Чтобы не раскололось королевство

Кашеглотовские сыновья и сейчас шумно возились в прихожей. Кажется, метали дротики во входную дверь. Майка побоялась идти мимо них в уборную и воспользовалась предусмотрительно оставленным мамой под кроватью ночным горшком. Потом вытянула из груды книг любимую – иллюстрированную энциклопедию истории костюма – и устроилась с нею на кровати, чтобы еще раз как следует разглядеть всех этих дам в пышных юбках и галантных кавалеров в шляпах с перьями. Кстати, такие же, только не цветные, были и на картинках в книжке про мушкетеров, которую два раза мама читала Майке вслух, а один раз она осилила сама – правда, пропуская, пролистывая сложные и непонятные места. Как же ей хотелось перенестись туда, в тот изумительный мир! (Или время? Или сказку?) Нет, конечно, и там были злодеи. И не только утонченно-благородные, как кардинал Ришелье. Были и грубые невежи вроде Кашеглотовых. И совсем мерзкие, вроде Ольсика, Олежки Розочкина с соседнего двора, который пакостил исподтишка, а потом улыбался взрослым такой солнечной, такой старательно-белозубой улыбкой, что они тут же верили в его невиновность и наказывали кого-нибудь другого. Всякие были. Но обязательно находился мститель с ясным взором и горячим сердцем, который вступался за обиженных. Или, наверное, можно было самой переодеться мальчиком, схватить шпагу и задать жару всем этим жутким и отвратительным типам. А рядом все равно были друзья. Плечо к плечу, шпага к шпаге. «Один за всех, и все за одного!» Наверное, если бы у Майки и здесь, в ее непридуманном мире, были друзья, ей бы легче жилось. Но у нее не получалось дружить с детьми. Все ее знакомые дети понимали дружбу как обмен вкладышами от жвачки и обсуждение историй «из телевизора». Майке жевательную резинку не покупали, телевизионных передач она не знала, не понимала, о чем идет речь, и сверстники над нею смеялись. Особенно сверстницы – девочки. Мальчишкам она внушала некоторое уважение – своим умением по-кошачьи ловко вскарабкаться на дерево, с пяти метров попасть шариком из пистолета в майонезную банку или, как в цирке по канату, прогуляться (под возмущенно-испуганные вопли старушек) по натянутой бельевой веревке. Но все равно, так как во дворе верховодили Ольсик и его подпевалы братья Кашеглотовы, Майку принято было пинать и изводить. Кто не подчинится – тот сам рисковал заделаться изгоем. Все трусили. А девчонки хихикали жалко и противно. Майка с удовольствием подружилась бы с кем-нибудь из взрослых, но те не принимали ее всерьез. Она начинала беседу, а в ответ ей либо тоже смеялись, либо предлагали «пойти поиграть с ребятами». А еще часто начинали вслух жалеть: «Бедная девочка, ее бы в спецшколу, да мать не хочет отдавать в интернат, ну и правильно, там тоже не сахар, мало ли что…» Однажды Майка, выслушав такую тираду, спросила у Ирин-Иванны, что за спецшкола такая. Та смутилась, и не то что не заорала – пробормотала еле слышно: – Это… бывают такие школы… для талантливых детей. Майка поняла, что соседка врет, придумала этих талантливых, чтобы ее, Майку, не обидеть. А на самом деле говорила о заведении вроде того, куда раз в год врачи отправляют «полежать» Странную Лизу, и откуда она возвращается еще более тихая, совсем какая-то скучная. Девочке не хотелось где-то «лежать» одной, без мамы, не хотелось становиться скучной после уколов, как Лиза (кое-что про эти дела Майка слышала от тех же соседей), и она изо всех сил притворялась нормальным ребенком. Иногда у нее это даже получалось, и неплохо.