Чтобы не раскололось королевство

Когда Майка проснулась, солнце уже изо всех сил лупило лучами в стекло. Был полдень или около того. Мама давно ушла на работу. На подоконнике дребезжал от проезжавших мимо по дороге машин стакан кефира, накрытый тремя печенинками. Теплый уже, почти горячий, бр-р! Майка сжевала печенье, поглядывая из окошка – на Странную Лизу, ковыляющую по кромке дворовой лужайки; на рыжую ничейную кошку, дремлющую в поздних пушащихся одуванчиках. Кефир пить не стала, перенесла, взяв осторожно за краешки двумя пальцами, на книжную полку. По-взрослому вздохнула: эх, был бы холодильник… Холодильник был – старенький, «Север» – но два года назад сломался навсегда и превратился в хранилище маминых пыльных и потрепанных папок с газетными вырезками. Их был полон дом, этих желтых ломких бумажек. И книг… Солидные, с золотыми завитками по обложкам, труды историков. В мягких корочках, засаленные – путешествия, приключения. Тонкие брошюры – «самопальные» издания НИИ и университетов. Пухлые тома энциклопедий. И еще журналы – годовые подписки «Науки и жизни», «Науки и религии», «Вокруг света». Хлипкие настенные полочки не выдерживали всего этого печатного великолепия, и книги (книжки, книжицы, книжищи) громоздились бумажными глыбами прямо на полу. Телевизору не нашлось места в их маленькой – как раз на двоих – комнатке. Да и не нужен он был, вон книг сколько! А музыку и новости можно по радио послушать. Комната и вправду была небольшая. От стены до другой – два маминых шага, от еще одной до окна – два Майкиных легких прыжка. Правда, скакать по полу строго-настрого запрещалось. («Вот рухнешь вместе с потолком нижним соседям на головы, потом выцарапывай тебя из обломков!») Майка иногда все же осторожно прыгала, а потом, встречаясь с «нижней» Ирин-Иванной во дворе, боязливо шарахалась в сторону – вдруг на нее упала-таки люстра или кусок штукатурки, тогда она Майке спуску не даст. Ирин-Иванна умела очень громко орать, а Майка не любила, когда орут, – она тогда переставала понимать слова, в голове у нее делалось мутно, во рту – сухо. Верхних соседей в доме не было – разве что кошки и голуби на всеми ветрами продуваемом чердаке двухэтажного дома. Были соседи из второго подъезда, Майка с ними здоровалась, но имен не помнила. И были еще соседи «ближние» – те, с кем приходилось делить кухню, прихожую, ванную и прочие «удобства». В такой же, как и у Майки с мамой, крохотной комнатке через стенку жила Странная Лиза – тихая, одинокая, вечно что-то бормочущая себе под нос. Сколько ей лет, никто не знал: с одинаковым успехом можно было дать и семьдесят, и семнадцать. Инвалидной пенсии и денег, вырученных от сдачи собранных на улице бутылок, ей едва хватало на квартплату. Ну, еще оставалось на полбуханки хлеба и пакет молока в день, да и тем скудным продовольствием она щедро делилась с дворовыми кошками. Собственную зверушку завести не смела – были против жильцы из третьей комнаты, Кашеглотовы. Кашеглотовых было четверо: папаша в неизменном спортивном костюме (хотя Майка никогда не видела, чтобы он делал хотя бы простую гимнастику), вечно чем-либо недовольная мамаша в крикливо пестром халате с пальмами и попугаями и двое больших мальчишек, каких-то серых, бесцветных и безликих, но очень злобных. Майка старалась с ними не пересекаться в кухне, туалете и прихожей. Взрослые еще ничего, разве что посмотрят косо и неодобрительно или ласково поинтересуются, а не их ли драгоценным мылом она моет руки. А парни каждый раз норовили подставить ей ножку, ущипнуть, больно щелкнуть по носу или ребром ладони выбить из волос заколку. Синяки от падений и щипков заживали, сломанные дорогие заколки заменялись резинками от аптечных пузырьков, а дурной осадок от обиды не уходил, не таял со слезами, так и накапливался где-то за грудной клеткой – там, где билось маленькое Майкино сердце.