Денаково

Марк не отступился от своих слов и готовился к последней, как думалось Связному, попытке. Начиналось всё безобидно: всё то же торчание в одной и той же позе с почерневшими глазами, вороньё слеталось, тьма впитывалась в него, как в губку, в общем, все картины, давно известные. Через несколько дней, видимо, мелкие твари кончились. Марк зависал в одиночестве, а под ним клубилась тьма. — Марк, пойдём, поешь, — как-то пытался дозваться до него Связной. — Марк! — Мы, — вдруг обернулся он с чернющими радужками. Связного холодный пот прошиб. — Марк, это я, вернись! Марк, надо поесть… — уговаривал он это существо. Оно отмерло через несколько минут и стало Марком, как ни в чём не бывало. Ночью Связной признавался ему: — Страшно, что ты уйдёшь в это состояние и не вернёшься. — То ли ещё будет, — обещал Марк, вытирая полотенцем свой испачканный Связным живот, — у меня остались кое-какие идеи. Идея и вправду была. Он начал петь. На его пение стали сходиться твари. Чем увереннее и сильнее был его голос, тем больше и больше их прибывало, растекалось тьмой и присоединялось к нему. До Связного дошло, почему тогда так нервничал от его пения Кирилл. Видимо, так Марк мог подчинить тварей послабее. Какого только зверья и птиц он не навидался за эти дни. Марк становился темнее и темнее, сам Связной чувствовал эту накопленную мощь, веяло страшной силой, той, которой стоило опасаться. Если раньше Связной занимался домом, пока Марк вершил свои тёмные дела, то теперь уже не мог: постоянно наблюдал за ним. Слушал пение. Точил, сидя на крыльце, ножи. Как-то раз его привлек какой-то необычный звук, Связной под пение не сразу разобрал, что это топот. А через некоторое время его взору предстал величественно шагающий огромный лось с раскидистыми рогами. Даже Марк перестал петь и полуобернулся: — Валь, ты видишь? — Ага. Лось был чёрным, как и все эти твари. Марк вновь затянул какую-то песню, вышел с участка. Лось подошёл к нему, а затем чёрным водопадом разлился к его ногам, впитываясь в них. Этой ночью впервые Марк, сидя на Связном, такой разгорячённый и терпкий, открыл глаза, а они оказались устланы тьмой. — Нет уж, я со всеми вами этим делиться не собираюсь, — проворчал себе под нос Связной, уже совершенно ничего не боясь. Эти последние моменты с Марком у него никто не отнимет. Тьма долго смотрела на него глазами Марка. Связной не выдержал этих игр в гляделки и сказал: — Пусти сюда его, и всё продолжится. Вы один хер все здесь. Существо улыбнулось, растянув губы больше, чем положено. Через мгновение Марк говорил ему: — Наверное, нужно держаться от тебя подальше, я теперь не всегда у руля. — И что, сам-то сможешь «держаться подальше»? Марк дёрнул губой и лёг на Связного сверху, прижимаясь, потираясь, возбуждая заново. Он собирал силы ещё несколько дней, пока на его пение не перестало сползаться тёмное зверьё. Связной дивился, как он голос не сорвал. И страшился предстоящего. Марк собрал ему рюкзак со всем необходимым для перехода до Рубино. Он прощался, но они не говорили об этом. Просто однажды проснулись, позавтракали, и Марк сказал: — Одевайся, бери рюкзак, пойдём, посмотрим на наш дом. Когда они вышли, Марк навесил замок на калитку, и отдал ключ Связному. — На всякий случай, — пояснил он. Какой должен был быть всякий случай, если Связной обещал ему уйти? Он не знал. Может, Марк понимал, что Связной никуда не уйдёт, несмотря на все обещания. Останется, чтобы похоронить его и попробовать отомстить. Отомстить тому, для кого раздавить его проще, чем чихнуть. — Когда начнётся наша заварушка, отойди в ту сторону, как на дорогу идти. Только поймёшь, что всё закончилось — уходи. Всё, я пошёл. Он развернулся, но Связной поймал его со спины и прижал к себе. — Ты не умеешь прощаться, — выдавил из себя Марк, голос его дрожал. Связной прошёлся губами по его шее. — Ты тоже. Иди. На Связного напала странная решимость, как тогда, когда он ехал крышей. Погибнет Марк? И что, он погибнет следом. Встретятся где-то там, на той стороне, Марку долго ждать не придётся. Всё так просто решается. Этот мир сошёл с ума. Марк сошёл с ума. И Связной, понятное дело, тоже. Чего стоит эта жизнь. Марк, обернувшись тьмой, стал настоящим ночным кошмаром. Птица с трудом угадывалась в его очертаниях. Крылья перемежались с членистыми лапами, количество их не поддавалось счёту. Перья были настолько мощными, что, встречаясь с землёй, взрывали её, как плуг. Вся его фигура рябила, как телевизионный шум. Если бы Связной не знал, что это его Марк, впору было бы леденеть от страха. Но страх внушало другое: длиннорукий, кажется, почуял, что сегодня его противник сильнее обычного. С дороги начали пропадать тёмные лужицы, длиннорукий втягивал их в себя. Сильно расходиться по мелочам он не стал: тысячи рук разных форм и размеров вытянулись из его тела, чтобы разодрать птицу на куски. Затем два куска тьмы слились воедино, и всё это стало походить на встречу двух грозовых туч. Долго, очень долго была ничья, но потом силы стали покидать обоих: то оторванная рука вылетит из сгустка тьмы, то огромная стрекозиная лапа, то крыло. «Держись, Марк, — думал Связной, — только держись». Время шло. От яростно дерущейся кучи отрывались всё новые и новые лоскуты. В конце концов, стало видно истрёпанных противников. Длиннорукий, должно быть, отступил от своего желания сделать из Марка марионетку, и теперь просто атаковал с намерением убить такого опасного противника. Связной с удивлением отметил, что начало темнеть. А они всё дрались и дрались, до того момента, как вдруг Марк не оказался там в обычном человеческом обличье, нетвёрдо стоящий на ногах. Связной аж вскочил с рюкзака, как увидел это. Длиннорукий, к слову, оставшийся уже одноруким, осознавал свою победу, и теперь медленно приближался к Марку. Из его тела вытянулись последние уцелевшие руки и начали оплетать тело Марка, скрывая его под собой. Связной закрыл глаза. Скоро всё должно было закончиться. И тут Марк запел. Связной слушал и боялся, что вот-вот пение оборвётся. Но он всё пел. Приоткрыв глаза, Связной увидел, что руки с Марка начали скатываться жидкой тьмой к его ногам. Одна, вторая, третья… Вскоре он был свободен от всех. Пение всё усиливалось, однорукий пытался направить на Марка новые руки, но все они, как вода, стекали на землю. Из последних сил, срывая голос, Марк пел что-то надрывное и затяжное, а длиннорукий медленно оседал на землю до тех пор, пока от него не осталась тёмная смоляная куча. В один момент дышать стало легче. Связной мог поклясться чем угодно, что точно почувствовал момент, когда длиннорукий исчез окончательно. Как Марк и говорил. Когда Связной подбежал, Марк сидел на земле и хватал ртом воздух, как рыба на суше. — Всё, Марк, всё нормально, всё закончилось. Он достал из рюкзака воду и дал ему напиться. — Отойди, — прошептал Марк, — дай мне их всех отпустить. Связной понял, что это его тёмные дела. Из-под Марка расплывалась чернота, обращаясь то в сову, то в прыткого черноглазого зайца. Через некоторое время Марк уже подвывал от боли, пытаясь встать хотя бы на колени, исторгая из себя тьму. Связной понял, что всё ждёт появления того самого лося, и он действительно возник на некотором отдалении, как призрак, и снова пропал. Когда, казалось бы, всё закончилось, Марк тяжело и часто дышал, не вполне в здравом уме и памяти. — Ты как думаешь, Кирилла там, на дороге, освободило? Связной ощущал, как у Марка тяжело крутятся шестерёнки в голове. — Мы… Я… Не знаю. Не факт… Проверить надо, сейчас. Поднимая его на ноги, Связной не думал, что дойти до дороги будет так тяжело: Марк порой останавливался, как вкопанный, не сдвинуть, словно столб. И стоял, пока не отпустит. При этом, он вообще не соображал и не запоминал, что так происходит. Связного это мало сказать, что пугало. Кирилл, тварь говорящая, лежал на земле, придавленный тьмой. Глаза его были безумны. Маленькие слабые ручки, тянущиеся из смоляной лужи, отрывали от его предплечья мелкие кусочки. Это выглядело…отвратительно. Связной не хотел на это смотреть. Хуже всего было, что смотрел Марк. Да так стеклянно, жуть. Потом он всё-таки сел рядом на землю и опустил руку в лужу по самый локоть. Лужа заволновалась, отстала от Кирилла и стала своими ручками покушаться на Марка. У того глаза потемнели, а лужа враз иссохлась и скрутилась в кусок коричневой грязи. — Эй, Кирилл, — позвал Связной. Странно, но жаль было эту тварь. Всё не слышно было от него привычного «мы». Когда веки затрепыхались и приоткрылись глаза твари, когда увидела она Марка… — Не убивай, — шепчет, — нас. — Сам бы не подох, — выдал Марк, наклоняясь и опутывая его тьмой. Кирилл превратился в тугой шевелящийся кокон, а Марк отступил. — Пусть полежит, восстановится. Заодно поймёт, что это не я был, если уже не почувствовал. Пойдём домой? Связной с сомнением протянул: — Давай завтра? Там чёрт знает что. Пошли на Черёмуховую, проспимся. Легко было сказать. Связной, конечно, задрых почти сразу, но, сколько он ни вскакивал посреди ночи, Марк сидел на постели с тёмными глазами, а то и чернотой обтекал прямо так. Связной не мог до него дозваться, в итоге уже силой уложил его, даже глаза сам ему рукой прикрыл, прижал к себе, но чувствовал: он не здесь, не с ним. Утром Марка вообще рядом не оказалось. Связной, конечно, был встревожен, но верил, что он вернётся. Поэтому сходил к их дому, а там всё так странно оказалось: участок за домом не тронут, всё растёт потихоньку, посохло, конечно, да и сорняки задавили, но растёт. В теплицах сгорело почти всё, но тоже есть надежда на маленький урожай. В принципе, погибли только цветы перед домом и несколько кустов смородины выворочено напрочь. Урон мог быть и больше. В самом доме будто не тронуто ничего, но странная светлая пыль всё покрывает толстым слоем. Почему-то захотелось печку растопить, несмотря на летнюю погоду, чтобы запахло внутри по-другому. Поэтому Связной закинул поленьев, разжёг. Как потрескивать стало, так и уют какой-то вернулся. Потом пошёл черёд мытья полов, везде была эта странная пыль, одно хорошо — смывалась легко. Но, в общем-то, три дня пришлось потратить, чтоб вплоть до окошек всё приняло прежний вид. С калиткой и забором так-то ничего страшного не случилось, но Связной треснет в одну харю их поднимать и ставить на место. Поэтому оставалось только достирывать бельё постельное, да поливать грядки. Марк пришёл на четвёртый день. Связной взгляд почувствовал, поставил лейку и обернулся. Он стоял за упавшей калиткой, не переступая её. — Это точно ты? — устало спросил Связной, подойдя ближе. — Теперь это не только я, и, видимо, уже навсегда. Переминаясь с ноги на ногу, Марк не подходил. — На тебя что, лежащий замок действует? Входи. А он всё стоит. Связной подошёл сам, а у Марка какая-то щемящая тревога в глазах. — Ну, что ты? — Связной в объятья его заключил, к шее губами прижался. — Всё без толку, знаешь… — Что? — Тебе всё равно уходить нужно. — Опять начинаешь? Тот извернулся в его руках, повис на шее, целоваться лезет, да жадно так. А Связному что, ему не жалко. Только тянет Марка в сторону дома и бани. Чёрт знает что, сколько он не мылся-то? — Я думал, что могу принадлежать тебе, всегда, весь, — горячо шепчет ему Марк на ухо, пока Связной раздевает его в перерывах между растопками, — но я сам себе не хозяин, я не смогу победить одолевающую природу, если тьме нужно, то она поглощает меня. Я не знаю, как часто буду нужен ей. Может, в конце концов, от меня самого ничего и не останется. Мне не страшно, но хочу, чтобы ты ушёл, забыл. — Мы так не договаривались. На улице жара, в предбаннике тепло, Связной укладывает Марка прямо здесь, накрывает собой, шарит руками по его телу. Худющий, но такой свой. — Я и так… Тварь, никто. Пока мог быть человеком, считал, что имею право быть с тобой, а теперь-то что? Что я тебе могу дать? Связному отчего-то было искренне плевать. Ну, тварь. Ну, уходит по своим тёмным делам. Но сейчас-то он здесь. — Ты — мой Марк. Ты мне ничего не должен. Давно всё для себя решив, Связной позволил себе расслабиться. Пока Марк узнаёт его, пока он здесь, с ним, Связному больше ничего и не надо. Что будет дальше, чёрт с ним. Он измотал его в этот вечер до полусмерти, заставив снова улыбаться. — Ты с ума сошёл, — говорил ему Марк, уворачиваясь от очередных поцелуев, — я спать хочу смертельно, а ты всё не угомонишься. — А ты сопротивляйся. — Ага, знаю я, ты от этого ещё больше возбуждаешься. Но фырчал и в шутку отталкивал. А Связной знал, если вправду захочет — остановит. Он сильный. Потом Марк лежал и рассуждал о том, что нужно найти где-нибудь бензиновый генератор и наладить электричество, а с электричеством, даже на пару часов в день, жить станет проще. Связной лениво поглаживал его по руке, слушая это энергичное щебетанье, с грустью понимая, что Марку на самом-то деле вообще можно уже прожить без всего: без электричества, без дома, без Связного, собственно. Просто усердно делал вид, что всё нормально. Жаль, что это стало понятно только сейчас. Было странное ощущение, что всё может вот-вот оборваться, закончиться, а оттого Марк казался лишь красивее и роднее. Чувствуя на себе слишком внимательный взгляд, Марк, казалось бы, слышал его мысли, замолкал, смотрел в ответ так серьёзно. Всё между ними было решено, он тоже это понимал. *** Бурлак в игры со ставками не играл, но всегда был рядом, чтоб не жульничали и морды друг другу не чистили почём зря. Сейчас, когда молодых да новеньких развелось, он смотрел за этим особенно пристально. Нынче в гостях у них снова Связной тусуется, а с тем вечно игры жаркие: то он банку тушёнки поставит, и вся шушера начинает сползаться, то сигарет блок. Специально дразнился, самому ему до жрачки и до сигарет дела не было. Не курил и голодным не был никогда. Когда Связной впервые пришёл один (уже два года минуло как), сразу сказал, что за ночлег и жрачку заплатит тем, что проведёт куда надо и зачем надо, а больше ничем. Бурлак, как сейчас помнит, дело было перед зимой, им до смерти нужно было в магазин с обувью попасть. Через два дня Связной сказал ему взять двоих человек и идти за ним. Хитро как-то вёл, где-то даже шаг в шаг, но до цели они добрались, нагрузились всеми нужными размерами и пошли тем же порядком обратно. Бурлак тогда спросил: — Если мы сами ещё раз пойдём, то разве без тебя не справимся? А Связной, совсем не тот паренёк, который в Денаково собирался идти, равнодушно ответил: — Хочешь — проверь. Но я бы не советовал. От такого ответа веяло жутью. Но Бурлак в обиде не был: сделка есть сделка, ничего более. Ему и кроме Связного проблем хватало. — Рыболов-то как, жив? — Жив. Но, скорее всего, здесь он больше не появится. Как словом, так и делом. Рыболов действительно так и не появился. А Связной так и приходил, показывал, что нужно, справлялся о новостях, ночевал с неделю и уходил восвояси. Потом уже втянулся в их местные игры, и играл, зараза, хорошо. Вот и сейчас, ставит банку тушёнки и банку ветчины на игру в карты, народ сразу подтягивается, мяса уже полгода-год не видевший. Глаза у всех горят. Бурлак присаживается неподалёку в тени, чтобы слышать все разговоры. Связного все считали чужим, но не Бурлак. Вся эта типа местная шушера была полезна куда меньше, чем Связной. Поэтому, в каком-то смысле, Бурлак его пас. Связной играл с такой отвратительной миной на лице, смесь равнодушия и высокомерия, на это велись всякие самоуверенные придурки, злились, в итоге продували все, как один. Бурлак понимал, что Связной таким образом развлекается, да и вообще, коротает время, что ли? Он никогда не знал, на сколько точно остаётся, а в определённые моменты просто уходил ни с того, ни с сего обратно в Денаково. Что Связной тут пережидал, было ведомо только ему. Бурлак мог только догадываться, что это как-то связано с Рыболовом. Потому что Рыболов был странным. Да, странным, от начала и до конца. Не плохим, но слишком себе на уме. И Связной сейчас туда же. Девчонки, кстати, его не интересовали вовсе. Учитывая, какие слухи Бурлак знал о Рыболове, можно было сложить два и два. И уезжал он в Денаково всегда с таким выражением лица, будто там его ждёт нечто самое желанное и интересное. Тогда отчего он постоянно появлялся здесь? Загадка. В итоге, конечно же, Связной обул всех в игре и сорвал куш. Скидал все полезности, что были, в рюкзак и преспокойно отправился спать. Как только он отошёл на достаточное расстояние, игроки начали возмущаться и обвинять его в мошенничестве, а через минут пять появились зловещие шепотки о том, что, возможно, Связного можно подловить, поколотить, да всё имущество прибрать. Смешки говорили о том, что идея реально многим понравилась. Бурлак вздохнул. Придётся вмешиваться. Но тут один из неподалёку куривших и тоже внимательно слушавших разговор, вдруг сказал: — Очень не советую вам этого делать, парни. Бурлак разглядел говорившего: это был Фермер, мужичок, появившийся здесь года полтора назад. — Чего это? Кому он нахер сдался, он чужак. — Вы не первые такие умные. Мой знакомец, Остап, вы его не застали, задался той же целью, только круче: он проследил, что когда Связной приходит, он всегда полон жратвы и ништяков. Сделал вывод, значит, там, куда он ходит, этих ништяков склад, не иначе. Ну и попёрся за ним. — И чего? — Того, что меня с собой позвал. Мол, столько будет всячины, вдвоём больше унесём. А я же не дурак от такого предложения отказываться. В общем, долго мы шли за ним след в след, а он знал, как идти, тут свернёт, там обойдёт, ни одной твари на пути. Часа четыре точно шли, но мысль о награде бодрила. У Остапа ружьишко было, сказал, пригрозит ему, нет, так не побоится рук замарать. И вот идём мы значит, идём… Заворачивает Связной к заправке, ну и мы слегка на отдалении. А ему навстречу тварь огромная: крылья — во, башка здоровая, три клюва, глаз нет, из спины как-то вбок торчат лапы чисто паучьи, длиннющие. И всё это передвигается, к Связному крадётся, а он стоит, не шелохнётся, не убегает, ничего. Мы подумали, больной, что ли, удирать надо. А потом смотрю, тварь как-то припала на свои лапы, опустилась перед ним, и из неё, прямо из тела, из перьев, наполовину человек появляется, как из болота выплывает. — И что потом? — Потом Связной подходит, человека в этой твари приобнимает, прямо в дёсны целует, что-то они говорят, нам не слышное. Тварь начинает его на траву укладывать, да так осторожно, а сама сверху наваливается, как любовник. — А вы что? — Да что. Остап сказал, мол, такой шанс тварищу несусветную прибить, пока она занята. Побежал туда с ружьём наперевес, выстрелил пару раз в тварь. А она подскочила, человека поглотила обратно, перед Связным встала… Короче, порвала она Остапа на куски. И меня она прекрасно чувствовала. Только Связной рядом с ней встал и за крыло придержал. Так не знаю, выжил бы или нет. В итоге, смылся я оттуда, а когда оборачивался в последний раз, они так рядом и стояли. Как назад воротился и не сгинул — сам не знаю. Но бойтесь, скажу я вам. Кто этого Связного тронет, того тварь та найдёт, это я там понял точно. — Гонишь ты всё. — Да моё дело предупредить, а вы как знаете. Я, что мне надо, уже увидел. И отвалил, закуривая в очередной раз. Шушера как-то поутихла, обозвала Фермера наркоманом и рассосалась по углам. Бурлаку самому захотелось покурить. Вот оно значит как. Вот и сложилась картинка. И понятно стало, куда Остап подевался. На следующий день люди мимо шли с Новомирска. Так, поспрашивали, что да как, как дорога, дальше пошли. Бурлак только с ними попрощался, смотрит, Связной с рюкзаком стоит, взглядом неместных провожает. — Что, есть новости какие? Он всегда этот вопрос задавал. Каких-то вестей ждал, вечно настороже. — С Новомирска идут. Говорят, всё там хорошо, как на картинке, но внутри как режимный объект, а они, гражданские, не военные, к такому не привыкше. Идут к своим родным местам, или просто группой вместе куда-нибудь. Связной кивнул, поправил лямки рюкзака. — Что, — спросил Бурлак вслед, — бережёшь его? — Берегу, — ответил он и быстрым шагом ушёл прочь. «Эх, не врал Фермер», — подумал Бурлак и пошёл к теплицам. Чёрти что.