you're(i'm) not alone, but you're(i'm) so lonely

Когда Тэхён уходит, в груди у каждого образуется дыра. Они прощаются спокойно, без скандалов и даже истерик. Кто-то из них шмыгает носом, возможно – все, но каждый старательно делает вид, что это не он. Тэхён мягко, даже слишком мягко – как ему несвойственно – улыбается и говорит, что вчетвером они станут самой успешной группой. Они говорят, что Тэхён обязательно будет в порядке и наконец найдёт себя и своё место в этом мире. Никто не говорит о том, что где бы Тэхён ни нашёл второй дом, первый всё равно останется здесь, рядом с ними. Никто не говорит, потому что каждый об этом знает. Сынюн утверждает, что даже так они – семья, навсегда семья, и Тэхён искренне благодарен каждому из них и – не сдерживается, плачет. Теперь уже плачут все, кроме, пожалуй, Сынхуна, который находит в себе силы просто прижать теперь уже бывшего макнэ к себе и потрепать по испорченным волосам в последний раз. Они прощаются спокойно, без скандалов и даже истерик. Но – прощаются. Когда Тэхён уходит, Джину думает, что сложнее всего, наверное, Сынюну. Как лидеру, как близкому другу Тэхёна. Как человеку, для которого каждый из группы важнее себя самого в миллион раз. Как человеку, для которого группа – это всё. Джину думает, что, возможно, тяжелее не Сынюну, а Мино. Тому самому Мино, у которого с Тэхёном не дружба, а колючая романтика. У которого с Тэхёном отношения такие же, как тэхёнова биполярка. Тому самому Мино, что сидит на кухне в одиночестве среди ночи и плачет, спрятав лицо в сложенных на столе руках; тому самому, что кажется таким брутальным, но, вероятнее всего, он самый ранимый в их группе и невероятно искренний. Джину тяжело тоже, потому что и он любит Тэхёна. Как младшего брата, как близкого товарища и как того, о ком нужно и хочется заботиться. Только с Джину Тэхён никогда не выпускал свои колючки, и Джину никогда не показывал ему свои. А свободными вечерами они сидели в студии и под гитару дуэтом пели Untitled Джиёна. Джину тяжело тоже, но кому-то из младших – тяжелее. Джину думает, кому же именно, но ровно до тех пор, пока не застаёт Сынхуна в его комнате. Того самого Сынхуна, который не проронил ни слезинки, не сказал ни слова, когда Тэхён покидал их общежитие навсегда. И теперь Джину понимает, почему. Сынхун стоит спиной, а в руках держит чашку с их общей фотографией. Он разворачивается резко, смотрит испуганно – как будто никто не должен был его увидеть; в его глазах – слёзы. Джину думал, что сложнее всего Сынюну – как лидеру и как близкому другу; или, быть может, Мино, который принимал все уколы шипами младшего на себя. Джину так думал, но – никто и никогда не говорил о том, кто на самом деле больше всех заботился о Тэхёне. Сынхун пытался воспитывать, проявлял заботу, но осторожно – чтобы не понял никто, даже сам Тэхён, иначе ведь не поддавался бы. Сынхун был рядом всегда, когда это было нужно; просто прижимал к себе или невесомо гладил по волосам, берёг его психику и, пожалуй, даже душу, беспокоился больше, чем за кого-либо, но скрывал всё это за иронией и откровенным стёбом. И ему никогда ничего не было нужно взамен – даже простого «спасибо». Джину Тэхёна любит. Но лишь в ту секунду, когда Сынхун подходит ближе, падает на колени, утыкаясь носом в плоский живот, скрытый тонкой тканью белой футболки, и заходится в рыданиях, он его – совсем чуть-чуть – ненавидит.