***
— Ричард... Ричард! — жаркий шепот, от которого по затылку побежали мурашки. — Юноша, проснитесь! Он не хотел открывать глаза. Не хотел — и все тут. Пусть это окажется сном! Создатель, он больше не выдержит! Не сможет! Сейчас в дверь постучит Мартеллино, скажет, что нашелся еще один колодец, и Ричард, радуясь — наконец-то проклятие обернулось даром и приносит реальную пользу, — отправится в город. Как будто не было записки с наказом прибыть в храм Астрапа, и Алва не обрушил на него ушат мерзостей про Айрис — Айрис, которой «пришлось постараться, чтобы заслужить его доброту». Чем он думал? Как он поверил подобной чуши? Если бы только речь шла о Ричарде — он бы стерпел, но Айрис! Не ожидал, растерялся, повелся на провокацию — и рука по собственной воле схватилась за кинжал. А Алва — он ведь мог уклониться, Ричард точно знал, так уже случалось много раз, во время утренних тренировок! — качнулся навстречу лезвию. Он. Убил. Рокэ. Алву. Пусть это окажется сном! — Ричард! У нас мало времени! — его тряхнули за плечо. Он неохотно открыл глаза и в панике отдернулся. Вскочил на четвереньки и пополз назад, пока не уперся спиной в стену. Если бы мог, Ричард снова закричал бы, но горло саднило, будто туда насыпали песка. Алва сидел на корточках и смотрел на него полыхающими синими глазами. У людей не может быть таких глаз! Да и человек ли он? Ричард моргнул, и фигура перед ним раздвоилась, подернулась мелкой рябью, истончилась до полупрозрачности, а потом вновь обрела плоть и форму. Только теперь это был не Алва, а стройная черноволосая женщина в длинном платье, из-под края которого выглядывала узкая белая ступня. Ее лицо было неподвижным, исполненным нечеловеческой красоты, как на древней иконе — или фреске. Женщина из его снов. Та самая Она, о которой говорила Люцилла. Что ей нужно? Что еще ей нужно?! — У нас мало времени, — повторила она. — Камня хватит ненадолго. Ричард вытащил из кармана карас — тот еще был горячим, и от него по всему телу расходилось мягкое тепло. Женщина одобрительно кивнула: — Хорошо, что мой подарок пригодился. Плохо, что скоро он отдаст свою силу, и тогда... — она умолкла. — И тогда я умру? — спросил Ричард с надеждой. Женщина печально качнула головой: — И тогда ты отдашь холодную кровь, — вздохнула она. — Законы этого мира суровы и не прощают нарушенных клятв. Сердце зашлось и ухнуло вниз прежде, чем в голове всплыло давнее: «...Нарушите ненароком... дыру на месте Надора». Он вскочил, но ноги не держали; в кровь разбил колени, вновь поднялся, ткнул в сторону женщины дрожащим пальцем — та сидела на земле, сложив руки, и глядела на него с сочувствием, глядела глазами Рокэ Алвы. — Вы! — выкрикнул он. — Это все вы со своими снами! Почему я? Что я вам сделал? Ричард понимал, что напоминает маленького ребенка, который обиженно топает ногами, но не мог остановиться. Им завладел первобытный ужас, хотелось выть, и бежать, и биться головой о стену, лишь бы не думать, не представлять последствия. — Ты знаешь почему, — мягко сказала женщина с синими глазами. — Девочка ведь объяснила. Я хотела поговорить с ним, но из-за скверны не смогла войти в город даже теми путями, что показала Люцилла. Я звала, но его кровь была горяча, он слишком жив, чтобы услышать мой зов. Ты же — другое дело: отдавший горячую кровь — переступивший порог. Потомок Лита. Ты был слаб, твой разум блуждал между сном и явью, между жизнью и смертью. Ты — увидел, ты — услышал. Мне жаль, что вы выбрали трудный путь. Ричард спрятал лицо в ладонях и расхохотался: смех рвался из него судорожными всхлипами, что отзывались болью в груди и горле. — Трудный путь? — спросил он, задыхаясь. — Выбрали? Так у меня был выбор? Она пожала плечами: — Я показала тебе. Любовь или ненависть. Отчего-то вы, люди, чаще идете по второму пути и ненавидите куда яростней и искренней, чем любите. — Не очень-то ваша любовь работает, — зло бросил Ричард. — Мы пробовали, ничего не вышло. Женщина рассмеялась — чистый переливчатый смех прокатился по разрушенному храму, растворился в воздухе. Ее лицо вновь стало серьезным: — То, что вы пробовали, имеет к любви весьма отдаленное отношение. — Как показали, так и сделали, — огрызнулся Ричард. — На что вы вообще рассчитывали? Он — мужчина. — Он — Сердце, — поправила она и добавила с сожалением в голосе: — Правда, сердце ожесточившееся. Родовые проклятия — тяжелая ноша; знать, что тот, кого полюбишь, предаст... бедный мальчик. Ричард не сразу понял, что, говоря «мальчик», она имеет в виду Алву. — И вы показали мне убийство в Доре, — выплюнул он. — И книгу подсунули, чтобы уж наверняка! Как удобно! Вы меня использовали — вы, и он! Она пожала плечами: — Четыре Дома и Сердце — вот на чем стоит этот мир. Мир должен уцелеть, любой ценой. А что до выбора — он есть всегда: ты, например, мог промолчать и не рассказывать о том, что увидел. Ричард помотал головой: — Не мог. Это было бы подлостью. Скверна — откуда она? И что теперь будет? — Скверна — часть этого мира, хоть и чужда ему. Человеческие пороки, дурные поступки питают ее. Четверо создали колодцы, чтобы схоронить скопившееся зло глубоко под землей и не привлекать Тварей с изнанки мира. Стражи Рубежа зовут их Раттонами. Твари чуют скверну и не остановятся ни перед чем, пока не разрушат саму жизнь. Когда зла становится слишком много, колодцы переполняются, и тогда нужна жертва — во искупление. Ричард издал хриплый смешок: — И вы говорите о любви. Женщина снисходительно улыбнулась: — Ты еще молод и не можешь понять. Недооцениваешь силу беззаветной и безоговорочной любви. Мой потомок тоже не понимает, ведь ненавидеть куда проще: всего только и нужна малая толика, чтобы забыться и совершить непоправимое, отворить кровь. Но и расплата не в пример тяжелее. — Надор, — выдохнул Ричард, борясь с подступающей тошнотой. — Надор, — согласилась женщина. — Ты отнял у мира Сердце. Мир отнимет то, что тебе всего дороже. Равновесная плата. — Нет! — Ричард замотал головой. — Нет. Шестнадцать дней. У меня есть шестнадцать дней. Так сказано в ваших книгах. Я не позволю... Женщина тяжело вздохнула. — И появится брешь в защите мира. Дом Скал падет, твой род прервется. — Плевал я на ваш мир, — сквозь зубы процедил Ричард. — Пусть катится в Закат. Я не позволю... Эдит и Дейдри, матушка, и Нэн, и... — Дерзишь, мальчик, но в тебе говорит боль, — сказала женщина, поднимаясь. — Ты не видишь дальше своего носа. Что такое несколько жизней по сравнению с целым миром? Мой потомок это понимал, но даже он едва не пошел на поводу неуместной жалости. — Пусть катится в Закат вместе с вашим миром, — прорычал Ричард, сжимая кулаки, и шагнул вперед. — Он использовал меня! Решил умереть? Ладно! Но мне выбора он не оставил! — Ты забавный, — сказала женщина, но лицо у нее было серьезное и нечеловечески прекрасное. — Тебе так важно самому решить, что делать дальше? Что же. Ты заслужил награду. Вот тебе выбор: он ушел в Лабиринт, но только-только ступил за порог. Если позовешь, он услышит и, может быть, вернется. — Вернется? Куда? У него дыра вместо сердца, если вы еще не заметили. Женщина улыбнулась. — Смертное тело всего лишь сосуд. Он позволил мне войти, и я отблагодарю, починив сломанное. Передай ему, что со смертью все клятвы и проклятия утратили силу, и что дома найдет он то, о чем пока не ведает. — Почему вы решили, что я захочу его возвращения? — ощетинился Ричард. — Зачем мне это? После всего? — Я просто даю тебе выбор, — улыбнулась она. — Решай сам. Но прежде... Она шагнула навстречу и, раньше чем он понял, что происходит, приложила ладони к его вискам. ...«Я вас прощаю», — и холодная сталь пронзает сердце. ...«Думаешь, спущу тебе это с рук, щенок?» — на щеке алеет отпечаток ладони, последняя ласка — так хотелось коснуться. ...«Обещай, слышишь? Обещай, что спасешь его. Костьми ляжешь, но спасешь». Хуан прижимает кулак к губам: «Сделаю, соберано. Простите, ежели когда...». ...«Герцогиня, ваша матушка нездорова и срочно требует вас к своему смертному одру», — давай, девочка, помоги сохранить людей и сама — живи. ...«Рокэ, вы что, плачете?» — «Нет, государь». ...«Пусть в Надоре считают, что Окделла осудили и прокляли его род. Нужно потребовать, чтобы они отреклись от него, все отреклись...» — только бы этого было достаточно. ...«Я бы хотел сделать это менее мучительным для вас, Ричард. Для нас обоих. Но не знаю как», — жаркое податливое тело, которое хочется подмять под себя, присвоить — но нельзя. ...«Нет. Вы не сбежите. Окделлы не трусят, или?..» — неумелые губы накрывают рот, и так сладко спится, когда кто-то дышит в плечо. ...«Обстоятельства усугубились настолько, что я не в силах с ними бороться. Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь...» — герцога Алва нет. Как есть, только нет. Совсем. Воспоминания Алвы лежали перед ним, будто книга. Он мог пролистать ее от начала до конца, раскрыть на любой странице, прочесть все до последней запятой. ...«Ричард, герцог Окделл. Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу», — площадь Святого Фабиана, тонкая фигурка на черно-белых плитах, затравленный взгляд и гордо вскинутый подбородок. Дорак предупреждал, что называть имя Ричарда Окделла крайне нежелательно, но когда это Рокэ Алва поступал, как велено? ...«Руки прочь от моего оруженосца, Ваше Величество, оттачивайте свое мастерство на ком-нибудь другом!» — Катарина смеется, приподнимается на цыпочки и, пока никто не смотрит, целует его в губы. ...«Большой палец должен быть снизу. Вот так. Теперь можно бить. Хотите оскорбить — цельте в глаз или в нос. В нос лучше — будет море крови. Если драться всерьез — бейте в горло или в челюсть. Понятно?» «Да, монсеньор». ...«Он был не в себе, Рокэ. Плел какую-то чушь про зелень, знает, мол, как остановить бесноватых. Сказал, что ходил сегодня в храм Октавии в Старом Парке...» — в гробнице темно, Ричард распластался на треснувшей плите, будто надгробная статуя, все залито кровью — неужели опоздал?! ...«Я не войду в спальню своей невесты до свадьбы... За меня! Слышишь, за меня! Быстрее!» Довольно! Хватит! Он не станет вторгаться в самое сокровенное! Неправильно, нельзя! Ричарда тряхнуло, скрутило так, что колени подогнулись; кажется, из носа пошла кровь. — Пожалуйста, — прохрипел он, смаргивая слезы. — Не надо больше! Ему никто не ответил. Алва лежал у стены, там, где Ричард вонзил кинжал ему в сердце. Женщина исчезла, и девочка в короне тоже. Он поднялся на ноги, шатаясь, будто пьяный. Приблизился к телу. Лицо Алвы походило на гипсовую маску — ни тени чувств и эмоций, но теперь-то Ричард знал. Он видел. Он видел человека, которому не чужды слабости и любовь; человека, который предавал и которого предавали; человека, который нес свое проклятье — и прятался за ним; человека, который, находясь подле короля, в центре королевства, в центре — всего, был отчаянно одинок. Видел загнанного зверя, чье сердце кровоточило, но долг, возведенный в ранг инстинкта, заставлял идти — порой напролом. Долг управлял жизнью Рокэ Алвы, не одни только кровные клятвы. Так чем он отличался от Ричарда, которому с младенчества талдычили про его Долг — перед памятью отца, перед Людьми Чести, перед Великой Талигойей? Тем, что не позволял собой манипулировать, а поступал, как считал правильным? Манипулировал сам? Всего минуту назад Ричард Окделл читал Рокэ Алву как раскрытую книгу, а Рокэ Алва читал Ричарда Окделла всегда, знал его слабости, знал, где надавить и где погладить, чтобы добиться своего. ...«Обещай, слышишь? Обещай, что спасешь его. Костьми ляжешь, но спасешь». Он знал, что Ричард ударит, и знал, что Ричард не станет после этого жить, но даже из Заката пытался диктовать ему и управлять его жизнью. — Ненавижу, — процедил он сквозь зубы прямо в застывшее лицо. — Как же я вас ненавижу! Он рухнул на колени и заплакал. Алва молчал. — Я не хочу быть вашим убийцей, — проговорил Ричард жалобно, не поднимая головы. — Если она права, и вы слышите меня — вернитесь. Проклятия больше нет, и клятвы вашей нет, а дома вас ждет что-то — вас ждут. Он с равным успехом мог бы беседовать со стеной, у которой лежал Алва. — Вернитесь, — повторил Ричард упрямо и встряхнул Алву за плечи. — Я ненавижу вас, но не желаю вам смерти. Вернитесь, Леворукий бы вас побрал! Он обхватил его голову руками, прижался лбом к холодному лбу и отчаянно прошептал: — Вернитесь, эр Рокэ. ...и он бежал вниз по бесконечным ступеням. По правую руку тянулась зеркальная стена, в которой отражалась лестница, но вместо Ричарда, ступая босыми ногами по срезанным лилиям, шла женщина в синем платье. Позади послышался топот босых ног. Подпрыгивая и придерживая сползающую на нос корону, сбежала Люцилла. То ли зеркало было кривым, то ли мрак шутил со зрением, но из противной капризной злючки она сделалась пусть не хорошенькой, но вполне обычной девочкой. Словно почувствовав на себе его взгляд, Люцилла обернулась, послала Ричарду воздушный поцелуй, догнала женщину и взяла ее за руку. Зеркало потускнело, погасло и превратилось в каменную стену. Ричард остался один. Нет! Впереди, едва различимая во мраке, виднелась удаляющаяся фигура. — Эр Рокэ! — закричал он и кинулся следом. — Эр Ро... Он споткнулся, полетел вниз, сбивая человека с ног. В последний момент ухватил его за руку, дернул за собой — и упал на каменные плиты бывшего храма Молний. Алва надрывно закашлялся, его губы окрасились красным. Получилось! Ричард отпрянул, не решаясь поверить. Он смотрел, как Алва открывает глаза, все еще затуманенные, расфокусированные. Как трогает камзол у себя на груди, подносит руку с окровавленными кончиками пальцев к лицу, разглядывает с недоумением. Потом находит глазами Ричарда и кривит рот в болезненной усмешке. — ...Бесполезен... — проговорил он едва слышно и снова закашлялся. — Даже убить как следует... не можешь. Ричард поднялся на ноги, сгреб Алву за грудки — и от души впечатал кулак ему в нос. Алва упал, хлынула кровь. — Погоди! — прохрипел он, а спустя секунду на голову Ричарда обрушился удар. Он еще успел увидеть, как Алва пытается встать, но перед глазами сгустилась мгла, и Ричард погрузился в небытие.***
— Он приходит в себя, — голос Хуана Суавеса слышался как из-за стены. Мир вокруг был тесен, темен и раскачивался из стороны в сторону. Я в карете, подумал Ричард. Меня куда-то везут. — Оставь, я сам, — у говорящего был хриплый голос — и, кажется, насморк. Алва? Ах да, Ричард же разбил ему нос! Он улыбнулся воспоминанию, и в губы немедленно ткнулось горлышко фляги. Вода пришлась кстати: горло все еще саднило от крика. Он отпил и закашлялся, ощутив горечь на языке. Маковый отвар и воробьиный корень! Чья-то рука придержала ему затылок, не позволяя отстраниться. Флягу запрокинули и влили в рот остатки. Потом этот кто-то — ну не Алва же! — приобнял Ричарда за плечи, притянул к себе, прижался щекой к макушке и шепнул: — Спи. В следующий раз он очнулся на огромном черном камне. Голова гудела, тело болело и ломило, как при сильной простуде. Место было знакомым: полмесяца назад он лежал на этом самом алтаре, нежился в его тепле, погрузившись в волшебную дрему. Тогда камень признал его, как своего родича, сейчас — казался мертвым под его рукой: обычная глыба, пусть и с замысловатым узором. Битый кирпич убрали, дыру в стене расширили, придав форму арки, и завесили плотной портьерой. Рядом с алтарем разместили две жаровни, над ними в потолке заботливо продолбили вентиляционное отверстие, куда уходил дым. За жаровнями у стены стоял переносной топчан с толстой периной и подушками, рядом — круглый столик на гнутых ножках. Храм Лита в Лаик. Зачем он тут? Как сюда попал? Почему лежит на камне? Ричард неловко сполз на пол, привалился к алтарю спиной, попытался собраться с мыслями. Он убил Алву. А потом вернул из мира мертвых. Но ведь так не бывает? Камень холодил спину; несмотря на жаровни, Ричард мерз. «Сейчас кровь холодная вся из тебя вытечет», — грозилась Люцилла, да и синеглазая женщина пообещала то же самое. Он вытащил из кармана карас — тот приветливо лизнул ладонь сухим теплом, признавая. Стало чуточку легче. Ричард засунул карас за пазуху, так, чтобы он касался голой кожи. Женщина предупреждала: скоро камень отдаст свою силу. Интересно, сколько времени у него осталось? — А ты? — спросил он тихо и погладил алтарь, провел пальцем вдоль золотистой прожилки. — Ты забыл? Отрекся? Большой камень безмолвствовал, и Ричарду захотелось взвыть. Он дважды нарушил кровную клятву, и родовой артефакт больше не откликается на его зов. То, что Алва жив, для Ричарда ничего не изменило. Не освободило от клятвы, не перечеркнуло предательства. Не обезопасило Надор. Какие бы меры ни предпринял Алва, нельзя рисковать. Сколько дней прошло? Царапины на ладонях были свежими, значит, пробыл он тут недолго — уж всяко меньше шестнадцати дней. Хорошо. Ричард снова погладил камень и через силу улыбнулся: уж не затем ли его привезли в Лаик, чтобы он возлег на алтарь, принеся себя в жертву? Не самое худшее место, чтобы уйти в Закат. Если для этого вообще есть хорошее место. И никто не отправится за ним в Лабиринт, чтобы вернуть... Хватит! Не о чем жалеть. Один раз Ричард почти убил себя — ради Олларии, а ведь Надор — важнее, Надор выстоит, даже если род Повелителя Скал угаснет. Ричард поднялся, стараясь не шуметь, заозирался в поисках кинжала, ножа, веревки. Ничего. Его наверняка сторожат. Отобрать оружие с такой-то слабостью едва ли получится, значит, нужно выбраться, напасть на охранников — и спровоцировать. Сейчас, не медля ни минуты, пока никто не заявился! Шатаясь, он шагнул к выходу, отдернул портьеру и нос к носу столкнулся с двумя крепкими кэналлийцами. Они коротали время за столом, который, судя по чернильным отметинам, приволокли из унарского класса. — По какому праву меня здесь удерживают? — спросил он со всем высокомерием, на которое был способен. Кэналлиец постарше доброжелательно улыбнулся: — Вернитесь обратно, дор. А Эмилио приведет мэтра, что за вами ходит. Эмилио с готовностью поднялся, и Ричард бросился вперед, к рукояти пистолета у него за поясом. Его скрутили почти без усилий, заломили руки за спину, связали ремнем запястья и уложили на топчан лицом вниз. Спустя пару минут послышались торопливые шаги и знакомый задыхающийся голос: — Дозировка... Злоупотребление может вызвать нежелательные... Сию минуту... Ричарда перевернули на бок, он брыкнулся, но кто-то сел ему на ноги, мозолистая рука надавила на подбородок, между зубов втиснули рукоять ножа, и в рот полилась горькая жидкость. Он забился, выгибая спину, подол рубашки задрался, карас выкатился и со стуком упал на пол. Он попытался выплюнуть тинктуру, но другая рука зажала ему нос. Мысли спутались, навалилась усталость. Его отпустили и оставили лежать,набросив на ноги одеяло. Снаружи за занавеской отчитывали и оправдывались, угли в жаровнях шипели и потрескивали, и Ричард уснул.***
Он брел вдоль сухого русла по дну ущелья. С обеих сторон вздымались отвесные скалы, терялись в тумане — дымка скрывала небо, дальше трех шагов ничего было не разглядеть. Как давно он идет? Серый день то тянулся бесконечно долго, то выгорал за пару часов. Когда слишком темнело, Ричард останавливался, вытаскивал из заплечного мешка кусок хлеба — он не задавался вопросом, отчего припасы не иссякают, — ел, заворачивался в плащ и засыпал, привалившись спиной к камню. Огня он не разводил, потому что не находил дров: между камней пробивались только квелые былинки да лишайники. Утром, продрогший и не отдохнувший, отправлялся в путь. Изредка в тумане трещали поленья, бежала вода и звучали обрывки фраз, но он давно оставил попытки найти говорящих. Впереди был Надор. Только Надор имел значение. И он шел. — ...Не могу объяснить, тинктуры совершенно безвредны... Гаснет на глазах... Критическое. В сумерках он допил прогорклую воду, что оставалась на дне фляги: он наполнил ее на четверть позавчера, собрав влагу с замшелого валуна — больше воды нигде не было. Ричард старался не думать, что случится, если в каменной пустыне не найдется хоть какой-нибудь источник. Или не пойдет дождь. К утру пальцы на руках скрючились от холода и не желали разгибаться: пришлось дышать на них и греть в подмышках. — ...Lo siento mucho, soberano. — No voy a dejar que eso pase, Juan. На следующий день туман сделался холоднее и гуще, казалось, что Ричард бредет по дну глубокого моря: каждый шаг давался с трудом, и не напиться, хоть кругом вода. Во рту было горько и сухо. Он опять перестал чувствовать пальцы на руках — но теперь онемение постепенно распространялось по всему телу. — ...Все, что только сможете, Мартеллино. Любая помощь... На утро Ричард не смог подняться. Он сидел, сжавшись в комок под отсыревшим плащом, который не грел, а вытягивал тепло из тела. Стучал зубами и понимал, что теперь — все. Конец. Не дошел. Не успел. Подвел. Разочаровал. Ни на что не годный. Бесполезный. — ...Дикон. Слышишь меня? Не смей сдаваться. Можешь считать это приказом. Кто-то погладил его по волосам, задержал ладонь на макушке, потом ободряюще сжал плечо. Ричард обернулся, но никого не увидел. Показалось. Он стиснул зубы и, цепляясь пальцами за каменную стену, поднялся на ноги. Он несколько раз падал, изодрал в кровь ладони и ушиб колено. Но каждый раз вставал и делал шаг. Еще шаг, и еще. Когда сил совсем не оставалось, приваливался плечом к стене, потому что знал: сядет — и подняться уже не получится. Нужно просто пройти несколько бье — и он отдохнет. Впереди сверкнуло. Туман расступился, и Ричард увидел округлую промоину между утесами. В ее центре на возвышении чернел камень, напомнивший алтарь из Лаик, а рядом ждал худощавый человек. Заметив Ричарда, он протянул руку, ладонь второй прижал к влажно блестящему боку. Из-под пальцев потекла кровь. — Ричард Окделл, — сказал он. Голос, усиленный скалами, звучал торжественно. —Ты не замышлял зла и сделал лишь то, что должно. Во имя Ушедших и Их именем, я считаю твою клятву исполненной и прощаю тебя. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом камень затеплился, засветился вкраплениями золотого и багряного, в черной толще замерцали прожилки. Ричард бросился к алтарю. Раскинув руки, прижался к нему щекой, губами, ухом, услышал размеренный стук каменного сердца — и согрелся. Ладонь скользнула по волосам, но он едва заметил: камень впускал его, и Ричард погружался в камень, становился его частью. Он был дома. — ...Больше не внушает опасений. Но слабость от длительного приема... — Продолжайте. Еще шесть дней. Ричард задремал, а проснулся оттого, что кто-то настойчиво барабанил в дверь. Дверь? Откуда? Он помотал головой, приводя мысли в порядок. Разумеется, никакой двери не было. Солнце поднялось над утесами, но промоину пока покрывала густая тень. Зевая, Ричард огляделся. Долина, где он заночевал, была небольшой: чтобы прямо пройти от одной скругленной стены до другой, хватило бы сорока шагов. Как стенки чаши, тянулись вверх скалы, расколотые трещинами-ущельями, вроде того, по которому пришел Ричард. Не разберешь, где вход, а где выход — чем не каменный лабиринт? И как, скажите, он поймет, в какую сторону идти? Ему ведь нужно идти! Ричард заставил себя сползти с камня — тело протестовало, ему было мало тепла и покоя, хотелось еще! — подобрал разбросанную одежду. Стук повторился: возле устья одного из ущелий перетаптывалось лохматое существо размером с быка, но без головы и хвоста. Его раздвоенные копыта глянцевито алели в утреннем свете. Существо дробно заколотило копытами по камням — точно привлекало внимание. — Эй, — позвал Ричард. — Неужто ты за мной? Существо приблизилось — с опаской, но позволило погладить себя по кудлатому боку. Потом подпрыгнуло, клацнуло алыми копытцами и, смешно перебирая ногами, устремилось к выходу из долины. Ричард в последний раз коснулся черного камня и отправился следом. Солнце еще не достигло зенита, когда ущелье круто пошло вверх, и Ричард с проводником оказались на Надорском предгорье. Он шел по цветущему лугу, под ноги стелились молодые травы, и в их зелени не было зла — лишь новая жизнь. По правую руку тянулся буковый лес, за ним высились заросшие вереском склоны. Устав, Ричард присел на замшелый камень, провел рукой по мелким красным цветкам наскальницы, похожим на ягоды, стряхнул льдинки — в горах, в тенистых местах, снег залеживался до лета. Воздух пах талой водой, сырой корой и хвоей. Они заночевали под раскидистой елью. Ричард — на постели из лапника, укрывшись плащом, лохматый проводник — рядом. Сквозь сон Ричард чувствовал, как кто-то гладит его по голове, шепчет слова, которых было не разобрать — слишком тихо, а может, язык был ему незнаком. Утром оказалось, что существо пропало, но теперь Ричард и сам знал, куда идти — места были исхожены им вдоль и поперек. Сухие иголки набились под воротник, застряли в волосах, и он долго вычесывал их пальцами. Напился из ручья, пожевал хлеба и отправился дальше: за гребнем горы, что напоминала спящего быка, в двух днях пути лежал Надор. — ...завтра не давайте макового отвара. Подготовьте все к отъезду... Ступать было легко. Земля сама стелилась под ноги, ластилась, точно пес, что после долгой разлуки увидел хозяина. Вечером тропинка вывела к холму с развалинами языческого храма и скалой, увенчанной двумя кабаньими головами. Звонко журчала вода в источнике, грубо обтесанные глыбы грели на солнце бока, зелено-бурые от мха и лишайника. Ричард примостился на ступенях полуразрушенной лестницы и задумался. Как встретит его мать? Пустит ли на порог сына-предателя? Или выставит взашей из герцогства, где все от него отреклись? Какая-то мысль не давала ему покоя, зудела назойливым комаром. Что он забыл? Что-то важное. Солнце спряталось за вершинами, закатное небо быстро угасло, налилось чернильной густотой. Пожалуй, он заночует здесь, а утром спустится в замок — не то, гляди, угостят еще палками оборванца, что явился к воротам и назвался герцогом и господином. Кабаньи головы со скалы следили, как он обустраивается на ночлег в укромном закутке между двумя валунами. — Что глядите? — спросил он, завернувшись в плащ и прислонившись к замшелому боку каменного исполина. — Не признали за своего? Молчите? Ну, молчите! На небо высыпали колкие звезды, и Ричард закрыл глаза. Завтра он увидит семью. — ...Сегодня больше не понадобитесь. Да, все. Я побуду с ним... Он проснулся среди ночи с ясным предчувствием близкой беды. Луна стояла высоко над головой и заливала белым светом холм и ложбину: казалось, что камни и деревья покрылись инеем. Источник перестал журчать, по скале, откуда он бил еще пару часов назад, текла лишь тонкая струйка, но и та иссякла на глазах — такого на памяти Ричарда прежде не случалось. Неестественная тишина опустилась на горы: ни отдаленного стука осыпи, ни уханья совы, ни пронзительного писка летучих мышей, что водились тут в избытке. «И не наложил на себя рук за время шестнадцатидневного заточения, как велит древний закон», — писк назойливого комара превратился в рев медной трубы. Создатель! Какой сегодня день? Как он мог забыть? Как такое вообще возможно — что он забыл? Скорее! Еще не поздно! Ричард потянулся за кинжалом, но ножны на поясе были пусты — он выронил клинок, после того как вонзил его в сердце Рокэ Алвы. Размозжить голову о камень? Получится ли? Сброситься с утеса? Ричард вскочил на ноги, но отпущенное время вышло. Земля под ногами задрожала, по ступеням, на которых он сидел вечером, побежала глубокая трещина. Исполинский бук, что рос на выступе, затрещал и опасно накренился. На мгновение все замерло, а потом над горами пронесся громкий вздох, и в воздух разом поднялись окрестные птицы. По кронам деревьев пронеслась волна, и в лицо ударил ветер, сбил с ног, швырнул в лицо мелкую гальку. Ричард поднялся на четвереньки, вцепился в основание древней колонны, выпрямился. — Погодите! — закричал он изо всех сил. — Стойте! Я готов! Убейте меня, я клятвопреступник! Я! За его спиной оглушительно грохнуло; ниже по склону, сминая можжевельник, посыпались булыжники. Скалы тряхнуло, словно кто-то огромный, заключенный внутри холма, взмахнул хвостом, выламываясь наружу. Снова все стихло, но Ричард знал: зверь готовится к новому удару. Нужно выбираться, возможно, он еще успеет... Над головой завизжали. Ричард поднял глаза и обомлел: кабаньи головы, высеченные тысячи лет назад, ожили, высунулись на тонких шеях из скалы, будто чудовищные змееныши прорвали оболочку своих яиц. Головы раззявили пасти и вновь завизжали, от этого звука у Ричарда затряслись поджилки. Верхушка холма взорвалась, точно туда попало ядро из дальнобойной пушки. Полетели комья влажной земли и скалистой породы. Медленно, величественно — и от того лишь более страшно — наружу выбрался Зверь с принадлежавшего и не принадлежавшего Альдо герба. Голов было четыре — две кабаньи, две лошадиные. Длинные шеи извивались по-змеиному, гигантские крылья рассекали воздух, крошили щебень, вздымая тучи пыли. Щупальца слепо шарили перед собой, впивались присосками во все, до чего дотягивались. Шипастый хвост с одного взмаха превратил в труху пень реликтового дерева. Кабаньи головы визжали, лошадиные вторили истошным ржанием: — Клятвопреступник! Смерть! Смерть! Смерть преступившему! Ричард прикрыл голову руками, беспомощный и безоружный — будто в мире существовало оружие, способное остановить — это. Зверь шагнул, от его поступи затряслись горы, когтистые лапы высекали искры, оставляли глубокие следы на камнях, будто в снегу. Ричард отскочил с пути щупальца, оступился, покатился по склону, пересчитывая ребрами ухабы и выступы. Столб обелиска вышиб из него дух, задержал. Ричард попытался подняться, но кабанья голова обрушилась сверху, обдала зловонным дыханием, брызгая слюной. Челюсти с белыми клыками щелкнули у его лица и сомкнулись на макушке обелиска. Зверь взревел от обиды и боли, затряс мордой, каменный столб пошатнулся, чудом устоял. Ричард метнулся в сторону в поисках укрытия. Дальше был лишь открытый участок, поросший вереском: левым пологим боком он уходил вниз, справа — обрывался отвесной скалой. Бежать, как заяц, зная, что обречен, или шагнуть вниз, избегая страшной смерти? А как же матушка? И девочки? И весь Надор? Возможно ли торговаться со смертью? Ричард развернулся и встал к Зверю лицом. Сквозь непрерывный грохот пробился дробный перестук, и на пятачок между Ричардом и Зверем выскочило лохматое существо — оно возбужденно фыркало и пыхтело, переступало с ноги на ногу, но оставалось на месте, заслоняя собой. — Прочь! — прорычала ближняя кабанья голова. — Уйди! — взвизгнула вторая, ощерив клыки. — Преступивший умрет! — И что же сей юноша преступил, позвольте спросить? — произнес знакомый голос у Ричарда за спиной. Он обернулся. По пологому склону, словно по дворцовой зале, небрежно помахивая мечом, ступал Рокэ Алва. Зверь взревел в четыре глотки, взвился на дыбы, забил крыльями — земля под ногами пошла трещинами, гранитный карниз, нависавший над скалой с источником, ухнул в пропасть. — Он клялся! — взревела одна из лошадиных голов. — Совершенно верно, — согласился Алва и встал рядом с Ричардом, положив ладонь на его правое плечо. — Если вас не затруднит, юноша, повторите слова клятвы, что вы произносили. Кстати, мы не поздоровались... Удивительно теплая ночь для этого времени года, вы не находите? Губы Ричарда по собственному почину расползались в улыбке. То, что Алва был здесь, спокойный, собранный, дарило призрачную надежду на спасение — у него точно был план, иначе с чего ему вести беседы о погоде сейчас, посреди катаклизма, когда на глазах рушился мир? — Клянусь, моя кровь и моя жизнь принадлежат Талигойе и Раканам, — протараторил Ричард без того пыла, что вкладывал в эти слова, присягая Альдо. — Во имя Ушедших и Их именем. Алва благодарно кивнул и, глядя на Зверя, вопросительно вскинул бровь: мол, что вы на это скажете? Зверь скреб когтями по скале, шевелил щупальцами, но нападать не торопился. Мохнатое существо, почувствовав, что немедленная угроза пока миновала, попятилось и потерлось теплым боком о левое плечо Ричарда. — Так какой из пунктов клятвы нарушил этот юноша, чтобы вызвать сегодняшний дебош? — полюбопытствовал Алва и взмахнул мечом, словно проверяя, хорошо ли сбалансирован клинок. Лунный свет заиграл на гранях камней, что украшали рукоятку, отразился в четырех парах злобных глаз. — Он убил Ракана, — проревел Зверь. — Убил того, кому клялся! — Как интересно, — протянул Алва скучающим тоном и проводил взглядом оползень, который вызвал удар зверевого хвоста. — Но вот незадача: так уж случилось, что я и есть Ракан, и пока что я жив. Ведь жив же? — Жив, — охотно подтвердил Ричард. Зверь мотал хвостом, земля ходила ходуном, трещины ширились во все стороны. Сколько у них времени, прежде чем сверху рухнет кусок скалы? — Ну, раз жив, — заключил Алва, — предлагаю немедленно оставить в покое имущество моего верного вассала и впредь воздержаться от вредительства без веских на то оснований. Он вновь взмахнул мечом, рассек воздух, точно отрабатывая рубящий удар. Головы на змеиных шеях приблизились, и Ричарду стоило больших усилий не отпрянуть. Четыре пары глаз пристально разглядывали Ричарда и Алву, а потом Зверь взревел, обдавая их слюной, клочьями пены и смрадом разложившихся трупов и тухлых яиц. И отступил, попятившись, развернулся и — нырнул в огромную дыру, туда, откуда пришел. Тогда Алва с размаху воткнул меч в землю и повернулся к Ричарду. — Вот и все, — сказал он. — Мы справились, Дикон.