Своя кровь

      Находиться в зале стало куда тяжелее, когда Оленёва пояснила причину своего и Жениного мрачного настроения. Помимо своих эмоций Берсеева машинально по жестам, по мимике, по движениям считывала и чужие, незамедлительно получая откат в виде страданий от изобилия боли и неприятно саднившей горло горечи.       Дальше — хуже: в боль Василия вмешались ярость и жгучая ненависть, создавая взрывающий сознание коктейль. Виктории теперь предстояло следить и за ним, пытаясь предотвратить любые необдуманные действия, о которых тот потом пожалеет, когда улягутся эмоции, хотя как она, хрупкая женщина, сможет удержать капитана ФСБ, пусть и бывшего?       Берсеева решительно не понимала, как удалось его остановить оба раза, казалось, Василий силой стряхнёт её с руки, даже не заметив. Не удивительно, что к точке кипения попытавшейся раскидать охранников второго места преступления, где часами ранее нашли Карину и Ольгу, Люси Вика была на грани срыва и едва-едва не накричала на неё.       Итогом стала просьба отъехать на два километра назад и выпустить женщину на часа два, а самим ехать в отдел. Литвинов тогда просто кивнул, несправедливо тонущий в чувстве вины, а Антон обеспокоенно спрашивал взглядом нужно ли помочь. Психолог в эмоциональном раздрае сняла очки и медленно покачала головой, направляясь в сторону деревни и злополучного сарая. Люся, кажется, хотела возмутиться, но осеклась под мрачными взглядами руководителей групп. Не время.       Берсеева знала Карину ещё хуже, чем Сева, а Ольгу и того меньше. Всё её знакомство с первой ограничивалось тихими «здравствуйте» во время до невозможности редких пересечений в коридорах, а вторую она видела только когда группа Литвинова расследовала дело Косицкого и то, мельком. Этого тогда хватило на беглый анализ и понимание: Ольга Метелица не могла никого убить. Не тот это человек.       До деревни Вика дошла достаточно быстро и остановилась за ближайшим толстым стволом дерева. Выгнавшие их примерно час назад и отсюда охранники ещё стояли, попадаться не хотелось, нужно было помочь Василию, как он тогда помог им. Не то, чтобы у него выбора не оставалось, наоборот, предостаточно: отказаться от дела, не слушать Севу и не брать его с собой за спиной Оленёвой, расследовать спустя рукава, в конце концов. Да, не в его характере, но всё же мог ведь.       Придётся идти другим путём, в обходную. Главное, найти дом этого Савлова, Женя адрес уже высылала. Так, десятый дом. Один из неподалёку стоявших полицейских, тот, что кожей побелее, явно разговаривал с кем-то ему нравящимся, а значит, смущён, эмоции переполняют — вполне можно проскочить; второй же отвлечённо общался с каким-то жителем. Вот, оба обернулись на что-то показывавшего третьего. Пора.       Аккуратно ступая на уже высохшую под лучами горячего солнца траву, Вика добежала до шаткого забора — кажется, Савлов в семье единственный мужчина, раз починить некому — пролезла в с первого взгляда незаметную дыру среди противно колючих кустов малины. Ничего, дело стоит жертв. Где там чёрный ход?       Берсеева, конечно, не думала, что парализованный Савлов окажется дома один, но увидеть ещё семь резко замолчавших при ней женщин в возрасте, одну девушку и двоих мужчин, машинально схватившихся за неподалёку лежавшие острые на вид ножи, точно не ожидала и растерянно встала на пороге, автоматически читая присутствующих.        — Вор? — грубо поинтересовался явно агрессивный и вспыльчивый мужчина лет сорока пяти. Его, судя по взгляду, жена недовольно поморщилась.        — Н-нет, простите за вторжение, я…        — Кто такая? — угрожающе подняться ему не дали три женщины, явно более расположенные к разговору.        — Я не враг, — тихо и спокойно начала Вика, стараясь не акцентировать внимание на всё ещё не опущенных ножах, но и не выпускать их из виду. — Сегодня ночью у моего друга убили его коллегу, а вторую подставили. Полиция нам не верит и не даёт расследовать дело самим. Поймите, — психолог сняла очки и расстроенно потёрла лоб. — если мы не сможем найти хоть какую-нибудь странность, хоть какую-нибудь зацепку, в тюрьму посадят невинного человека. На десять лет. А ей всего тридцать. Пожалуйста, дайте мне опросить вас, прошу.       Ей было страшно. Разговаривать с одним, двумя людьми — ещё ладно, но с десятью абсолютно разными, трое из которых враждебно настроены и верить не собирались, другие двое реагировали на всё довольно скептично и, кажется, совсем не доверяли органам власти. Как убедить сразу всех?       А ещё Вика ужасно боялась ошибиться. Тогда, несколько дел назад, она жутко прокололась. Берсеева так и не простила себя за самоубийство Володи, кто как не психолог мог отговорить его от подобного шага? Кто? Не смогла, не удержала, не предотвратила, по её вине умер человек, на её совести его смерть, какой она после этого профессионал? Так, шарлатанка, прав был Сева, подшучивая над ней.       Что, если и сейчас не получится? На неё наложат домашний арест, и тогда точно дело никогда не передадут её команде. Как она посмотрит в глаза Василию, зная, именно по её вине они не смогли вытащить Ольгу. По её вине… Никак не сможет. Сгорит со стыда.        — А доказать? — гнусно ухмыляясь, тот мужчина с размаху силой всадил нож в стол едва ли не по самую рукоять.        — Сань, да что такое-то? Перестань пугать девочку, — одёрнула того его жена. — Не обращайте внимания, он всегда такой.       Вика облегчённо выдохнула, пряча испуг как можно дальше и чуть менее напряжённо оглядела остальных. Да, если б она встретила тут только Александра, невредимой отсюда выбраться б не удалось. В полицию он бы её не сдал, видно по непроходящему недовольству, ненависть уже успел неосознанно перекинуть на неё — как если б не её друг с его коллегами, менты тут не околачивались бы — но хорошего от него ждать бы точно не приходилось.       Берсеева как можно спокойнее показала всем присутствующим удостоверение.        — Во докатились, — усмехнулся Александр. — менты своим же палки в колёса вставляют. Что, неприятно? То-то и оно, — он рывком вытащил нож из щели, Вика напряглась, готовая отступать, слишком много ненависти в его жестах и горечи, так и не забытой боли. Что-то давно полиция ему сделала не то. — Да не шарахайся так, посодействую. Садись, — одним движением выдвинул облезлую табуретку. Психолог кивнула и присела. Очень хотелось убежать или хотя бы сесть подальше, чтобы у него не было возможности так же легко придушить её в случае чего. — Записывать будешь?        — У меня диктофон, — Вика аккуратно, неусыпно наблюдая за реакцией всех десятерых и особенно сидящего перед ней, положила устройство на стол и нажала на кнопку.       Тот усмехнулся и облокотился на спинку стула.        — Меня зовут Сомов Александр Николаевич, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения. Вчера вечером никого не видел, мой дом находится на другом конце деревни, ночью с одиннадцати до шести утра спал. Подтвердить могут моя жена и два сына. Странного ничего и никого в субботу, пятницу и так далее не замечал, с убитой и обвиняемой не знаком.       Поза предельно расслабленная, взгляд презрительно-насмешливый, на губах мерзкая усмешка. Казалось, Александр наслаждался её замешательством, предельной настороженностью и невыносимой расстерянностью, Берсеева точно могла сказать: ему когда-то очень сильно навредили полицейские или детективы и что-то с ним не так, но вот что именно?        — Меня зовут Сомова Надежда Аркадьевна, — не дав даже слова вставить, приняла эстафету его жена. — того же года рождения. Вчера вечером никого не видела, не слышала, ночью с десяти вечера до шести утра спала. Два раза просыпалась: в два ночи, потому что холодно стало, и в четыре утра, проверяла сыновей. Подтвердить могут мой муж и сыновья. В пятницу и субботу никого и ничего странного не замечала.       Женщина спокойна, её ничего не тревожило, не удивляло, лишь в глубине глаз плескалась жалость к ней, к Берсеевой — и это странно. Невозможно быть настолько невозмутимой, когда неподалёку жестоко убили одного человека и подставили второго. Где хоть какое-то сострадание им, а не Вике?        — Я, Сомова Алина Александровна девяносто пятого года рождения, никого и ничего странного не замечала. С прошлого понедельника до семи утра этого жила у подруги в городе. Подтвердить могут все мои одногруппники, мы регулярно вечеринки устраивали.       Вот тут стало легче дышать: Алина немного, но нервничала, за себя, за родителей, просто перед ней, незнакомым человеком, жалела убитую, ненавидела посмевшего нарушить тишину и спокойствие деревеньки убийцу. Виктория никогда не думала, что когда-нибудь так обрадуется обычному яркому для психолога проявлению человеческих эмоций. Эта девушка казалась соответствующей нормам, рядом с ней можно было стоять, не ожидая непонятно чего, как от её отца.       Берсеева не удержалась и мягко, успокаивающе улыбнулась ей, нечего бояться, пусть знает.        — Я, Короткó Степан Иванович, семидесятого года рождения, докладываю: вчера с четырёх до одиннадцати вечера находился в этом доме, играл с Савловым Петром Алексеевичем в шахматы, в начале двенадцатого ушёл домой, вон тот, соседний, и лёг спать. Подтвердить могут камеры у меня вокруг дома, ничего и никого странного не замечал на всей прошлой неделе.       Тоже невыносимо спокоен и уверен в своих словах.       А вот следующий, Старостин Тимофей Аркадьевич восьмидесятого года рождения, выглядел несколько расстроенным и подавленным.        — Вчера я неважно себя чувствовал и находился весь день дома, Настасья может подтвердить, она заходила в шесть вечера.        — И в одиннадцать, — добавила Нестеренко. — Он уже спал.        — Ничего странного не замечал, — странно блеснули глаза Старостина.       Хотя вполне возможно, что он и сейчас чувствовал себя нехорошо. Вон, нездоровый румянец на щеках и постоянное потирание виска, точно голова болела. Даже чёрные волосы со слишком заметной сединой справа свисали до плеч неприятными и неопрятными паклями; под глазами залегли тёмные мешки, на загорелом низком лбу появились явно новые морщинки. Зачем вообще тогда сюда пришёл?       Ладно, не время диагнозы ставить, надо ещё успеть остальных опросить.       Оставшиеся пятеро эмоций никаких не проявляли, жестами волнений не выдавали. Сколько раз они все попадали на допросы? Никто ничего и никого не видел, можно подумать, Ольга, Карина и их недоброжелатели сразу телепортировались в сарай, потом в машину и вместе с машиной на дорогу через лесополосу.        — Вы бывали на допросах до сегодняшнего дня? — не удержалась Берсеева. Кто знает, может, это не тихая и спокойная деревенька, а наоборот, убийства тут чуть ли не на каждой неделе происходят, что все жители уже привыкли и ничему не удивляются.        — Какое отношение это имеет к ночному убийству? — медленно наклонившись вперёд, насмешливо и пристально посмотрел на Викторию Александр. Сразу стало не по себе, по спине побежали мурашки.        — Никакого, но…        — Вот и не возникай, — ласково оскалил зубы тот. Его жена только поморщилась и покачала головой. — Что-то ещё?        — Да, — нервно сглотнув, кивнула Берсеева, давя ужас на корню. Нельзя так вести себя с подозреваемыми, однако психологу никогда ещё не было так сложно и так страшно сидеть напротив, казалось бы, обычного деревенского жителя. — Я бы хотела поговорить с самим Петром Алексеевичем.        — Валяй, — не менее ласково и от того жутко произнёс Александр.        — Пойдёмте, Виктория, провожу, — с места встала Нестеренко Анастасия пятидесяти шести лет. Она на добровольных началах в течении всего года бессменно работала сиделкой у Савлова. Вика бы не ошиблась, предположив некую связь между ними. Надо будет потом попросить Женю пробить её и Александра. Нет, не только их, всех.        — Эй! Выходите все.       Со стороны входной двери послышались тяжёлые шаги, Берсеева растерянно оглянулась, судорожно соображая, куда спрятаться, и высчитывая оставшиеся до задержания секунды. В том, что вошёл один из полицейских, Вика не сомневалась, вон как все напряглись, аж лица закаменели.        — Анастасия…        — Прячьтесь, Виктория, — еле слышный шёпот почти касающихся волос у виска губ.       Нестеренко резко толкнула психолога вправо, предварительно открыв еле заметную дверцу. Не удержавшись на ногах, Берсеева больно ударилась всей левой частью тела и с судорожным вздохом сползла на пол. Висок неприятно саднило, кажется, кожу содрала. Неприятно.       Вика огляделась, щурясь в полутьме и мало что различая: комната точно небольшая, без окон и с одной дверцей, через которую её сюда и втолкнули, вещей минимум. Ладно, не время рассиживаться, надо послушать, о чём они говорят, вдруг уловит что-то важное?       Берсеева прильнула к дверце, напрягая слух — говорившие стояли не близко.        — Ну, что столпились? — незнакомец сердился. — Давайте, на выход все, живо! Без промедлений, все, кроме Нестеренко. Она может остаться.        — Я тоже останусь, — ледяной голос Александра пробирал.       Напряжение почувствовала даже Берсеева, не имеющая возможности увидеть происходящее.        — Оставайся, шахматист, — последнее слово так и сочилось сарказмом.       Следом послышались быстро удаляющиеся тяжёлые шаги и довольно громкий хлопок дверью. Вика еле успела отпрянуть от резко открывшегося входа.        — Что сидишь, выходи, — грубо не дал и слово вставить Александр, больно схватив психолога за руку и выдернув наружу прямо в объятия Нестеренко.        — Саш, это всё-таки женщина, пусть и мент, прояви уважение, — устало выговорила ему Анастасия и повернулась к потирающей правое предплечье Берсеевой. — Простите его, Виктория, он не со зла это. Идёмте, — поманила в соседнюю комнату.       Интересно, что же тогда у него называется «со зла»? Не выпуская Сомова из виду, психолог проследовала за сиделкой Савлова. Пётр Алексеевич полулежал в кровати с шахматной доской на кроватном столика, с интересом рассматривая вошедшую незнакомку.       Тёмные карие глаза так знакомо завораживали, притягивая взгляд. Что в них не так? Что-то они напоминали, давно забытое и такое приятно-горькое. Так, Берсеева еле заметно качнула головой, не время в воспоминания погружаться. Допрос, допрос.        — Блондиночка? — насмешливо уточнил он у Нестеренко. Скрипучий голос неприятно сощурившемуся лицу старика очарования не прибавлял. Характер у Савлова точно нелёгкий, это из без считывания жестов понятно. Странно то, что он пытался что-то вспомнить с момента, как вошла психолог. — Что такая очаровательная Кудряшка забыла у меня в гостях? — Берсеева невольно провела рукой по волосам и уже достала диктофон, но полный яда комментарий её остановил. — Настасья, что же ты? Дай Кудряшке стул, а то на ногах вон еле держится, бледненькая, не ровен час, грохнется.        — Пётр Алексеевич, — сама того не желая, жёстко отозвалась Виктория, холоднея лицом. Хватит уже издевательств, надоели. — шестьдесят третьего года рождения, — резче продолжила она, прерывая открывшего было рот в язвительной ухмылке Савлова. — Когда вы узнали о пропаже машины?        — Четыре дня назад, — взглянул на Александра. — А похожа, — тот серьёзно кивнул. Впервые за всё время серьёзно.        — Как вы об этом узнали?        — Настасья в магазин ходила днём, вернулась в четыре, кричала: машину украли.        — В полицию заявление подавали?        — Нет, всё равно её давно уже продать хотел. Никто не хотел покупать, раздражала уже, а тут наконец-то хоть кто-то.        — То есть, — удивлённо чуть приподняла брови Берсеева. Неужто действительно всем здесь плевать на всё? Да что ж все такие равнодушные?! — у вас угнали машину, а вам всё равно? — с каждым словом голос становился громче, нервы не выдерживали. — И что с её помощью совершили преступление, тоже всё равно? Вы понимаете? Вы понимаете?! — психолог всё же не сдержалась и ударила стол ладонью, на эмоциях совсем не почувствовав боли. — Вы понимаете, что ночью было совешено убийство или нет?       Вика сняла очки и с усталым вздохом закрыла глаза ладонью, локтями облокачиваясь о стол. Господи, где же взять силы и терпения, где?        — Не похожа, — скрипучий голос.        — Да на кого?! — раздражённо и громче обычного спросила Вика, отнимая руку от лица. — Вы понимаете, что сейчас от вас, от вас всех, — обвела очками троих присутствующих. — зависит судьба невиновной девушки? Она не убивала Карину, не за что было, — тихо, очень тихо прошелестели в комнате слова, задевая грубые струны души. — но её подставили, и полиция не хочет потратить хоть немного времени на более детальный анализ! — уже раскатом грома пронеслись отчаянные попытки донести ситуацию до умов. — На десять лет… Десять чёртовых лет среди полных подонков и скотов! Она не выживет, — на одном выдохе, от переполняющих эмоций повышая голос, задыхаясь от понимания обречённости, произнесла Берсеева. — А вы все строите из себя бездушных нелюдей, зачем? Вы все, многие из вас, что-то скрываете, зачем вы помогаете преступнику? Зачем?       Полный горечи судорожный вздох. Довели. Она ничего не могла сделать, ничем не могла помочь Василию, Диме, Жене, Ольге, да никому! Зачем тогда вообще нужна, если бессильна во всём, зачем? Вика отчаянно схватилась за голову, как за последнюю надежду цепляясь за волосы, воздуха катастрофически не хватало, ни идеи. Ни мысли. Ничего. Пусто. Беспросветная мгла.        — Я пойду, простите.       Еле заметно кивнув, пошатываясь на ослабевших ногах, медленно побрела к чёрному выходу Берсеева. В ушах неприятно звенело — передоз общения — не надо было сразу же сюда ехать, лучше уж отдохнула бы одна часочек, а после хоть куда. Сама виновата, не рассчитала риски.        — Антон, забери меня в отдел, пожалуйста.       Вика не помнила как оказалась у лесополосы, как умудрилась остаться незамеченной полицейскими работниками, как вообще не заблудилась, ничего, только всепоглощающие усталость и пустоту.        — Вика, ты в порядке? У тебя очень измученный голос.        — В порядке, я в порядке, — и отключилась.       Антон приехал на удивление быстро, встревоженно оглядев психолога, укоризненно покачал головой и едва ли не на руках затащил в машину, укрыв пледом напоследок.        — Спи, — тоном, не терпящим возражений, припечатал он и захлопнул дверь. Смертельно уставшая женщина почти мгновенно погрузилась в беспокойное ничто.