***
Когда-то Ричард торопился уехать из Надора, от беспросветной скуки и эсператистских нравоучений, в Олларию — туда, где, как ему казалось, бурлила настоящая жизнь. На прощание мать обещала проклясть его, если он вернется к эру. Ричард криво усмехнулся: он и без материнского проклятия пережил такое, что и Дидериху не вообразить. Интересно, как встретит его мать теперь, когда благодаря королевскому указу стала полновластной хозяйкой Надора? Пару часов назад он оставил кэналлийцев на постоялом дворе с вывеской, где веселый крестьянин ехал верхом на корове, и остаток пути по узкой скалистой тропке проделал в одиночестве. Старая ива, с которой в детстве его снимал отец, лежала вывороченными корнями кверху, примятая огромным валуном, что и двоим с места не сдвинуть. Каменные обломки усеяли все вокруг, так что Ричард спешился и повел лошадь в поводу. Древний подъемный мост перекосился, ближним концом провалился в ров, проржавевшие цепи оборвались и висели безвольными плетями, позвякивая на ветру. Рядом перекинули шаткий деревянный мосток из наспех оструганных бревен и досок. В куче валунов по ту сторону рва теперь невозможно было узнать старую сторожевую башню. Крепостная стена, без того ветхая, поросшая мхом и сизым лишайником, местами обвалилась до фундамента. Ричард беспрепятственно прошел в ворота — никто не окликнул, не остановил. Что за вопиющая беспечность? Замку изрядно досталось: западный флигель, который и в прежние времена сильно нуждался в ремонте, рухнул, превратившись в груду мусора; галерея, соединяющая парадную залу с восточным крылом, где находились жилые комнаты, разломилась надвое, земля под ней была густо усыпана витражным стеклом и щепками. Гербовая башня снаружи казалась целой, лишь в некоторых окнах на верхних этажах полопались стекла. Черепичные скаты покрылись проплешинами, каменные плиты двора под ногами будто бы пустились в пляс и, подустав, рухнули где ни попадя. Было тихо, только где-то за конюшней истошно кудахтала курица, оповещая мир о снесенном яйце. — А ну, стой! — послышалось грозное у него за спиной. Ричард обернулся: прямо в лоб ему глядело широкое дуло старенькой эскопеты. Капитан Рут стоял, расставив ноги, и лицо его выражало решимость стрелять, буде пришелец вздумает чинить непотребство. Ричард откинул капюшон, шагнул навстречу, рукой отвел ствол оружия в сторону: — Это так теперь меня в отцовском доме встречают? — спросил он, вздергивая бровь — совсем как Алва. Ну и пусть. Капитан Рут прищурился, вгляделся в его лицо и расплылся в немного растерянной, но радостной улыбке: — Тан Ричард! Да как же это? Откуда? Госпожа Айрис сказала, вас в тюрьму... Сбежали? Как же... — он протянул руку, коснулся пальцами волос Ричарда и тут же, смутившись собственной вольности, отдернул ладонь. — Простите, тан, не признал вас сразу. Ричард похлопал его по плечу, осмотрел пустой двор, спросил: — Где все? Герцогиня? Сестры? — Уехали, — вздохнул капитан. — Почти месяц тому уехали, сразу как госпожа Айрис домой воротилась... Он вдруг запнулся, лицо его сделалось виноватым. — Вы не подумайте худого, тан, — проговорил он покаянно, часто моргая слезящимися глазами. — Мы сами бы никогда, что же мы, предатели какие? Но госпожа Айрис велела: сказала, все от вас при свидетелях отречься должны, мол, не господин вы нам больше. И что теперь одной госпоже Мирабелле, да продлит Создатель ее годы, повиноваться надлежит. Очень уж она просила, говорила, что если ослушаемся, Надор на сторону отдадут, кому ни попадя. Ричард махнул рукой. Какое это теперь имело значение? Он задумчиво поглядел на обрушившуюся галерею. Ричард не стал читать письмо с вороном на печати, которое обнаружил в своей седельной сумке на третий или четвертый день пути. Зачем? Что нового мог он прочесть, после того как по прихоти синеглазой женщины побывал у Алвы в голове? Очевидно, что его план не сработал. Во всяком случае, не сработал полностью. Но кто знает? Не отрекись от него старый Рут, разговаривали бы они сейчас? А матушка? Тоже отреклась? — Куда уехали герцогини? — спросил он — холоднее, чем намеревался. Капитан Рут вздохнул, покрутил в руках эскопету, приставил к ноге дулом вниз. Смотреть Ричарду в глаза он избегал. — В Селкирке обосновались, у тамошнего барона, и слуг — кого с собой увезли, кого по домам распустили, а я с парнями тут приглядываю, чтоб за хозяйским скарбом никто не полез. Герцогиня Мирабелла сказала, ноги ее тут не будет, пока епископ Игнасиус замок не освятит и нечисть не повыведет. Теперь-то и освящать, почитай, нечего. — Какую еще нечисть? — удивился Ричард. — Сам-то я не видел, — капитан Рут сложил пальцы в охранный знак, — но слышали все, кто в замке был. Госпожа Айрис воротилась, и аккурат через три дня загрохотало среди ночи — будто лошадь взбесилась и принялась по полу в бывшей оружейной тарантеллу отплясывать, аж доспехи на стенах затряслись. Спать не можно было, так гремело. Госпожа Мирабелла велела покои отворить и шутника высечь, а там — пусто, только грохот еще громче сделался. Отец Маттео до утра молитвы читал и водой святой стены кропил, и вроде бы стихло все. Но на следующий день, сразу после обеда, как стемнело, снова загремело — и так до самого рассвета. И на следующий день. Тогда госпожа герцогиня и объявила, что ни за что не останется под одной крышей с нечистью. И, скажу я вам, оно и к лучшему — недели не прошло, как землетрясение случилось. Да вы и сами видите. Он тяжело вздохнул и махнул рукой, демонстрируя разруху. Ричард задумчиво изучал разбитые стекла в окнах второго этажа: отцовский кабинет, столовая, малый салон, в котором матушка устроила классную комнату для Дейдри и Эдит.. Окна спален выходили на другую сторону, так что ущерб было не оценить. В любом случае, жить сейчас в замке — сомнительное удовольствие. — Поеду я, — сказал Ричард и погладил лошадь по теплому боку. — Если потороплюсь, еще засветло в Селкирке буду.***
Бароны Селкирк, вассалы Окделлов с незапамятных времен, жили в четырех хорнах, в низине за буковым лесом. Жена нынешнего барона так и не смогла произвести на свет наследника. Тихая и неприметная, она ревностно чтила Создателя и пользовалась особым благоволением герцогини Мирабеллы. Странно только, подумал Ричард, что матушка не остановилась у Лараков. Дорога петляла между деревьев — неширокая тропка, утоптанная вьючными лошадьми, что перевозили хворост и валежник для крестьянских печей. Исполинский бук, который упал поперек дороги, распилили, срезали боковые ветки и сучья, но пока не вывезли — в герцогском замке уже с месяц не топили каминов, и очаги в кухне не разжигали. Скалы за лесом стояли черные: снег сошел из-за землетрясения, а новый еще не выпал. На стремительно темнеющем небе зажигались первые звезды, когда Ричард очутился у запертых ворот усадьбы. На стук в смотровое окошко выглянул краснощекий детина, с интересом уставился на одинокого путника. Открывать ворота он не торопился. — Чего надоть? — спросил он несколько развязно и широко зевнул. — У меня письмо для герцогини Мирабеллы, — сказал Ричард. Препираться и пускаться в объяснения он не хотел. Сейчас, после девяти дней в дороге, он походил скорее на разбойника, чем на герцога, в крайнем случае — на гонца со срочным известием. — Давай сюда, — детина просунул в окошко ладонь, нетерпеливо пошевелил заскорузлыми пальцами, красными от холода. — Отдам герцогине лично в руки, — отрезал Ричард и смерил собеседника своим новым — страшным — взглядом. Тот фыркнул, но сразу же закашлялся и загремел засовом, отпирая. Во дворе Ричард, не глядя, бросил поводья привратнику, сам быстрым шагом пересек посыпанный песком двор, поднялся на невысокое крыльцо с покосившимися деревянными перилами. Лакей в коричневой ливрее с толстой свечой отпер дверь, выслушал про письмо и прошелестел: — Прошу следовать за мной. Перед дверью в конце длинного темного коридора лакей остановился и спросил: — Как прикажете доложить? Ричард молча отстранил его и сам распахнул дверь. Замер на пороге и — вздохнул с облегчением. Герцогиня Мирабелла и женщина в черном, которая сидела с книгой на низком пуфе у ее ног и читала что-то из эсператии, подняли головы при его появлении. Дейдри и Эдит прекратили возню на скамье у камина — они перематывали, вернее, делали вид, что перематывают, клубки серой шерсти из большой ивовой корзины, а сами, склонив головы и зажав ладонями рты, хихикали над гримасами Айрис: та приложила к верхней губе кончик косы и грозно раздувала щеки, изображая кого-то усатого. Живы! Все живы и, на первый взгляд, в полном порядке. Разумеется, он знал: случись что, и на любом постоялом дворе новости немедленно стали бы главным блюдом за ужином. Но лишь теперь, увидев матушку и сестер своими глазами, он позволил себе расслабиться. — Что вы себе... — начала было женщина в наглухо застегнутом черном платье — кажется, баронесса, — но герцогиня Мирабелла уже поднялась с кресла, шагнула к нему навстречу, раскинув руки. — Ричард, — сказала она севшим голосом и обняла, прижала к груди — враз обессилевшего и обмякшего. — Ричард. Хвала Создателю, сын мой. Вы живы.***
Ошарашенная баронесса удалилась, чтобы распорядиться об ужине и покоях для герцога Окделла; на ее лице ясно читалось, что она ума не приложит, где разместить еще одного высокородного гостя. Эдит и Дейдри, которые не спускали с Ричарда круглых от удивления глаз, отправили спать, невзирая на протесты. Лицо Айрис приняло такое упрямое выражение, что стало ясно, даже если мать призовет на ее голову любые проклятия, добровольно с места она не сдвинется. Сестра помогла Ричарду снять дорожный плащ, с грохотом подтащила скамью ближе к камину, небрежно смахнула на пол мотки шерсти, на пару минут исчезла за дверью и вернулась в сопровождении служанки, которая несла медный таз, кувшин с теплой водой и чистое полотенце. Сама полила Ричарду на руки, боязливо коснулась седых волос, убирая прядь ему за ухо. Герцогиня Мирабелла молилась, преклонив колени перед раскрытой эсператией, которую оставила баронесса. Теперь, когда первая радость от встречи улеглась, Ричард испытывал неловкость. Что успела рассказать Айрис? О чем не стоит даже упоминать вслух? Он вытер лицо и руки, натянуто улыбнулся сестре. Матушка поднялась, разглаживая складки вдовьего платья. — Я рад найти вас всех в добром здравии, — сказал Ричард — на ум шли лишь дежурные, ничего не значащие фразы, вроде «Прекрасная погода для этого времени года, не правда ли?». Герцогиня присела рядом, взяла его за руки, посмотрела в лицо и спросила серьезно: — Говорите, Ричард. Вы бежали из тюрьмы? За вами гонятся? Сколько у нас времени? Мы придумаем, как и где вам укрыться. Ричард замотал головой: — Все в порядке. Ничего не нужно. Мирабелла отпустила его руки, взглянула озадаченно: — Но ведь Айрис... и королева Катарина в своем письме ясно дала понять, что вы под стражей в Багерлее, и против вас выдвинуты обвинения в государственной измене. Мы просто чудом не лишились Надора! Я вижу, — она совсем как Айрис коснулась его волос, — что вам пришлось нелегко. Вы изменились, сын. В чем именно вас обвиняют? — Я почти убил Рокэ Алву, — сказал Ричард хрипло. Это была правда, как и то, что за такое его вполне могли отправить на эшафот как государственного преступника. Айрис вскрикнула и прижала руку ко рту. Мирабелла с бесстрастным лицом пару мгновений смотрела ему в глаза, потом притянула к себе и коснулась губами лба. — Отец гордился бы вами, Ричард, — сказала она торжественно. — Как горжусь вами я. Ричард непроизвольно поморщился. Знала бы она... Да и отец, наверняка, в гробу перевернулся... — Он жив? — выкрикнула Айрис. Она была бледна до серости, на щеках горели лихорадочные пятна, кулаки сжаты до побелевших костяшек. А во взгляде, направленном на Ричарда, горела ярость, подобная той, что заставила ее расцарапать ему лицо. — Тебя ведь отпустили, значит, он — жив? Не молчи же! — Айрис, сбавьте тон, ваше поведение неприлично, — одернула дочь Мирабелла. До каких пределов способна пасть влюбленная дурочка, если ее правильно подталкивать — так, кажется, выразился Алва? — Герцог Алва жив, — сказал он с каменным лицом. — С меня сняли все обвинения. — Жив! — Айрис выдохнула и засветилась от радости. — Он простил и добился твоего оправдания! Я знала! Я испугалась, когда он говорил со мной и сказал, что я должна уехать, но теперь я точно знаю — он любит меня, он сделал это ради меня... «В собственном доме уже не знал, куда деваться от ее назойливой любви». Разумеется, те слова были сказаны, чтобы «подтолкнуть» Ричарда — и, Леворукий, до чего же легко он подтолкнулся! А Айрис? Да Алве, захоти он, стоит лишь пальцем шевельнуть, и дурочка забудет обо всем. — Айрис, — позвал Ричард тихо. Дождался, когда она посмотрит ему в глаза, и продолжил: — Айрис. Клянусь Создателем и честью Окделлов, если ты когда-нибудь без моего ведома приблизишься к Рокэ Алве, я самолично отправлю тебя в монастырь, слышишь? Айрис хватала ртом воздух, как вытащенная из ручья плотвичка, но Ричард подавил нахлынувшую жалость. — Ты такой же, как она, — бросила она зло, сжимая кулаки и всем своим видом выражая готовность бежать — через снега и метель, к тому, кого любит. Ричард взглянул на Мирабеллу и, наверное, впервые понял, что она чувствовала, когда он так же, как Айрис сейчас, распробовав иную жизнь за пределами их маленького убогого мирка, рвался из Надора в Олларию — к Алве. Вот ведь действительно — проклятие рода Окделлов. — Герцог Алва просил меня передать, — слова давались с трудом, но если он не скажет их сейчас, момент будет упущен, — что никакой свадьбы не будет. И что если тебе взбредет в голову уронить свою честь, он не намерен более ее подбирать. — Ты врешь! Врешь ты все, — выкрикнула Айрис, злые слезы хлынули у нее из глаз. Она дрожала, кусала пальцы, чтобы сдерживать рвущиеся всхлипы. — Ненавижу тебя, — простонала она и бросилась к двери, прочь из комнаты. Ричард почувствовал, как матушка положила ладонь ему на локоть: — Она забудет, — сказала Мирабелла и вновь притянула Ричарда к себе, головой на плечо, погладила его волосы: невиданная щедрость от той, что никогда не давала волю материнским чувствам. Вот только Ричард ощущал себя самозванцем.***
Весна в Надоре в этом году наступила рано. И двух недель не прошло с приезда Ричарда, как снег стал плавиться и оползать со склонов, с юга задули влажные ветра, а по утрам его будил птичий галдеж: синицы и воробьи устраивали драки на подоконнике, куда он каждый вечер ссыпал остатки своей трапезы — крошки ржаного хлеба, сырную корку, прозрачный ломтик свиной грудинки. Матушка с сестрами гостили в поместье Селкирк, Ричард же обосновался в Гербовой башне, в бывших покоях отца, на этот раз с одобрения герцогини Мирабеллы. Откровенно говоря, Ричард сбежал — от Айрис, которая не желала с ним разговаривать. Она ни с кем не желала разговаривать, вечерами притворялась, что читает, примостившись у бюро, а сама хваталась за перо и быстро писала на клочке бумаги, пока думала, что ее не видят. Ричарду пришлось поговорить с бароном, чтобы тот настрого приказал домочадцам ставить его в известность, если герцогиня Айрис пожелает отправить письмо в Олларию. К осени, когда он приведет замок в относительный порядок, нужно будет открыть бальный зал. Если Айрис так уж хочется замуж — пусть выбирает, и пусть муж выносит ее ядовитый язык и колкий характер. Большую часть слуг и почти весь замковый гарнизон распустили по домам, но с его приездом многие вернулись. Вооружившись инвентарной книгой, которую вела сама Мирабелла, Ричард устроил ревизию съестных припасов: к счастью, зерно в амбаре уцелело, как и основная часть овощей, что хранились в подвалах. Бочки с кислым северным вином и сидром, хоть и скатились с належанных мест, оказались достаточно прочными. Солонина, сыры, вяленая рыба, сахарные головы, банки со специями, мешки с солью, веники сушеных трав, горшки с медом, топленым жиром, корзины зимних морщинистых яблок, орехи — до лета должно хватить. Ричард велел доставить часть провизии в поместье барона. Окделлы никогда не будут нахлебниками. Расходы предстояли немалые. Чтобы восстановить замок, понадобится много людей. Как только закончится весенняя распутица, он велит нанять землекопов, кузнецов, каменщиков и плотников. Их придется кормить, им нужно платить жалование, а еще заготовить лес и камень. И закупить стекло. Ричард взялся за приходно-расходные книги, в которых еще со времен ричардова прадеда, хранились записи об уплаченных налогах. Когда-то давно, еще при Эгмонте, книги вел старый Роджер Уоллис. Он умер за несколько месяцев до того, как в замок нагрянули люди короля. Нового управляющего так и не наняли — всем стала заниматься герцогиня Мирабелла. Ричард искренне сочувствовал матери: бесконечные колонки цифр, даты, имена владельцев и арендаторов, пастбища, леса, луга, мельницы, места для рыбной ловли; списки вдов, малолетних детей, мужчин, ушедших с герцогом на войну — все, кого освободили от подушного налога. Погодите-ка! Герцог Эгмонт давно мертв, восстание подавлено — а списки вдов, сирот и солдат повторяются из года в год? Ричард пролистал книгу вперед и назад. Одни и те же имена значились в списках снова и снова. Положим, вдовы так и не вышли замуж, подобно его матери. Но дети выросли, а солдаты либо не вернулись с войны, либо давно осели на родной земле и занялись мирным промыслом. Женились, построили дом, родили детей. Судя по записям, пять лет уж как покойный, лодочник Билл, который перевозил путников через Тейт, платил подоходный налог. Зато в разделе «мостовые сборы» ни пол словечка о новом мосте, что построили четыре года назад взамен лодочной переправы. Если налоги платятся исправно, в чьих карманах оседают деньги? Герцогиня Мирабелла наверняка не вчитывалась в списки, а Ричарду и в голову раньше не приходило вникать. Он смутно помнил, что все сведения предоставляли церковные приходы. Как удобно! Ричард со вздохом захлопнул толстую книгу. Отпер ящик письменного стола, достал черный бархатный мешочек. Распустил завязки и высыпал на стол золотые монеты. Мешочек обнаружился на дне его седельной сумки, и, найди он его раньше, с превеликим удовольствием швырнул бы кому-нибудь из сопровождавших его кэналлийцев. Сейчас же... Можно уподобиться герцогине Мирабелле и остаться нищим, но гордым потомком великого рода Окделлов. А можно потратить с умом. Уже спустя несколько дней Ричард распорядился отправить людей по всем ближайшим приходам: двоих солдат из надорского гарнизона и одного обученного грамоте и счету. Им предстояло опросить прихожан и составить новые списки налогоплательщиков. Разумеется, переписчиков попытаются перекупить, и сведения едва ли будут достоверными, но нужно же с чего-то начинать? Ричард преследовал и иную цель: ему необходимо было знать, скольких людей задела нарушенная им кровная клятва. Пришлось поехать в Селкирк и чуть не силком усадить разобиженную Айрис за подробную карту, чтобы указала, в какие деревеньки или поместья они с Рокслеями не успели попасть, выяснить, где от Ричарда не отреклись вслух. Разумеется, это могло быть просто совпадением, но старый Рут, не далее как вчера, попросил увольнительную для сержанта Коннора. — Невеста у него погибла, сейчас только узнал. Она с семьей аккурат за Медвежьим логом жила, да там не деревня даже, так, три хаты на отшибе. Мужчины их в основном охотой промышляли. Вчера брат ейный приходил: он в Лараке привратником служит. Поехал семью проведать — а там трещина в земле, и все три дома под землю ушли, сверху еще камнями присыпало. Сам не свой от горя Коннор-то. Ричард кивнул, не в силах произнести ни слова. Он чувствовал себя убийцей. И чувство это заставляло его торопиться, сделать как можно больше — пока еще мог, пока оставались силы. Вымотавшись за день, он забрался с ногами в старое скрипучее кресло, и всю ночь сидел, глядел на огонь и зябко кутался в меховое одеяло с расползающимися швами. В каминной трубе ревел ветер, где-то хлопал незакрепленный ставень, пронзительно кричали летучие мыши, а глубоко в скальной породе спал Зверь, и с каждым днем Ричард все яснее слышал биение его сердца. Он никак не мог согреться: не спасало ни горячее питье, ни подбитый мехом плащ. Бледный, с седыми волосами и зрачками, что заполнили всю радужку, он сам пугался своего отражения в старом мутном зеркале, так что в конце концов снял его со стены. Когда становилось совсем худо, он доставал карас, держал между ладонями, смаковал каждую каплю тепла. Чувствовал, как ускоряется ток крови. И глаза у него после этого становились почти прежними, серыми. Делал он это нечасто: вот уже несколько дней, как на карасе появилось тусклое пятно, шершавое и будто бы пористое. С каждым разом пятно увеличивалось. «И тогда я умру?» «И тогда ты отдашь холодную кровь». Ричарду было страшно. На сколько хватит караса? Что произойдет потом? Отчего-то представлялось, как он бесплотным призраком бродит по замку, пытается заговорить с матушкой, с сестрами, слугами, кричит — и никто его не слышит. А если он станет выходцем или, того хуже, гулем без чувств и без памяти, у которого одна лишь потребность — сгубить живое? Отчаянно хотелось написать Алве и попросить о помощи — он обязательно что-нибудь придумает, он всегда знает, что нужно делать. Вместо этого Ричард закрывал глаза и представлял, как волос невесомо касается рука. Вспоминал, как Алва спит, уткнувшись носом ему в шею. Грелся об эти воспоминания, будто о карас, а потом не мог уснуть — было стыдно, особенно перед Айрис и перед матушкой: обе были уверены, что Ричард Алву ненавидит. Ненависти он не испытывал — вся она выгорела в тот миг, когда его кинжал вонзился Алве в грудь. Но от чувства горечи избавиться никак не мог. Ричард вернул бывшего эра из Лабиринта, освобожденного от проклятия, что бы это ни значило. А за Ричардом никто не придет. Ричард начал сторониться людей. Когда выходил на улицу, натягивал капюшон пониже, чтобы не распугать своим видом мастеровых, что стекались к замку, привлеченные возможностью подзаработать. К строительству еще не приступили: начали с заготовки строительных материалов и расчистки завалов. С утра до ночи во дворе кипела работа. Камни кладки, которые еще могли пригодиться для укрепления стены, оттаскивали за амбар. Просмоленные балки и перекрытия, что пришли в негодность, пускали на дрова и складывали в поленницы у конюшни. Мелкий мусор жгли за стеной, крупный пока не вывозили из-за обрушенного моста. Прослышав о предстоящем восстановлении, в замок потянулись архитекторы, вооруженные тубами, где содержались самые разнообразные прожекты и планы. Все они имели мало общего с реальностью: одни в виду несуразности, другие из-за несусветной сметы. Ричард, с потаенным злорадством, отправлял их к герцогине Мирабелле. Пусть выбирает да растолковывает, отчего бальная зала на триста гостей на месте оружейной — не самая удачная идея. Ему самому не мешало бы съездить и повидаться с матерью и сестрами. Время истекало слишком быстро. Спустя еще неделю карас окончательно потускнел, стал легким и пористым, словно кусочек пемзы. Ричард сидел у самой решетки камина, так близко, что от накинутого на плечи одеяла пахло паленой шерстью, глядел на камень, и пальцы зудели от желания выжать из него остатки тепла. Завтра он уйдет в горы. Уляжется у костра и будет смотреть на звезды, пока не случится — что? В любом случае, будет лучше, если в этот момент он окажется подальше, береженого, как говорится... Он сел писать прощальные письма, но внезапно задремал прямо за столом. А на утро заявился лесник, чтобы договориться, какой участок пускать под вырубку, следом — управляющий старой каменоломней, в которой планировали добывать камень для реставрации замка. Старший мастер-каменщик желал согласовать смету на работы, паромщик — получить дозволение на организацию переправы через Тейт, пока не починят разрушенный землетрясением мост. Ричард говорил с ними коротко, не поднимал глаз от разложенных бумаг: серая радужка полностью исчезла за расширившимися зрачками, и взгляд его, наверное, был жутким: даже капитан Рут смотрел в сторону при встрече, хорошо еще, охранных знаков не делал. Отделавшись от посетителей, Ричард уселся за стол, отпер верхний ящик и вынул конверт с оттиском ворона на печати, повертел его в руках и поднес к горящей свече. Пламя жадно лизнуло плотную бумагу. Не нужно, чтобы письмо попало в посторонние руки. В последнее мгновение он передумал — отдернул конверт, хлопнул по нему ладонью, сбивая огонь, сложил вдвое и, не читая, спрятал за пазуху. Им овладела странная сонливость; даже тошнотворное чувство страха, что все эти дни ворочалось у него в животе, притупилось. Он перестал чувствовать холод. Кажется, он вообще перестал чувствовать. Жаль, что он так и не съездил в Селкирк попрощаться. Ричард выглянул в окно: было ясно, солнце уже уходило за гребень гор, скоро небо на востоке нальется чернотой. Он вытащил из кармана носовой платок, развернул его на коленях, кончиком указательного пальца прикоснулся к обуглившемуся карасу. — В последний раз, — прошептал он и осторожно, словно величайшую ценность, сжал камень между ладонями. Закрыл глаза и издал разочарованный вздох. Тепла было так мало, а пустота внутри Ричарда — такой необъятной. В голове гудело. Низкий вибрирующий звук шел снизу — из самой земли; нет, еще ниже — из скальной породы. Голос Скал, оплакивающих своего Повелителя. Люди отреклись от него, но Скалы — помнили. Ричард был плоть от их плоти, и все это время, даже не осознавая этого, он чувствовал их молчаливое одобрение и поддержку — и ему было хорошо дома, как никогда прежде. И именно в этот миг Ричарда осенило. План Алвы по спасению Надора был хорош. И он сработал бы, но Алва, безупречный, всегда и все учитывающий Алва, сам все испортил. Наверное, его чувство вины перед Ричардом было слишком велико и непривычно. Спасая его от смерти в Лаик, Алва своей кровью пробудил древний алтарь, и Скалы услышали Ракана — Скалы простили Ричарда. Скалы, но не слепые древние силы, что управляли Кэртианой. Так что, не встань Алва на пути зверя... Между ладонями сделалось холодно и пусто. Ричард открыл глаза: по платку рассыпалась горстка черного пепла — все, что осталось от караса. Конец. Теперь только собраться с силами и уйти как можно дальше от замка. Пошатываясь, Ричард накинул на плечи подбитый лисьим мехом плащ, привычно опустил на лицо капюшон. Шпагу и семейный кинжал он не взял — пусть Айрис отдаст сыну, если он у нее будет. Воздух был влажным и теплым, на стрехе конюшни вовсю ворковали и раздували сизые шеи скалистые голуби, за углом дома незлобно переругивались рабочие, с кухни тянулся запах стряпни. Печальный гул, слышный только Ричарду, усилился, разбился на голоса, и он мог уже различить низкий стон гор, надсадный плач валунов, которые много кругов назад откололись от материнской породы, тонкие всхлипывания камней поменьше. Был еще один звук, смутно знакомый, выбивающийся из общей минорной тональности. Ричард махнул капитану Руту, и когда тот подошел, пробравшись через кучи мусора, сказал: — Пройдусь до Селкирка, навещу герцогиню, к ужину не ждите, — он запнулся. — Вернусь послезавтра к вечеру. Капитан Рут если и удивился его желанию в одиночку, в потемках пройти пешком несколько хорн, вида не подал, но, кажется, все же сложил пальцы в охранный знак: то ли для Ричарда, то ли — против него. У ворот было людно: взамен проржавевших прилаживали цепи подъемного моста. Временный мост, деревянный и шаткий, совсем не годился для телег, груженных строительным камнем и лесом, бывало, он и под весом всадника угрожающе поскрипывал. Ричард оглянулся, сожалея, что он толком ничего не успел: даже дела в порядок не привел, хотя какие у него дела? Алва все сделал за него: Надор официально перешел к Мирабелле Карлион, после нее достанется кому-нибудь из сестер. Ну а дядя Эйвон, который, по рассказу матери, учинил безобразную сцену, когда узнал о новом королевском акте, мог забыть о герцогской короне. У Ричарда не осталось друзей, с которыми он хотел бы проститься, ну разве только с Кончитой, рыжим сьентификом и мэтром Прудоном, они были к нему добры. Что до остального — придется положиться на герцогиню Мирабеллу и надеяться, что все ричардовы старания за последний месяц не пропадут втуне. Хватит. Пора. Пожалуй, он спустится к скале с кабаньими головами — за все время Ричард так и не сподобился побывать на месте, где ему привиделся Зверь. Там он разожжет костер, прочитает письмо Алвы и представит, что тот сидит напротив, скрытый темнотой, глядит на него через язычки пламени и что-то рассказывает. А может, поет. Пение! Тот диссонирующий звук, что он слышал, был пением, а не плачем! Ричард посторонился, пропуская мастеровых, которые волокли к воротам наковальню и переносной кузнечный горн, и прислушался, стараясь уловить отзвук мелодии за перекрикиваниями рабочих, лязганьем цепей, скрипом досок, топотом, стуками, курлыканьем птиц, шумом ветра — за стонами скал и камней. Пение приближалось, усиливалось — высокая нота на пределе человеческого слуха, протяжная, переливчатая, наполненная радостью узнавания и близкой встречи. С ним, Ричардом? Не чуя ног, не желая упустить этот звук в царящем вокруг многоголосии, Ричард бросился прочь из ворот, через деревянный мост, на другую сторону рва. Перед ним стелилась дорога, вся в колдобинах и бороздах от подтаявшей грязи. Уходящее солнце отражалось в придорожных канавах, окрашивало в красный вершины гор. Из густой тени внизу показалась крытая серой замызганной парусиной повозка — как у циркачей или бродячих цирюльников. Возница подгонял лошадей, те упирались ногами в раскисшую землю и с видимым трудом поднимались в гору. Из-за занавесей в передней части фургона выбрался человек, уселся на козлах рядом с возницей. Последний солнечный луч, прежде чем исчезнуть за гребнем гор, вспыхнул медью на огненно-рыжих вихрах, которые сложно было спутать с чьими-то еще. Мартеллино? Здесь? В Надоре? Ричард зашагал навстречу, вскинул руку, и, кажется, его увидели. Мартеллино привстал, замахал приветственно, что-то сказал вознице, тот подстегнул лошадей, но они совсем выбились из сил. Пение сделалось громче, призывнее — даже голос Скал затих. Ричард кинулся бежать — и не успел. Его словно толкнули сзади под коленки, земля ушла из под ног, и он упал лицом в грязь, окоченевший, бездыханный, помертвевший. Скалы содрогнулись в агонии, в уши плеснул их оглушительный вопль, и наступила тьма.***
Посмертие — или что там ему полагалось? — оказалось не таким уж плохим. Тут было тепло, тихо и снились приятные сны, наполненные цветущими травами, жужжанием пчел, плеском ручья, шуршанием ветра в кронах, запахом хвои и полуденной негой. Пожалуй, он совсем не против провести так несколько дней, а лучше — лет. — Герцог Окделл, — назойливой мухой в блаженную дрему проник чей-то голос. — Ваша светлость! Как вы себя чувствуете? Вы меня слышите? Это я, Мартеллино, помните меня? Рыжему сьентифику совершенно нечего было делать в его посмертии, и Ричард, удивившись, открыл глаза. Прямо над ним аркой изгибалась серая парусиновая крыша фургона. Лежал он на чем-то твердом и теплом — и был абсолютно гол под прикрывающим его колючим одеялом. Ах да, он ведь упал! В поле зрения появилось улыбающееся веснушчатое лицо. — Ужасно рад вас видеть, ваша светлость, — сказал Мартеллино. — Я бы и раньше приехал, но дороги совсем развезло, насилу добрались. — Где это мы? — Ричард отчаянно не хотел подниматься: спину грел ласковый сухой жар, от которого по жилам разливалась сама жизнь. Мартеллино поднял лампу под стеклянным колпаком, освещая тесноту повозки: — Вы когда упали, я вас в наш фургон затащил, подумал, что нельзя время терять: камень когда еще в замок попадет, а вы, уж простите, совсем плохой сделались, в гробницу краше кладут. Стивену, вознице, я велел лошадей распрячь и в замок отправил — через ров нам с эдаким грузом все равно не переехать, пока старый мост не починят. Так что я с вами тут второй день уже сижу. Считайте, что я вас похитил, пока никто не видел, — он неловко рассмеялся. — Как второй день? — удивился Ричард и все-таки сел. — Какой камень? Но он уже знал — какой. Под его рукой в глубокой черноте караса переливались золотые и багряные прожилки, закручивались спирали галактик. Камень был рад ему, довольно подставлял гладкий бок под ладонь, ластился и согревал Ричарду кровь. — Герцог Алва решил, что алтарь следует вернуть туда, где ему место, а я вызвался его доставить, — сказал Мартеллино и подышал на руки. Изо рта у него шел пар, нос раскраснелся, а губы — напротив, приобрели сероватый оттенок. Ночи еще были по- зимнему морозные, а полотняные стены фургона служили плохим укрытием. Простудится еще сьентифик, подумал Ричард с искренним беспокойством. Сам он холода не ощущал, несмотря на отсутствие одежды. Выходит, Алва, хоть и не спустился за ним в Лабиринт, но все равно Ричарда спас, пусть не лично, а с помощью Мартеллино. Он осторожно погладил алтарь. Подарок Люциллы прослужил ему около двух месяцев, насколько хватит этого? Сама мысль о том, что из-за его прикосновений огромный карас рассыплется пеплом, казалась кощунственной. Но прямо сейчас ему было хорошо и радостно. Ричард спустил ноги на дощатый пол и со вздохом сожаления отступил от камня. Одеяло едва не упало, и Мартеллино, смущенно кашлянув, сказал: — Ваша одежда вся грязная была. К тому же я подумал, что без одежды вы скорее напитаетесь силой алтаря — ну, как в Лаик. Вот тут моя рубашка и штаны... Он окончательно смутился, и Ричард, придерживая левой рукой одеяло, протянул правую ладонь Мартеллино и сказал просто: — Спасибо.***
— Ну ничего себе, — присвистнул Мартеллино, с опаской обозревая разверзшуюся у его ног бездну. Небольшую ложбину, где не так давно из камня бил источник, а высокую древнюю скалу вечали кабаньи головы, разломило надвое. Трещина, шириной в несколько бье, уходила вниз так глубоко, что, когда Мартеллино бросил камушек, стук послышался очень нескоро — да и то, кто знает, не ударился ли камень о выступ. Дно терялось в тени. У Ричарда голова кружилась, стоило глянуть в глубину. А вот рыжий сьентифик, преисполненный исследовательского интереса, зашагал вдоль разлома, посматривая вниз и бормоча себе что-то под нос. Солнце, стоящее в зените, припекало в макушку, над золотистым утесником лениво жужжали пчелы. Ричард присел на плоский валун, прищурившись, огляделся. Тут все было совсем как в его сне: вот дыра, в которой скрылся Зверь, скалистая земля покрыта глубокими бороздами — чем не след от исполинской когтистой лапы? Не очнись Ричард тогда в Лаик, далеко от этого места, можно было поверить, что в день, когда Надор настигло землетрясение, он и в самом деле оказался тут вместе с Алвой. Он подставил лицо солнечным лучам и довольно зажмурился, наслаждаясь минутами тишины и покоя. Сбежать сюда было его затеей — в замке, размахивая курильницей с благовониями и окропляя все на своем пути святой водой, хозяйничал епископ Игнасиус, выписанный герцогиней Мирабеллой, чтобы извести поселившуюся в замке нечисть. «Он забавный такой, — по секрету рассказала Ричарду про „нечисть“ Эдит. — Лохматый, ни глаз, ни хвоста не видно, и будто в ботинках красных. Я ночью, когда грохот услышала, пошла посмотреть, но не увидела ничего. Когда прямо на него глядишь, только грохот слыхать, а если потихоньку, краем глаза... А этот мамин епископ его совсем прогонит? Ведь если бы он тогда не начал скакать, нас могло завалить, правда же?» Ричард был уверен, что лохматому существу, которое не побоялось защищать его от Зверя, никакой епископ не страшен. Если матушке будет спокойнее, пусть читает молитвы. И наплевать,что своим бегством он дал новую пищу пересудам: епископ в дом, а герцог, которого будто подменили в Олларии, из дому прочь, как выходец от ладана. Скоро в замок вернется матушка и сестры, придется терпеть ледяное молчание Айрис и вновь привыкать к установленному герцогиней Мирабеллой укладу. Впрочем, учитывая количество ежедневных неотложных дел, у Ричарда теперь имелась уйма уважительных причин избегать общества обиженной сестры и пренебрегать церковными службами. Жизнь налаживалась. Она не обещала быть легкой, отныне Ричард до конца своих дней был привязан к алтарю и Надору — у него рука не поднимется, чтобы отколоть от караса камушек поменьше, а целый алтарь за собой не потащишь. Ричард и не рвался никуда, он вернулся домой, на свое место. И он был счастлив. Недоверчивое изумление, перерастающие в твердую уверенность и неокрепшую пока радость — пожалуй, так он мог бы описать охватившие его чувства при виде чистого неба, солнца, горных вершин подернутых легкой дымкой... Он нахмурился. Что-то было не так. Ричард определенно испытывал радость, но с чего ему удивляться? Чему? Он прислушался к себе — его ли это чувства? Определенно, нет. И Скалы сейчас молчали... Он закрыл глаза и мысленно потянулся за ниточкой чужого чувства — далеко-далеко, до самой Олларии? Рокэ Алва? Как это вообще возможно? — Ваша светлость! — прокричал кто-то у Ричарда над ухом, и он подскочил на своем камне, все еще переполненный чужими эмоциями. Связующая нить оборвалась с тихим звоном. Мартеллино взобрался на валун и возбужденно размахивал руками, привлекая к себе внимание; его рыжие волосы горели на солнце победным стягом. — Ваша светлость! Идите сюда! Ошарашенный, Ричард поспешил на зов — сверзится еще, а он успел привязаться к Мартеллино. Он просто задремал, а во сне чего только не привидится, уж ему ли не знать! Когда Ричард приблизился, сьентифик лежал на животе на самом краю разлома и пристально разглядывал что-то внизу. — Вы только посмотрите! — воскликнул он, садясь, и протянул обломок невзрачного грязно-серого кристалла. Ричард повертел его в руках, вопросительно посмотрел на Мартеллино, ожидая объяснений. Тот нетерпеливо выхватил у него свою находку и авторитетно заявил: — Это корунд. Ричард пожал плечами. Название ни о чем ему не говорило. — Я сперва глазам своим не поверил, — продолжил Мартеллино восторженно, не обращая никакого внимания на замешательство Ричарда. — Сами убедитесь: там гранит, тут пласт известняка, видите, серого цвета? А между ними как раз и встречаются подземные полости, заполненные кристаллами корунда. Никогда бы не подумал! Если бы не землетрясение... — Все это весьма интересно, — прервал его Ричард, — и кристаллы ваши несомненно имеют большую научную ценность... Мартеллино довольно рассмеялся: — Не только научную! Он положил кристалл на плоский булыжник, схватил камень поувесистей и изо всех сил ударил по своей находке. Хрустнуло. Мартеллино внимательно изучил обломки, издал довольное восклицание и поднял руку с зажатым в пальцах красным, как кровь, камешком. — Пять карат, не меньше. Да у вас тут целое коренное месторождение, — объявил он и добавил, улыбаясь во весь рот. — Ваша светлость, вы любите рубины?