Я плакала кровью, твоими словами, Когда станет жалко — захочешь поближе. Хоть спейся и сдохни в соседней канаве Я все равно слишком тебя ненавижу алена швец — ветер пахнет цветами
Марк так и не смыкает глаз всю ночь, голова трещит от целого роя мыслей. Переворачиваясь с боку на бок, он думает и думает о новенькой — до боли ему знакомой. Сколько раз Ляхтич видел ту фотографию в маленькой деревянной рамке — улыбающуюся девушку с теми самыми васильковыми глазами, редкими веснушками и рыжими волосами, словно сияющими изнутри на ярком солнце. До этого Марк никогда не встречал ее вживую — и теперь он чувствует, как сердце начинает биться быстрее при одном только виде Василисы Огневой. Схватив стакан воды с низенькой тумбы, парень задумчиво смотрит на беленькие таблетки, которые он пьет каждый божий день. Эта отрава давно погубила все его нутро. Эта отрава делает его бездушным овощем, причиной насмешок Яриса и всех остальных — тем человеком, каким он раньше никогда не был. Он был другим, не скатившимся с катушек психом, а все это было просто случайностью. Даже не случайностью. Этого просто не было. Марк незаметно кидает таблетки в один из ящиков — завтра утром он непременно избавится от них. А пока... нужно подышать свежим воздухом. Ляхтич хватает рубашку со стула и быстро одевается. Спустя мгновение он бесшумно покидает комнату, напоследок окинув взглядом безмятежное лицо Яриса.***
Василиса, сладко потянувшись, открывает глаза: плотно задернутые шторы не позволяют солнечному свету заполнить всю комнату, заставить ее светиться — но и сиять саму Василису в этом сером, бездушном месте. Привыкнув к полумраку, она наконец заметила, что ее соседка по комнате что-то задумчиво рисует в одном из бесчисленных альбомов, обычно сваленных на прикроватной тумбе: карандаш то и дело мелькал то там, то здесь. Огнева давно увидела рисунки на ее стороне стены, расписанные, явно, куском угля — толстые, иногда кривые линии, изображавшие то, чего Василиса никак не могла понять. Сглотнув ком в горле, Огнева неуклюже садится на мягкой кровати, поджав под себя ноги. Ей редко приходилось извиняться перед кем-либо. — Прости. — Эти слова даются с трудом, но вместе с ними приходит и совесть. — Прости, что нагрубила тебе в столовой вчера. Я... сорвалась. Наговорила много лишнего. Пожалуйста, извини... — ее голос становился все тише и тише, и девушка снова замолкла. Она никак не могла понять, что произошло и Захарра обиделась (а то, что она обиделась, было видно). Из-за Марка, которого она встретила этой ночью и после вернулась, едва не разбудив соседку? Конечно, за всем этим что-то скрывалось. Что-то, чего не хочет рассказывать сама Захарра. Хотя, может быть, сам Марк, таинственный незнакомец, все расскажет? Столько тайн, покрытых мраком. Среди них Василиса чувствовала себя той самой маленькой девочкой, которую оставили дома одну среди огромных игрушек. На глаза неожиданно начали наворачиваться треклятые слезы — нет, она не будет плакать! Не сейчас и не здесь. Василиса снова легла и, накрывшись одеялом, отвернулась к стене. Вот только теплое одеяло не согревает сердце. Наверное, нужно поговорить со всеми по душам. Хотя это будет довольно-таки затруднительно. — Не за что прощать, — слышится позади голос Захарры, пока рыжеволосая пыталась уснуть. Василиса в недоумении приподнимается на кровати и тут же попадает в теплые объятия подруги. И на душе воцаряется недолгое спокойствие. — Ты... серьезно-о? — на одном дыхании говорит Огнева, высвобождаясь из объятий подруги. — Да, абсолютно. Просто наврядли ты бы выкарабкалась здесь без меня. Было бы трудно, — на ее лице появляется сияющая улыбка. — Если бы так поступили со мной.. — неожиданно выдает рыжеволосая, — я долго не смогла бы простить. — На обиженных воду возят, не знала? — по-доброму усмехается Захарра.***
Прошло уже пара дней с их примирения. Захарра посоветовала посетить это место, успокоиться среди молчаливых книг и прийти в себя. Мысленно Огнева благодарит свою соседку — лучше и места не найти. Она всегда любила книги. И чем старее, тем лучше. В библиотеке не было ни консультанта, ни самого библиотекаря — на пути и около полок попадались только пациенты больницы. Кроме огромных полок, заполненных книгами на любой вкус, в центре Василиса нашла небольшую «зону отдыха»: несколько мягких диванов, кресел разных форм и размеров. Помимо этого над ними висела красивейшая люстра, сверкавшая на фоне других светильников, расположенных над полками. Огнева хмыкает: папочка явно нашел место для богатеньких. Наконец выбрав книгу, она укутывается в небольшой плед, найденный рядом с диваном — на первый раз старинные сказки вполне подойдут. Перелистывая желтоватые страницы, Василиса совсем не замечает, как за окнами сгущалась ночь и зажигались фонари. Все чаще девушка зевает, подпирает голову рукой, но не бросая книгу — пока не засыпает в одиночестве. Во сне ей видится, как она осталась совершенно одна, в кромешной тьме — одна, без никого. Василиса бродит в темноте, но не чувствует преград. Стен нет, ощущается только твердый пол, потрогав который Огнева понимает, что он полностью гладкий и холодный. Девушка знает: никто не придет, не прервет ее одиночество...***
Василиса просыпается в холодном поту, постепенно привыкая к яркому свету библиотеки — и она тут же видит того самого загадочного Марка, с которым вчера наконец-то увидела звезды. Сегодня он был куда менее прекрасен: под глазами залегли темные круги, небрежно уложенные волосы и усталый взгляд черных глаз. — А, ты проснулась, — облегченно говорит парень, отстраняясь. — Я тут просто пришел взять себе книгу на ночь. — Под удивленным взглядом Василисы он объясняет: — Бессонница мучает. — Кхм, ясно. Огнева даже и не знает, что сказать — с одной стороны, они здесь, похоже, совершенно одни — на часах уже одиннадцать, и библиотека опустела. С другой, можно поговорить о том самом, чего рыжеволосая не узнает от других. — Что читаешь? — как будто невзначай спрашивает она. Надо как-то начать разговор, Василиса, подначивает себя девушка, иначе все пойдет прахом. — Полная История Римской Империи, — кивает Марк, похлопывая рукой том в кожаной обложке. — Нигде не находил, а здесь вот отыскал. Черт, почему она такая неподготовленная? — Да, я тоже когда-то любила древнюю историю... — прикусывает губу Огнева, незаметно пододвигаясь ближе. — Ты что любишь? — Я... взяла сказки. На первый раз, — поправляется она. Марк же, находясь куда ближе, чем в прошлый раз, еще более убедился в том, что Василиса была даже куда красивее, в отличие от описаний Фэша Драгоция. И прекраснее, чем на старой фотографии. Сам того не замечая, он повторил последнюю фразу. — Прекраснее, чем..? — Василиса не успевает закончить, как Марк впивается в ее губы, прерывая ее. Он сделал это, скорее, для того, чтобы она не узнала слишком быстро, какой он монстр. Ляхтич понимал, что испытывал к ней не только симпатию, как и к любой девушке. Но сейчас перед его глазами стоит только Фэш Драгоций. Тот человек, который когда-то доверился ему и получил удар в спину — но только не от него... — ...чем на старой ф-фотографии?.. — наконец заканчивает Василиса, как только парень прервал поцелуй, но тот уже быстро поднимается, так и не ответив ей: — Скоро увидимся. Как он так облажался? Он никогда не выбросит из головы тот самый день.***
2 года назад Марк никогда не чувствовал себя так плохо — сердце глухо металось в груди, а в глазах, до того красных, застыли слезы. Он плакал очень долго, тихо и незаметно. Кажется, что там уже ничего не осталось — но слезы текли дальше, не останавливаясь. — Соболезную вашей утрате, — грустно кивнул ее лечащий врач. Но для него это не такая потеря — он видел намного больше. А Марк просто ненавидел ложь и все ее проявления. Это словно болото, которое затянет, не успеешь моргнуть. А Ляхтич замер прямо над ним: он почти вошел в трясину. Почти умер изнутри. — Это всего лишь часть вашей работы. — Выдавил из себя Ляхтич, медленно поднимаясь со стула рядом с кроватью. Мама умерла также тихо — во сне, не страдая. Но Марк не мог себе этого простить: он должен был ПОМОЧЬ, а в итоге... Оказался бесполезен. Как всегда. — Я оставлю вас одних. Позади хлопнула дверь, и парень остался один. Один со своим горем. Мама больше не погладит его ласково по щеке, не скажет «Горжусь тобой, сын», и всего того, что иногда так ему требовалось. Поддержка. Сила. Больше ему не на кого опереться. — Марк? — послышался голос со стороны двери. — Уходи, — глухо ответил Ляхтич, даже не удостаивая посетителя взглядом. — Ты здесь не нужен. Не нужен мне. — Думаю, нужен, — дверь тихо закрывается, и на свету прикроватной лампы показывается лицо его самого близкого друга — и ныне его врага. — Я сказал тебе, что не хочу тебя видеть, Драгоций. — Снова повторяет Марк, не отрываясь глядя на бледное лицо матери, казавшееся в полумраке еще более белым. — Почему? — Фэш подходит ближе, почти впритык. — Я хочу тебе помочь, Марк. Это прямая моя обязанность, как друга. Как твоего друга. — Ты мне более не друг. — Наконец поднимает глаза Марк — черные, без единого просвета и блеска. — Не понял... — Чего непонятного? — В порыве гнева поднялся со стула парень, сжимая кулаки. — Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ. Ты думаешь, я до такой степени тупой и не знаю, что Астрагор до сих пор точит ножи на мою семью после того, как отец не выполнил свою часть сделки? За он почти мою всю жизнь охотится за мной! И теперь моя мать мертва, — губы скривились в усмешке, — и ты, Фэш, его любимчик, хочешь общаться со мной? Все из-за тебя! И, скорее всего, даже дорогая Василиса Огнева не закроет собою такого эгоиста, как ты! — на одном духе выпалил Марк, замечая, как с каждым его словом серело лицо Фэша, и он почему-то получал от этого только странное удовольствие. Удовольствие, которое насытило его, которое он никогда не получал. — Что ж, — кинул Драгоций, отходя к выходу из палаты, — пусть будет так. Но... — его рука замерла над ручкой двери, — ты всегда знаешь, где меня найти. Как только дверь закрылась за ним, Ляхтич снова обернулся назад — он не мог оставить мать. В конце концов, ему было всего лишь гребаных девятнадцать.