством, и легко и намеренно играющим человеческими жизнями ради потакания своему садизму (разумеется в отличие от индуистского Кришны и иудейского Яхве здесь Ньярлатхотеп показан как однозначный злодей). Добавляется это буквальными сходствами — как и Кришна, Ньярлатотеп предстаёт в виде смуглого молодого мужчины, как и Яхве, он любит общаться с пророками во тьме и в такой манифестации имеет огненный лик/глаз и может убивать одним присутствием. Это не единственные схожие черты — Кришна бахвалится о том, что он — смерть и разрушитель миров, что у него множество форм, и оправдывает кровопролитную войну байками о том, что душа бессмертна и что его надо слушаться — потому что он бог. Яхве в Библии много раз грозится уничтожить привычный человеческий мир. И одновременно Ньярлатотеп отвечает за «прогресс» — так что моя интерпретация подобного рода очень даже канонична. Хотя в «Революционерке во Франксе» Ньярлатхотеп лично не занимает много времени (в отличие от «Рагнарока Старшего Бога Евангелиона», где он — главный антагонист), он является тем, по чьей вине всё происходит.