Я буду держать твою руку

Золотой напиток сквозь стекло бокала словно вбирал в себя искры от пламени камина, и при глотке растекался внутри горячей пряной волной. Бренди из монастырских подвалов был действительно хорош. — Все допрошенные, как один, утверждали, что они появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Там, где они, туман, холод, как из раскрытой могилы, — проговорил настоятель. — Вы верите в оборотней, господин бургомистр? Они вместе коротали вечер в гостиной у градоначальника, как бывало порой, главы власти светской и духовной. — Не возьмусь отрицать, — безучастно отвечал бургомистр. — Одного из них видел и сам. В мёртвенном зеленоватом свечении, какое случается на могильниках. Их глаза… это глаза не животного, поверьте бывалому охотнику. Они заглядывают прямо в душу. Ощущение, признаюсь вам, не из приятных, — градоначальник повернул в пальцах бокал, любуясь огненными оттенками насыщенного напитка. — Неудивительно, что при встрече с ними некоторые особы впадают в панику. — Паника способна привести к смуте, — заметил настоятель. — Вы не устраните всех, кто так или иначе с ними сталкивался. Проще выжечь весь город, — бургомистр сделал ещё один неспешный глоток. — Я не верю бабьим историям о каких-то живых мертвецах, собирающих души. Однако хотелось бы понимать, с чем имеем дело. Привычный уют плясок огня с тенями в полумраке углов под мерное тиканье часов слабо напоминал о сожжённой ведьме. — Мы с вами здравые люди. Хотите убедить меня, что эти существа не из плоти? — усмехнулся настоятель. Он поглаживал свой бокал на столе, почти не тронув, едва пригубив обжигающий напиток. — У голодранца, найденного с перегрызенным горлом, при себе был арбалет, стрелу с серебряным наконечником обнаружили в стороне. Пусть он и промахнулся. Означает ли это, что они всё же боятся серебра? — Возможно. Но он всегда был беспутным шалопаем, лез в дома красть, не умея толком отбиться и от собак. Вероятнее, волк накинулся на него в ответ на агрессию. Хотя, прежде они к людям настолько не приближались… — Я бы не утверждал. Кто бывал близ кладбища в такой час? И не замешан ли там кладбищенский смотритель, как думаете? Мне он показался весьма непростым, пожалуй, даже опасным, — настоятель говорил словно через силу, — человеком. Как ваш оборотень, перед ним душа будто выворачивается наизнанку. Бургомистр припомнил собственный осадок после первой встречи с ним и неожиданное любопытство сына, скорее, даже его интерес к незнакомцу, хотя Габриэл всегда был насторожен с посторонними. Преподобному настоятелю совсем необязательно об этом знать. — Но он выполнил ваш заказ? — Да, без всяких вопросов и со знанием дела. Не находите странным? — Вы мне тоже порой кажетесь опасным, преподобный отец, — градоначальник косо улыбнулся. — Давайте судить непредвзято. Его работой довольны, он превосходно владеет своим ремеслом и разбирается в нём до тонкостей. — Такую персону следует держать при себе. Либо сразу избавиться от него, — настоятель наконец сделал полный глоток бренди. — Я бы предпочёл первое. Бургомистр бросил на него короткий взгляд. — Горожане хорошо отзываются о нём, он не сторонится людей и нередкий гость в таверне, где собираются все взрослые мужчины. И отдадим должное, на кладбище он навёл порядок. — Его помощник — знахарь, алхимик? — Перестаньте. В их ремесле необходимы различные снадобья для сохранения трупов и приведения их в божеский вид. Чем он и занимается. Впрочем, я могу невзначай расспросить сына. Он часто бывает там по делам чьей-нибудь смерти, когда просят священники, — бургомистр вернул опустевший бокал на стол. — Замечательный бренди, благодарю. Видите, как мало надо, чтобы порадовать человека. Настоятель монастыря склонил голову, принимая благодарность. — Святые отцы злоупотребляют его положением послушника. Кстати, где он? — В своей комнате. Последние дни он сосредоточен на себе и проводит время в истовых молитвах. — Он молится? — Да, почему вас это удивляет? — Иные перед постригом пускаются во все тяжкие. Или в бега, — настоятель, опустив взор, чуть улыбнулся. — Я присматриваю за ним. Вам, как никому, понятно, насколько тяжело расставаться с нашим грешным миром, даже если ничем с ним не связан. Позвать его? — Не надо, пусть готовится, — на губах настоятеля играла прежняя загадочная улыбка. — Для меня удивительно, почему преосвященный не забирает его к себе в епархиальное управление, если уж так ему благоволит. — Это уже ваши церковные дела, — уклончиво ответил бургомистр. — Наверное, всё проще. Господин епископ знает, что у меня больше никого нет, кроме сына. Покуда он здесь, я смогу его видеть хотя бы изредка. ***** Бледное пятно среди серых туч померкло в стороне заката. Гробовщик не появлялся уже почти сутки, как ушёл вчера вечером, и будто провалился. Тревожное ожидание у Отелло сменилось досадой на самого себя. Почему его ждёт, хлопочет, будто назначен его денщиком, и боится? Сам ведь не привязан. Вон его сивый мерин в полном спокойствии стоит под навесом и не чешется. Если верить россказням, бился бы на привязи в случае чего плохого с хозяином. Отелло понятия не имел, как управляться с лошадьми, тем более, всегда их опасался. Но не подыхать же от голода бессловесной скотине, потому Отелло приволок ещё одну охапку клевера. Однако тащить от ручья две тяжёлые бадьи с водой для мерина не хотелось. Может, как-нибудь самоходом… Отелло взялся твёрдой рукой и потянул его повод. — Идём на водопой. Ну же! Сдвинуть его с места и на толику не удалось, мерин стоял как вкопанный, даже не переступил копытами. Чего и следовало ожидать. После нескольких тщетных попыток его тягать-толкать, и с уговорами, и с приманкой, Отелло выдохся. А упрямое животное в обычной своей меланхолии пережёвывало свежую траву и, словно издеваясь, взирало сквозь рассыпавшуюся бесцветную чёлку тёмно-зелёным глазом на его рвение, как на кривляние в уличном балагане. Терпение иссякло. — Упёрся, как осёл! Ты ведь не такой дурной, каким хочешь казаться. Весь в своего хозяина… — при сих словах он отчаянно дёрнул повод ещё раз, но мерин внезапно вскинул морду, и Отелло вверх тормашками повалился в ясли, перекувыркнувшись через их высокий борт. Где-то рядом ручейком зажурчал нежный смех. Отелло торопливо выпутался из ломких травянистых стеблей и чуть не носом ткнулся в лицо банши, она оказалась очень близко, облокотившись на кормушку. Она точно не замечала стоявшего поблизости мерина, и Отелло о нём тут же забыл, как и обо всём прочем, даже о том, что успел завязнуть ногой в смятом ворохе травы в коробе кормушки. — Бригитта! — заулыбался, полностью счастливый. Она протянула бледную руку, погладила его по щеке. — Время полной луны подходит. Уже скоро… — прошелестела. — Полная луна? При чём тут луна? — не сообразил Отелло. — Луна питает нас. Мало сил, я одна… Чуть принахмурилась, но опять засмеялась, легонько, игриво толкнула его в грудь. Отелло покорно откинулся навзничь, прикрыв глаза. Лёгкие прохладные ладошки скользнули по плечам, по груди. — Не уходи… — только шепнул он. Шёлк туманных прядей коснулся лица; Отелло тронул их серебряные нити, не открывая глаз. — Какие нежности, — раздалось над головой до боли знакомое шершавое хихиканье, и мурлыкающий бархатный голос: — Но, сладкий, я уже занят. Ты вставать думаешь? Отелло встрепенулся. Он лежал в кормушке, свернувшись калачиком на снопе клевера, и над ним склонился Гробовщик, выпутывая свои волосы из его пальцев. С другой стороны фыркнула лошадиная морда. А в ногах скалил острые зубы Грелль: — Самое надёжное место! Отелло перемахнул через борт яслей так, что Гробовщик едва успел отстраниться. — Ты где пропадал? — злобно потребовал у него Отелло, отталкивая мерина, который, дыша медовым запахом клевера, пытался лизнуть ему ухо. — Ну, я же не спрашиваю, что тебе приснилось. — А ты сбежал? — Отелло перевёл взор на Грелля, ему вопрос прозвучал почти озорно. — Мне лишь бы не опоздать к заутрене, — кивнул Грелль. Между тем, мерин ткнулся носом в карман Отелло, и он опять отмахнулся. — Ты давал ему леденцы? — осведомился Гробовщик. — Воды только не принёс, — обронил ему в ответ Отелло, и предпочёл бы вообще его игнорировать. Мерин упорно тянулся к его карману, потому он отпихнул его уже с ворчанием: «Отстань!». — Ты давал ему леденцы? — Гробовщик повторил вопрос. — Ну, дал пару штук, — нехотя признался Отелло. — Теперь будешь с ним делиться, пока не исчерпаешь весь свой запас, — хмыкнул Гробовщик и ухмыльнулся: — Сладкий… В глухой и слепой ночи, миновав кладбище, через долгое болото шествовали, плыли призрачными тенями в стелющейся по низу седой мгле, два волка и между ними человек в капюшоне, следуя зыбкой тропой, ведомой только им. Сквозь тьму и неясные ленты тумана парные блуждающие огни засветились зеленью в окоёме тусклого золота, одни, вторые, вдали мерцали третьи, то пропадая, то проявляясь вновь. Волк настороженно и чутко вскинул острые уши и так замер. Близившаяся опасность напрягла его, заставила вздыбить тёмный загривок, тревожно дёрнуть носогубной складкой. На каменистый бугор ступил волк-одиночка, серый с проседью. Он не щетинился, лишь шевельнулись и расширились ноздри хищника и чуть приподнялись уголки губ, обнажая отточенные клыки, грозно вырвался негромкий и короткий, хриплый рык. Серый был сильнее. Вожак стаи с тёмными заушинами двинулся навстречу, осторожно, без вызова. Однако напряжённо выгнутый хвост и наклонённая лобастая голова показывали готовность к стычке. Серый рычал. Тёмный не огрызался, но угрюмо проурчал в ответ, бдительно глядя на него исподлобья. Ещё шаг вперёд. Серый спрыгнул, лунным пятном мелькнул в темноте. Они не столкнулись. От земли поднялся высокий темноволосый мужчина, он держал в руке копьё, только вместо наконечника был острый секатор. — Нам в голову не приходило делать его приманкой. Он наши глаза и уши в монастыре, — устало сказал он, поправив очки. — Глаза и уши. Неужели, Уильям Ти Спирс? Как-будто противопоказано постоянно находиться там кому-то из жнецов. Не хотите рисковать, — усмехнулся Гробовщик. — Это ваше право оберегать его в любой ситуации. Мы не можем вмешиваться в человеческие взаимоотношения. Они стояли друг против друга, ближе, чем зона досягаемости вытянутой руки. — Привет, Уилли! — заулыбался во все острые зубы подошедший к ним Грелль. — Грелль Сатклифф! Вы прекрасно умеете соблюдать субординацию, — сдержано, как всегда, напомнил Ти Спирс. — Ах да, Ваше преосвященство! — картинно поклонился Грелль. Уильям привычно закатил глаза, вновь поправляя очки секатором. Подскочил молодой волчок с пегим пятном на голове и радостно заскакал, заюлил перед Греллем, не сдержавшись, прыгнул ему на грудь, сбив с ног и повалив. «Рон! Ронни! Хватит, прекрати!» — Грелль весело кувыркался с ним, вцепляясь в густую шерсть и уворачиваясь от его мокрого языка, в избытке чувств норовившего облизать всё лицо. Старшие, продолжая разговор, присели в стороне вместе с Отелло. — … Монастырь сейчас реально самое надёжное и безопасное место пребывания, к тому же, освобождает от многих повинностей. Мы заботились о том, чтобы он смог здесь выжить, в конце концов, — рассказывал Уильям, помолчал. — Зачем вы даёте ему надежду? — Потому что он — жнец, — спокойно ответил ему Отелло, глядя, как Грелль с Рональдом Ноксом, принявшим наконец человеческий облик, теперь забавлялись, щекоча и задирая друг друга, и оживлённо болтали о чём-то. — А вам удобней, чтобы он пребывал в своём нынешнем состоянии, — откровенно сказал Гробовщик. — Удобней, да, — так же прямо признался Уильям. — Так его проще контролировать. И я избавлен от его вызывающих выходок и дерзкого поведения. Но опять появились вы. Вашим неуставным отношениям совсем нет места в походных условиях, как мы сейчас обретаемся, — последнее он произнёс менее решительно, покосившись на Легендарного. — И значит?.. — проронил тот. — Он сам знает, что ему предстоит? — спросил Уильям. Ему уже изложили, каким способом придётся восстанавливать жнеца, причём здесь, на грешной людской земле, поскольку банши не может далеко удаляться от своего пристанища. — Да, конечно, — ответил Гробовщик. Отелло бросил на него быстрый взгляд: надо было ещё решиться сказать это Греллю. Гробовщик кивнул ему с рассеянной улыбкой. — Здесь есть каменистая площадка, огороженная мегалитами, по типу Стоунхенджа, один из наших древнейших порталов. Думаю, это подходящее место для костра, сухое, закрытое от ветра, и посторонние туда не попадут, — сообщил Уильям. — Пойдёмте, я покажу. Мы сделаем всё возможное, чтобы он смог вернуться. Будем надеяться, у вас получится, — добавил, по пути оглянувшись на своих гостей. ***** Проводив Грелля уже в саму его комнату, Гробовщик всё смотрел в его глаза, лаская ему лицо или снова прижимая к себе, и не хотел с ним расстаться. Грелль не расплетал рук, перебирая луноцветный шёлк его волос, то молчал, то вдруг, спохватываясь, задавал какой-то незначительный вопрос. Нежность лёгких поцелуев сомкнула дрожащие ресницы. Скоро невесомые прикосновения губ стали торопливыми, им мешала одежда. Грелль сам избавился от неё, не успевая опомниться, просил о чём-то сквозь учащённое дыхание в сбивчивом шёпоте. Он таял в ласке трепетных ладоней, те же волнующие поцелуи бегло трогали каждую впадинку, покрывали каждый изгиб. Забывая дышать, Грелль подчинился им, смущаясь собственного, уже сочившегося естества, которое так быстро отреагировало не на прикосновения даже — Гробовщик там не трогал, но окутал нежным теплом, и уступчивое тело раскрылось, как лепестки хрупкой лилии. В паху нетерпеливо пульсировало, когда он провёл острым ногтем по потемневшим, стянувшимся окружьям сосков и сладко встревожил ему сокровенный мускул промежности, поддев плотной головкой своего члена. Греллю не удалось приглушить сорвавшийся стон от мягких движений внутри, растворившись в желанном утолении плоти, впадая в безмятежное забытье. Откуда-то нарастал шум, надсадный стук вытягивал из блаженного безмолвия. Резко, с треском и грохотом распахнулась сорванная с петель дверь, и вломившиеся тени выхватили из сумрака, как обожгли, огнём фонаря. Ещё в неге, Грелль непонимающе открыл глаза. Гробовщик повернул голову к ворвавшейся толпе, лёжа меж его недвусмысленно раздвинутых, бесстыже оголённых ног, и нахально коснулся поцелуем его плеча. Впереди всех застыл бургомистр, и настоятель монастыря в сухой усмешке поджал губы. Им дали одеться, стыдливо отворачиваясь, стараясь не смотреть и не приближаться. Искушённые мужи, без брезгливой жалости извлекавшие из постелей беззаконных блудников и блудниц, сейчас малодушно прятали глаза, скрывали суетливые потные руки, точно не они, а их самих застали за безбожным непотребством. Градоначальник шагнул к сыну, который даже не опустил ресниц перед ним, и вызывающе, кроваво пылал припухший, ещё не обсохший от грешных поцелуев рот. В тихом бешенстве он замахнулся, но карающую отеческую длань жёстко перехватил луноволосый любовник. Хватка у него была стальной. Меж разметавшейся чёлки бургомистр впервые увидел его глаза: идеальной формы, полуприкрытые тяжёлыми белёсыми ресницами, но в них не было ничего человеческого, даже цвет — неестественно яркая зелень и желтизна в двойной радужке — у людей так не бывает. Эти глаза втягивали в себя отчаянно взвывшую душу, бургомистр чувствовал, что валится в какую-то бездну, и не мог высвободиться, оторваться от его прямого взгляда. Гробовщик молча отпустил его, бургомистр только потёр занемевшее запястье, точно побывавшее в кандалах. Он заметил колючий взор настоятеля. Это дело церкви — заботиться о душах, погрязших в смраде богомерзкого греха. Не зря они засиделись до утра в своей неспешной беседе. Удалось подвести злосчастного отца прямо к двери, из-за которой неслись звуки отнюдь не молитвы и даже не дурного сна. Однако, как самоуверенно держится пропащий послушник, вместо того, чтобы покаянно валяться у них в ногах, вымаливая снисхождение. А ведь дело ещё можно замять, будь он уступчивей. Всего несколько его приватных бесед с начальником обители… Только он скорее сдохнет на дыбе, чем покорится добровольно. Настоятель следовал за нечестивой парой, связанных по рукам, как собаки на сворке, притом шли они по-деловому спокойно, словно свободные среди равных, и не в темницу, не на казнь. И не шелохнулось небрежное сплетение медных волос, стекавших по гордой стройной спине. Вот в чём тайна этого мнимого недотроги. Он развращён, оттого так привлекателен, ароматный ядовитый цветок. Но его дразняще гибкий стан гнулся в других руках, что только больше распалило, подобно кровавой стезе смерти, когда уже не стоишь за ценой. Пора распутному послушнику испытать на себе, как страстно извивается тело, исходя криком в нестерпимых очистительных муках, на болезненном пути к раскаянию. По губам настоятеля зазмеилась улыбка. Он уже предвкушал прикосновение к этому трепещущему телу, обнажённому, растянутому на особом станке, сначала почти невесомо проводя пальцами от яремной впадины до пупка… Может быть, не сегодня, пока пленительный грешник не остыл от объятий своего ретивого дружка. Настало время для полной исповеди обоих. Уже рассвело, если такое хмурое утро, с моросью, точно плакали небеса, могло принадлежать свету. Монах-привратник, не успев отворить и впустить шествие, поспешно сообщил на ухо настоятелю: — Вас ожидает преосвященный господин епископ. — Что?! Настоятель дал знак остановиться. Его планы растворились в дымном мареве утра. Если епископ вмешается лично… Преосвященного иерарха проводили только вчера. Но, как пояснил святой брат, по дороге карета опрокинулась, лошади переломали ноги, пришлось возвращаться обратно пешком, по ночи, хранимым лишь святым духом. — Приношу извинения, преподобный господин настоятель, что злоупотребляю вашим гостеприимством, — сказал епископ, повернувшись к нему от окна. — Дом Господень открыт всегда и для всех, — смиренно ответил настоятель. — Надеюсь, с вами всё в порядке. — Со мной — да, а у вас, вижу, не вполне. Что успел натворить этот послушник, его привели как преступника? — Не смею оскорбить ваш слух. Спросите у него самого с его любовником, Ваше преосвященство, или у его несчастного отца, — настоятель поклонился. Он не сомневался, что высокому иерарху уже всё донесли за то время, пока с этими еретиками добрались до монастыря. Как известно, у любых стен есть уши, а также глаза и длинные языки, достаточно болтливые за малую мзду. Таковое свойство непроницаемых стен настоятель нередко использовал и сам. Вошедший градоначальник встал на колено перед епископом. — Ваше преосвященство! Мой сын Габриэл беспутно преступил всякую меру и понесёт наказание по закону. Я не молю о пощаде. Прошу только суда без умышлений и предубеждений. Одного его проступка хватит… — Я услышал вас, — голос преосвященного, как обычно, остался сдержан. — Суд будет беспристрастным и справедливым, даю слово. Епископский суд скорый. Если он постановит «отклонить», то делом займутся инквизиторы и будут расследовать тщательно, выпытав и учтя любую мелочь. — Ваше преосвященство, вы не хотите прибегнуть к следствию? — уточнил настоятель, когда остались наедине. — Раскаяние виновных докажет, что гнусный грех совершён по наущению дьявола… — Принужденное раскаяние противно перед лицом Господа, — вымолвил епископ. — Как понимаю, их застали на месте преступления. Какие ещё вам нужны доказательства? Оснований для приговора более чем достаточно и они понятны обывателям, нежели вымученные обвинения в связях с дьяволом. Суд занял день. Обвиняемые, взятые с поличным, ничего не отрицали, а в инквизиторском опроснике ответы заготовлены заранее. Под надзором преосвященного иерарха заседатели избегали смаковать скользкие подробности, виновных даже не опрашивали порознь. После полутора суток без сна Грелль при всём желании не мог скрыть тёмные круги под глазами и воспалённый, нервно кривившийся рот на сером от усталости лице, как и дрожь тонких пальцев. Он едва стоял на ногах, пока заседатели обсуждали, посадить ли сквернавцев на кол, ибо подобное лечится подобным, либо выпороть обоих кнутом, предварительно оскопив, дабы другим было неповадно. — Я наблюдаю, здесь пекутся не о спасении душ, сколько о наказании тленного тела. То дело светского суда, — изрёк епископ, прервав прения. — Однако души, в слабости греховной плоти отшатнувшиеся от Господа, обречены, вне сомнений. Нам же следует бороться за каждую из них и быть милосердными. Пусть свершится акт веры*, — он вынес вердикт. — Только очистительный огонь поможет вернуть заблудшую душу Господу, только он! И пусть он горит жарче, ни единой сырой хворостины или полена, больше сухой соломы, чтобы огонь вспыхнул сразу. Дабы они ощутили его исцеляющую силу прежде, чем задохнутся от дыма. Мой секретарь за этим проследит. Желтоволосый юноша, обычно его сопровождавший, с вечно опущенной головой, лишь склонил её ещё ниже. Обожжённая щека настоятеля судорожно дёрнулась, он стиснул в пальцах большой нагрудный крест, словно черпал в нём силы. Сразу казнить совсем не входило в его намерения, и в глубине надеялся, что преосвященный сжалится над собственным протеже. При объявлении приговора Грелль шатнулся, поддержало подставленное плечо Гробовщика, у которого мелькнуло подобие улыбки на бледных губах. Решение высокого епископского суда обжалованию не подлежит. ***** Наконец по завершении этого фарса осуждённых оставили в покое. Их заперли вместе в каменном мешке после того, как епископский секретарь что-то шепнул грубым мужланам-охранникам. В узкую прорезь окна под сводом протекал ночной холод, человеку там не протиснуться. Ни лавки, ни дощатого настила, чтобы прилечь. На сыром каменном полу лишь груда наполовину гнилой соломы, куда Гробовщик увлёк с собой Грелля. — Почему ты не исчез? — сразу спросил Грелль. — Что это бы поменяло? Тебя проще прикрыть, если ты сможешь спрятаться за меня, схватиться, — ответил Гробовщик, бережно убирая ладонью выпавшую прядь волос с его щеки. — Бежать с тобой — они устроят облаву, а случайно выпущенная стрела или твоё неловкое движение могут тебя погубить. Оставим это на последний случай. Грелль, отстранившись, пытливо вглядывался ему в лицо. — Значит, завтра… Вы сговорились? — Ты ведь знаешь, как мы задумывали, — Гробовщик снова приклонил его к себе и ткнулся ему в волосы. — Нас с тобой выследили. Догадываешься, кто и с какой помощью? — Убил бы… — Грелль прикрыл уставшие веки. — Отдохни, моё солнце, тебе надо выспаться, — сказал Гробовщик. — Как ещё получится завтра, пока Уильям сделал, что мог. В любом случае на костёр ты один не взойдёшь, я буду держать твою руку. — Ты её не отпустишь, я знаю, — улыбка Грелля получилась увядшей. — Запроси последнюю исповедь у епископа. Они не имеют права в этом отказать, — дал совет, устраиваясь головой у него на коленях. — Там всё обсудите. Грелль спал под его руками, изредка неровно вздыхая во сне. Гробовщик старался его не тревожить, неподвижный в задумчивости. Легко быть спокойным, осознавая свою неуязвимость и могущество перед жалкими смертными. Даже беспомощный Отелло способен хотя бы исчезнуть с их глаз. Его Греллю, его красному жнецу, всё труднее сдерживать свою сущность, но он почти бессилен, как люди. И шагнёт в огонь, зная, насколько слаба и чувствительна человеческая плоть. Грелль завозился, переворачиваясь, и Гробовщик успокаивающе погладил его по спине. Кто бы там ни бесновался, ему силы хватит, чтобы защитить единственного, и вырвать его из огня, если надо. Скорей бы всё закончилось. Лунный свет сочился в щель окна под потолком, уплотнялся сгустком, обретая форму. Уже непрозрачной белой тенью банши проплыла вокруг затихшей пары. — Ты рискуешь, сестра. Здесь опасно, — проронил Гробовщик. — Брат… — банши мимолётно коснулась губами его лба и, склонившись над спящим Греллем, погладила того по щеке. — Красный жнец… Вы с ним соединены. Ваши нити переплетены кружевом… — её будто удивило. — Не буди его, — Гробовщик ласково накрыл её ладонь своей. — Расскажи, Бригитта. — Ждать нельзя, — она с сожалением отвела взор от спящего. — Тот в ярости, его демон требует выхода. Пока тому не дают позвать, не оставляют одного… Нельзя ждать другой ночи. Огонь днём. — Толпа людей тебе не помешает? — Послушай… — банши зашептала, точно в горячке, как заклинание: — Никто, и маленький умный жнец не сумеет. Он слаб, страхи, сомнения… Ты сможешь. На один миг в огненную купель, пламя охватит всего… Надо вскрыть Косой быстро, очень быстро, ты увидишь. Удержи его, это трудно. Я сделаю остальное. Только удержи, не выпускай, что бы ни происходило… Быстрый шёпот банши растаял отдалённым эхом, как и она сама — белым призраком. ***** Градоначальнику привиделся странный сон, слишком отчётливый, и он никак не мог проснуться. В этом сне к нему явился Гробовщик, на сей раз не скрывая под чёлкой изумительные жёлто-зелёные глаза, с открытым лицом, и при нём была Коса — именно так, с большой буквы, украшенная человеческим скелетом. — Ты отнял у меня сына! — бургомистр бросил обвинение ему в лицо. — Он не ваш сын, — Гробовщик отвечал бесстрастно и спокойно. — Признайтесь уже самому себе, вы это знали, когда вам принесли мальчика. Почему вы не отказались? — возможно, он спрашивал, только чтобы удовлетворить своё любопытство. — Он был так похож… Я подумал, если я потерял всех своих, быть может, и у этого мальчишки нет больше никого в целом мире, — бургомистр не лгал, ему и в голову не приходило лгать в его присутствии. — Значит, он один из вас. Но кто вы? — Вы называете нас смерть. Мы собираем ваши души, когда у вас истекает срок жизни, и отбиваем их у демонов, если приходится. Тот, кого вы приютили, сражался за душу вашего погибшего ребёнка, но пострадал сам. И снова демону протянуть к нему лапы мы не позволим. — Вы должны забрать его туда, где ему надлежит находиться, — признал градоначальник. — Но… я привык к нему. Разве нельзя было просто прийти ко мне и объяснить? Я бы понял… — Так бы и было, — Гробовщик чуть качнул головой. — Мы пришли бы к вам с ним вместе. Но люди ворвались толпой. Вы дважды позволили себе слабость, господин бургомистр, сначала приняв смерть в свой дом, к своему сердцу, и теперь, допустив в этом доме управлять другим. — Поэтому вы явились один, он не захотел меня видеть? — Вашими всеобщими стараниями сейчас он не может этого сделать, независимо от своего хотения. Он взаперти, как вам известно. — А вы?.. Вы пришли… за мной? — догадка поразила бургомистра своей простотой. — Ещё не время, — по-прежнему безучастно сказал Гробовщик. — Ваш час завтра, на останках костра. Вы ведь не сумеете жить дальше. Приведите свои дела в порядок, какие успеете. Он исчез так же, как и появился, в никуда. За одну ночь бургомистр осунулся и постарел. Седина, прежде лишь проблескивающая нитями, теперь покрыла всю его коротко остриженную голову. Однако держался он прямо, и его лицо не было напряжено, казалось, морщины разгладились, а в его душе покой. Будто не позор с изуверской казнью он явился свидетельствовать, но высвобождение. Только обескровленные губы сжимались всё плотнее, подрагивая почти незаметно. Наблюдая приготовления со своего места, он внезапно понял: все цепи, привязавшие приговорённых к столбу, чтобы не выскочили из огня, — лишь пустая условность, они ничему не способны помешать. Их соединили «ошейником милосердия»: две петли на концах тонкой цепочки, продетой через кольцо на столбе, накинули на шеи, дёрнется один — задушит другого. Только оставили каждому по наполовину свободной руке, и луноволосый гробовщик крепко стиснул ладонь Грелля. Такова была его последняя просьба, негромко высказанная подошедшему с напутствием монаху. Епископ не стал возражать. Для порядка ряд ландскнехтов у помоста с судьями и по углам, скорбные песнопения монахов под привычно нависшим свинцовым небом, которое хмурилось всё больше, темнело, точно уже вечер, а не середина дня. Солнца не было видно много лет, со времени последней войны. Только костры озаряли вечную промозглую мглу, чаще с душераздирающим криком в очередной казни. Палачи уже поджигали груды хвороста со всех сторон; глядя на занимающийся огонь, Грелль что-то шептал. Он читал молитву. Простую молитву, это было видно по губам. Гробовщик тряхнул чёлкой, за которой блеснули глаза. Где-то совсем рядом завыл волк. Так близко, среди дня они ещё никогда не подбирались. Ландскнехты метнулись туда. Замершая было толпа загудела, зашевелилась, встал городской судья. Огонь вспыхнул, сразу взвившись высоко и сильно, охватил жертвы. Но крик немыслимой боли не успел сорваться. Потому что в тот же миг цепи опали, вернее, Гробовщик сделал всего лишь шаг, пройдя сквозь них, будто их и не было, и неизвестно откуда взявшейся Косой смерти высвободил второго. Он не выпускал его руку, выдёргивая из самого жара, словно провёл в пируэте танца, чуть задев его остриём Косы, и сам оказался стоя на вершине столба. Всё это он проделал в одно мгновение. Волки с горящими ядовитой зеленью глазами неслись по улицам города прямо на площадь. Их было немного, но началось смятение. Люди заметались, пытались бежать, сталкивались, напирая в давке с криками, воплями, визгом. Призванные следить за порядком ландскнехты смешались с толпой. Монахи ринулись спасаться в монастырь, когда между ними из воздуха материализовался мужчина с теми же волчьими глазами и сверкнул длинным острым лезвием в руке. А в высоком пламени костра неистовствовала смерть. Он подсёк Косой ещё тянущуюся понизу пурпурную кровавую нить. Но то, что он прежде выхватил из огня, уже не было человеком. Багровое с просинью вен, почти призрачное и вместе с тем плотское существо вытянулось, трепетало в его руках. Оно походило бы на человека без кожи, но было слишком утончённое, неестественно гибкое, словно бескостное, в мёртвенном зеленоватом свечении, охваченное флёром развевающихся кровавых волос. Холодная банши за стеной огня начала снизу, постепенно, медленно поднимаясь вверх, обводила ладонями, как оглаживала, едва касаясь, зависшее тело, и оно уплотнялось, светлело, заново обретая покров. В сером небе над кострищем возникло тёмное пятно, которое быстро опускалось сгустком тьмы, увеличивалось, искажалось, проявляя форму. На помосте сидящий в кресле настоятель с невнятным бормотанием устремил на него взор, казалось, более ничего не замечая. Отелло стоял подле кресла епископа. Никто не обратил внимания, что он присоединился к его свите. — Что он там шепчет? — вырвалось у Отелло, хотя он уже догадывался, в чём дело. — Призывает своего демона, — бесстрастно ответил епископ. — Зачем? — Отдаёт ему души грешников, осуждённых на казнь. Если вы его чем-нибудь стукнете по затылку, мы будем благодарны. Стараясь действовать осторожно, Отелло подобрался к настоятелю сзади и, так как ничего подходящего под рукой не оказалось, сцепив пальцы в замок, глухо ударил ему по голове. Настоятель смолк и обмяк. Поздно. Демон вихрем устремился вниз, влёт вонзил когти в спину банши, рванул её на себя. Короткий вскрик, и беспомощно взметнулись белые руки, рассыпались туманные волосы, пропадая в шевелящейся чёрной медузой тени. — Не-е-ет!!! — Отелло кинулся вперёд, размахивая своей совсем небольшой косой смерти, изо всех сил воткнул её в сгусток мрака. Вырвавшееся оттуда пятно тьмы опрокинуло его и надвинулось, поглощая. Несносная боль дёрнула электрическим током по всему его телу, отшвырнула назад. Он ещё успел воспринять краем сознания летящее мимо, сверкающее жало копья-секатора. Резкий тонкий свист вонзился в уши, ультразвуком сверлил мозг. Напоследок перед гаснущим взором Отелло в мире, распадающемся на куски, промелькнуло огромное копыто призрачно-бледного коня в зеленоватом отсвете. Единственным, кто наблюдал эту мистерию, не дрогнув ни единым мускулом, оставшись неподвижно сидеть в своём кресле, был бургомистр. И когда копьё с кинжалом-секатором вернулось в руки преосвященного иерарха, он только проронил: — Хороший у вас посох, господин епископ. — Да, в некоторых ситуациях без него не обойтись, — ответил тот и вдруг поднял на градоначальника взгляд нечеловеческих, светящихся жёлто-зелёных глаз. ***** Грелль медленно сжал и снова разжал ладонь, лишь наполовину покрытую плотью, пробуя, насколько послушно двигаются голые кости скелета пальцев. Пожалуй, так было даже красиво, своеобычно, потому ему нравилось. — Не беда, пальцы постепенно восстановятся, — сказал Гробовщик. — Поначалу немного неудобно, потом привыкнешь. — Вы хотите сразу отправиться назад? — спросил Уильям. — Греллю для поправки там будет лучше. И дел нам там хватит, границу нужно закрывать. Приходя в себя, Отелло различал знакомые голоса, а первое, что увидел, — багряная грива волос напротив, пышно размётанная по плечам, спадавшая по камню. Он приподнялся. — Неужели целый? — Отелло ощупал свою многострадальную, ещё гудящую голову. — Что тебе сделается, — хихикнул Гробовщик. Вместе с ним оглянулся Грелль, сверкнув переливчатыми изумрудами ярких глаз сквозь стёкла очков и показав острые зубы в нахальной улыбке. Не осталось и тени того скромного монашка, которым он был ещё вчера. — У нас могли быть потери, если бы он не вынес на своём скакуне вас всех троих одновременно, — сообщил эксперту Уильям Т.Спирс. — Троих? — Отелло соображал пока замедленно. — Бригитта?.. Уильям кивнул и отодвинулся. За ним, прислонённая к камню, полулежала бескровно-белая банши, слабо улыбнулась Отелло, махнув ему рукой. — Мы о ней позаботимся, — Уильям сказал с неожиданной теплотой, даже улыбнулся уголками губ. — Пожалуй, я здесь ещё задержусь, — заявил Отелло. — Демон убит? Надеюсь, больше никто не пострадал. — Только у господина бургомистра не выдержало сердце, — задумчиво проронил Уильям. — Порядочный человек, один из немногих, жаль. Собственно, его срок истёк и без таких потрясений, сын стал бы монахом после его погребения. Грелль фыркнул. — Мне не идёт монашеская ряса! — Вы в своём амплуа, Сатклифф, как всегда, — безнадежно вздохнул Ти Спирс. — А настоятель?.. — ещё полюбопытствовал Отелло. — Он умер. Вы можете забрать его труп. Впрочем, он давно уже был мертвецом, — ответил Уильям. — Без души. — Опять «странные куклы»? — подозрительно заинтересовался Сатклифф. — Нет, здесь иное, — попытался разъяснить Отелло. — Человек жив и живёт как обычно, тело и разум функционируют, а душа — мертва. С такой аномалией мы столкнулись после войны, нам ещё предстоит исследовать этот феномен. — Вы именно это хотели найти здесь у людей, Отелло? — участливо спросил Уилл. — Совершенно верно, за тем мы сюда и направлялись, — кивнул Отелло. — И я рад, что наши поиски увенчали… — смачный хруст с громким чавканьем поблизости заставил его оборвать речь на полуслове. Чуть в стороне бледный жеребец отковырял копытом какую-то падаль, что торчала высохшими, почерневшими рёбрами, негодная уже никому, и откусывал, рвал, с аппетитом пережёвывая кости. — Он это ест?! — вытаращил глаза Отелло. — А ты думал, чем питается конь из мира смерти? — пожал плечами Гробовщик. — Он ест всё, что попробует, правда, трава и яблочки для него лишь лакомство, вроде твоих леденцов. Но вода ему нужна чистая. — Он мог меня сожрать, — дошло осознание до Отелло. — Не сожрал же. — Ты!! — Отелло подскочил. Вцепиться в горло напарнику помешала лишь его мгновенная реакция. Однако на сей раз Отелло не стал глупо гоняться за ним по кругу, но неторопливо поднял с земли увесистый камень с закруглённым острым концом, как раз по руке, и окинул расчётливым взглядом местность, прикидывая все возможные здесь диспозиции. — Теперь я тебя точно убью!