***
Так ужасно начавшаяся жизнь в темноте как-то вдруг стала для неё самым лучшим, что случалось с ней. Первое приятное открытие случилось, когда огромный человек, которому она помогла в битве с её убийцей, пришёл к ней и заговорил. И хоть ей не были понятны его слова, она не была глупой и могла смотреть и делать выводы из того, что видит. А видела она здоровяка, повелевающего тьмой, который победил всех остальных. Да и с пониманием у них было всё не так плохо – когда нужно было донести свою мысль, то она просто очень сильно желала этого, и её новый знакомый понимал её. На удивление амбал оказался умным. Порой даже чересчур – некоторых его поступков она как ни старалась, но понять не могла. Например он вышел победителем из всех своих многочисленных схваток, но убивал он редко когда. Но это было глупым с её точки зрения – если есть враг, то зачем его оставлять в живых? Она бы убила. А вот он нет. Непонятно. А потом громила взял её с собой в обход побеждённых им врагов, то ли бахвальства ради, то ли опять по какой-нибудь непонятной заумной причине, и спустя какое-то время она встретила своего убийцу. Она как могла объяснила здоровяку что уж его-то точно стоит убить, но тот был глух к ней. Ей так показалось. Но спустя очень короткое время он словно бы одумался и начал вести себя более нормально – к врагам перестал испытывать глупое сострадание, и снова вернулся в белому человеку. А потом был самый прекрасный момент в её жизни – месть. Причём протекала она довольно долго, так что успеть насладиться процессом у неё получилось превосходно. А в конце она убила его, убила своего убийцу, как бы невозможно это не звучало. Возможно правы были старики – жизнь это всего лишь часть чего-то большего. И если причин не верить в реинкарнацию у неё не было, всё же после своей смерти она оказалась в этом теле, то вот в посмертное счастье она не верила. До этого момента. Не важно кем был этот большой человек – таким же как она умершим, или же кем-то большим, например богом, с его помощью она познала радость. И будь она в другом теле, хоть бы немного напоминающим её прежнее, и она бы его отблагодарила собой. Обрывочные воспоминания о религии, внешности, своей и ещё парочки людей, и несколько запомнившихся видов деревни и леса – вот и вся её память о прошлой жизни. Но даже эти крохи помогли ей сориентироваться в новом мире. Мире, совершенно точно не являющимся тем, в которым она раньше жила. И раз уж в этом новом мире одиночества и смерти ей выпал шанс быть рядом с таким спутником, то было бы глупо от него отказываться. Тем более что к здоровяку, после такого то подарка, она начала испытывать признательность. И заинтересованность. И, чего уж себе то лгать, обожание. Она как могла делилась своей радостью с ним, а когда он погрузился в молчание, больше ничего от неё не требуя, то она просто забралась к нему на руку и погрузилась в приятную полудрёму.***
Не знаю сколько мы провели времени в блаженном ничего неделании, вот только мне в конце концов это наскучило. Ещё не до такой степени, чтобы напрягать свой мозг и начать что-нибудь изобретать с туманом или прочими своими способностями, но вот полюбопытствовать по поводу состояния моего физического тела мне захотелось. И меня не пустили. Непонятно как, но захвативший моё тело вселенец всё время оказывался на шаг впереди меня, словно бы заранее зная, что я буду делать. Меня эта схватка умов вмотала похлеще прошедшей массовой драки. Отойдя немного от внезапной усталости я открыл глаза и огляделся. А потом чертыхнулся и зажёг пару светляков, потому как без них было не видно ни зги. Ящер обнаружился у меня на руке. Занятый попытками взять под контроль своё физическое тело, я как-то упустил из виду что творится с моим телом, хм, духовным. М-да. На лицо проблема определений – правильно ли называть внешнее тело физическим? Ведь по факту мы все тут души, что снаружи, что внутри, то есть призраки, по сути. Тогда получается забавно – эдакая матрёшка из душ, в которой есть много оболочек, причём не одна в другой, а как много-много мыльных пузырей, запертых в одном теле. Неприятная аналогия, не хотелось бы лопнуть. Интересно, а внутри меня тоже есть своя более мелкая матрёшка? И как, блин, вообще это работает? Почему все съеденные монстры возродились в этом вроде как внутреннем мире, а просто не исчезли? А убитые здесь умирают насовсем, или же отправляются внутрь своих убийц, чтобы уже там продолжить сражаться? Как бы мне всё это узнать? Проблема в том, что при поедании монстров я ни разу не видел, как из их тел души перемещаются куда-либо. Да и как бы они переместились, если наши тела и есть те самые пресловутые души, только малость перерождённые. Ну, или не малость, тут уж у кого как. От таких невнятных размышлений у меня снова заболела голова, и я решил отлжить в сторону всю эту философию. Захотелось поделиться чем-нибудь хорошим с ящером, пригревшимся у меня на левой руке и всё также фонящим радостью. Вспомнив свои давние эксперименты на бархане, я попробовал воплотить у себя между пальцев правой руки монетку. Ну, точнее просто кругляш, для начала. Туман легко поддался моему желанию и спустя пару мгновений и пару уплотнившихся и стёкшихся ко мне в ладонь темных потоков я стал обладателем кругляша, чуть больше и толще пятака. Чёрного. С таким, блин, реквизитом, даже и фокус с исчезновением монеты показывать не надо – на фоне окружающей нас черноты это кругляш ещё нужно было постараться заметить. Пришлось копаться в куче гальки из осколков масок монстров, с целью найти подходящую заготовку. С поискам этой груды мусора проблем не возникло – всё же я её постоянно поддерживал в состоянии именно кучи, чтобы мусор опять не разлетелся вокруг, и потому всё время знал где она находится. И даже перелопачивать всю эту гору ломаных костей не потребовалось, потому как брошенные последними осколки маски белой твари вполне подходили. Интересно, а материал масок монстров можно вообще называть костью, или это неверно? А-а-а, не важно это... А важно то, что их ещё можно было как-то обработать, в отличии от той же гальки, над которой я в своё время измывался как мог, и в итоге получившиеся камушки оказались самым прочным из того что здесь находилось. Пообтесав подходящий осколок с краёв, долее-менее придав ему форму маленького диска, я растормошил ящера, который пока я подготавливал кругляш перебрался ко мне на плечо. Подвесив ящера напротив себя болтаться в пустоте, я продемонстрировал своему зрителю белый кругляш. А потом просто начал прогонять отработанную программу. Пришлось кое где смухлевать – сколь бы искусно я не обращался с туманом, но вот в своих пальцах всё ещё нет-нет, да путался. В такие моменты приходилось скрывать вываливающуюся монетку чёрным туманом, или же помогать себе туманными же нитями. И то и другое в приглушённом свете светляков терялось на темном фоне. Моё импровизированное выступление произвело на ящера очень яркое впечатление. Признаться, это было приятно. А ещё я вспомнил тех дошколят, что тоже когда-то в довольно схожей искренней манере восхищались моими фокусами. Ох, да я и сам был тогда ребёнком. Ребёнком, да… Детская реакция, скромные сила и размер моего то ли спутника, то ли питомца натолкнули на мысли о том, что передо мной душа ребёнка.***
Я ещё долго показывал разные фокусы, в силу ограниченности доступных предметов задействовав туман и светлячков. Ещё долго я смотрел с застывшей улыбкой, которую, я надеюсь, моя маска вообще была не в состоянии передать, на своего единственного зрителя. Мне было сильно не по себе. Одно дело видеть, убивать и даже жрать монстров, и другое видеть перед собой ребёнка. Пусть и переродившегося, как и все люди, попавшие в этот грёбанный мир. Этот грёбанный загробный мир. В конце концов исчерпав весь возможный арсенал фокусов и даже кое-где повторившись пару-тройку раз, я решил использовать, скажем так, сугубо военную разработку в мирных целях. Ну и хотелось как-то подтвердить свои мысли, да. Потянувшись к туманным коконам, обёрнутым вокруг покалеченных пленников, я сосредоточился, и постарался одновременно воздействовать на недобитков. Из-за отбрасывания лишних конечностей у почти всех пленников оказались тела похожей формы – безрукое-безногое туловище с бестолковой головой на нём. Были, конечно, ещё и всякие другие твари, но что у волка, что у кентавра, что у неведомой кракозябры или того же ежа был торс, и мне это очень сильно облегчило работу. Ожидающий нового зрелища ящер вдруг задёргался и начал чесать лапками свой живот. Мне, к слову, тоже было щекотно, но терпимо. Усилив эффект я начал щекотать другие места и добился нужного эффекта. То ли я такое нечувствительное бревно, то ли наоборот – ящер излишне восприимчив, но спустя пару мгновений он уже катался кубарем и беспрерывно чесался везде, куда мог дотянуться. И на непривычный мне манер хохотал высоким голосом. Голосом очень похожим на детский. Нашу минутку щекотки прервало недовольное внимание. Владелец внешнего тела тоже, очевидно, испытывал зуд по всему телу, и ему, я чувствовал, это не нравилось. Грозное недовольство на минуту пропало, чтобы позже вернуться хорошо ощутимым злорадством. А спокойную темноту моего внутреннего мира начали освещать вспышки, оставляя после себя светящиеся силуэты. Этот урод каким-то образом сумел провести сюда чужаков.