Пишите письма

            В глазах её бесконечностью безупречности застыл монолитом лёд — не тот, что сковал своим холодом стену от вершины до основания, но Лёд отцовский — полоса смертоносной, холодной стали. «Этого требует долг. Этого требует честь» — но почему же так гадко? Почему ей сейчас так гадко?       В чертоге холодно. Сансе кажется: холоднее, чем во дворе, холоднее, чем на стене, чем на далёком севере, чем где-либо, где когда-то было и может стать.       Но она ведь казнила Рамси. Она убила. И вот перед ней Петир. Почти жалкий, испуганный, коленопреклонённый Петир перед нею, леди.       — Я любил вас. Больше, чем кого-либо.       Любил?.. Любил….       И пальцы для всех незаметно терзают платье.       — Однако же предали меня. — Королевская Гавань научила лгать, научила играть. Иначе не справилась, не смогла — зарыдала, зарыдала бы или того хуже. Леди такого не делают. Леди даже думать не позволено о таком. Но Санса справляется, Санса сильная, Санса может.       — Санса. — Зелёные глаза затравлены. Он впервые растерян. И ей бы заговорить, но в горле мешает ком. Он спасителен для Петира, почти спасителен. — Вы приговариваете меня к смерти, миледи? — вскидывает он голову — и Санса в душе ликует, в душе умоляет: «пожалуйста, придумай что-то, спасись и меня спаси». Вместо ответа — сухой кивок и Санса слышит, как ропщут лорды, но слушает лишь его: — В королевской гавани, леди Санса, у меня было достаточно времени, чтобы понять вашего отца — он был благороден…       — Вы предали его, — отрезает Арья. Кончик кинжала в её руке нетерпеливо пляшет. «Пожалуйста, Арья, если уж суждено, пусть это будет не больно, пусть будет быстро» — Сансе слишком хорошо известно, что значит боль.       — Да, я предал. Потому, что такие люди не могут играть в престолы. Эддард привёз с собой принципы, привёз честь — проку от них не много. Вы сами всё видели, вы сами всё знаете, леди Санса. Но я искренне восхищался им. Он воспитал вас суровой, но справедливой. По старым законам севера. Тот, кто выносит приговор…       — …сам заносит меч. — Они закончили говорить вместе и Сансе почудился третий голос, голос Эддарда Старка, наставляющий сыновей. Санса забыла. Санса забыла, а Бейлиш вспомнил.       — Я не хочу этого, Санса. — Теперь он снова нависал над ней, опершись ладонями о столешницу, и лица их разделяло одно дыхание. — Не потому, что страшусь смерти. Она тоже пугает меня — врать не стану. Но ты — маленькая, хрупкая девочка. Оставь эти вещи брату, оставь лордам. Себя огради, прошу.       — Оградить, лорд Бейлиш? — Сансе смешно, страшно и больно одновременно. — Вы знаете, как умер Рамси? Знаете или нет?       Он знал. Бейлиш, конечно, знал — все в Винтерфелле знали. И он попятился. Рукоять кинжала, согретая сильной ладонью Арьи, скользнула в пальцы.       Санса не умеет, Санса не может. Санса училась шить платья — не убивать клинком. Она не сделает это быстро, не сделает милосердно.       Она должна. «Тот, кто выносит приговор, сам заносит меч».       — На колени, милорд.       Её каблучки цокают, ропот наконец смолк. В главном чертоге так тихо, что, если глаза закрыть, можно представить крипту. Кончик кинжала пляшет — в страхе, не в нетерпении.       — Ты уже однажды хотела, Санса, — улыбается Бейлиш одними губами. Он говорит так тихо, что вряд ли кто-то другой разберёт слова. Сильные пальцы сжимают запястье, перекладывают рукоять: — правильно так, смотри. — И он откидывает голову. — Ты хорошо учишься. Знаю, сможешь.       Только она не может. Она не может. По-мужски жёсткие волосы под ладонью — это, чтоб было вернее, чтоб удобнее было бить. Или резать? Или?.. Она не знает… она не знает!.. Глаза в глаза — это так, как учил отец. И ожидание. Минута, вторая, три…. Капельки пота на лбу — на его, её… пляшет кинжал в руке.       Лорды запомнят, что Санса была слаба. Леди Мормонт запомнит.       Тихое «дзынь» металла о грязный пол.       — Отведите лорда Бейлиша в покои, заприте там и приставьте стражу. Я — леди Винтерфелла, не королева Севера. Пусть его судит Джон.

***

      Молчаливые слуги ведро за ведром наполняли ванну. Сидя в кресле у камина, Санса слышала лишь их шаги, лишь плеск и то, как трещит огонь. Не открывала глаз.       Она не помиловала, не помиловала — только отсрочила неизбежное. Нужно было переиграть, поступить иначе, сослать на стену… Но Санса разыгрывала спектакль. И не смогла превзойти учителя.       — Миледи, позволите? — бледная морщинистая рука коснулась её плеча, но Санса тотчас же отшатнулась. Она не терпела прикосновений. Она не любила мыться с тех пор, как Рамси…       — Я справлюсь сама. Это всё. Спасибо.       Рамси любил, чтобы простыни были чистыми. И, чтобы Санса была чиста. Рамси любил, чтобы подле постели были вода и соль. Он посыпал ей раны. Рамси любил собак, своих кровожадных гончих. И это ведь тоже была любовь?       Платье соскользнуло к ногам, шурша — и холод тотчас поцеловал ей спину. За время, проведённое в Королевской Гавани, Санса успела его забыть. А Рамси… Рамси топил так жарко, что порой не могла дышать — он, северный бастард, очень любил тепло. Впрочем, вовсе не от холода Санса сейчас дрожала. Даже наедине с собой нагой ей оставаться было уж очень сложно. Чувствуя себя беззащитной, стыдливо прикрываясь ладонями, как умела, Санса шагнула в воду. Голова закружилась. Ожидаемо, как всегда, как в последнее время, как Санса уже привыкла.       Рыжие волосы медью рассыпались — Санса перебирала их влажными пальцами прядь за прядью.       Как она должна была поступить? Что правильно, а что — нет? И как рассудит Джон? Как рассудит, когда вернётся?       Преклонивший колено Джон, сложивший корону и меч к ногам чужестранки. Сложивший север. Если ему, её королю, её брату, бастарду её отца дозволено выбирать, решать по велению сердца дозволено, отчего она, Санса, не имеет на то же прав?       Быть может оттого, что сердца у неё нет?       Где его вырезали? Когда? Быть может, на Красной Свадьбе, а может быть здесь, во время её, Сансы, собственной брачной ночи? О нет. Сердце Сансы рвалось, разбивалось на части — они катились вместе с головой отца, вырывались потоками крови из горла матери, падали в бездну с ревнивицей, тётей Лизой. Так его Санса растеряла до крохи всё. Что от неё-то самой осталось?       Одеться едва успела, когда в дверь постучали — отрывисто, дерзко — так в Винтерфелле только один лишь мог, потому несколько вдохов она молчала. Ей не хотелось сейчас говорить ни с кем. Тем более, с Арьей.       Но сестра, не дожидаясь ответа, вошла сама.       — Ты не спустилась к ужину, — произнесла, запирая дверь, и лёгкие, почти неслышные шаги её прошуршали по полу ближе.       — Я не голодна. — А пламя в камине пляшет. Только бы на него смотреть. И раствориться в нём.       — Я принесла тебе суп и немного хлеба.       Кивнула отрешённо:       — Спасибо, Арья. — Сансе хотелось верить: сестра уйдёт. Ужин оставит, развернётся, исчезнет с глаз. Но она стояла, молча стояла, не то не решаясь задать вопрос, не то ожидая, что первая скажет Санса. Но Санса не размыкала губ. До тех пор, пока из-за спины глухо не прозвучало:       — Ты не казнила его. — В тихом голосе сестры читался скупой укор.       — Я не палач. И не убийца, Арья.       — Он предал отца, предал тебя, предал мать — ты прекрасно знаешь. Ты сама говорила это.       — Да, он предал, — эхом отозвалась Санса и, бездумно взяв в руки миску, принялась перемешивать жидкий суп. — А ещё он спас меня. И продал Болтонам. И снова спас в битве бастардов.       — И снова спасёт, а потом предаст, и спасёт, и предаст, чтобы спасти от собственного предательства? — Звякнув тем самым кинжалом, что ещё так недавно нетерпеливо плясал в руках, Арья присела на корточки рядом с креслом. — Я не леди Винтерфелла, Санса, и даже вообще… не леди. Но я вижу: что-то с тобой и в тебе не так. Путь от Драконьего камня не так уж долог. Джон Бейлиша не помилует. Прошу тебя, разберись в себе до его возвращения. А лучше — не жди и вовсе. И, ради всех богов, пообещай мне, что съешь этот суп, пока не остыл.       Санса кивнула почти что бездумно: — ладно, — и даже самой себе отчёта не отдала в том, что обещает — может быть суп доесть, а, может, смириться с казнью.