У меня

Одним утром папа готовит для всех завтрак, пока мама гладит форменные пиджаки и рубашки. По дому витает запах тостов и яичницы, и Хёнджин соглашается с тем, что Ян старший готовит получше многих представителей мужского пола. Чонин, должно быть, перенял это у своего отца. Старший косится на него, потому определённо происходит что-то странное. Брат какой-то потухший, пассивно-заторможенный и, Хёнджин уверен, невыспавшийся. Ему, разумеется, почти что плевать, но всё-таки член семьи, да и мама начала себе что-то надумывать, иногда глядя на младшенького чересчур пристально. Женское чутье или же беспочвенная нервозность? Может, это совесть Хёнджина проснулась, и он видит то, чего нет, ведь мир несправедлив к таким, как Чонин? — Сегодня я могу довести вас до школы, — говорит отчим, раскладывая еду по тарелкам. — Нет, спасибо. Хван считает это верхом идиотизма, потому что он не младшеклассник, да и брат тоже. Кажется, мама что-то да сказала ему, раз Ян старший порывается быть водителем. Хёнджин едва сдерживает усмешку. — Я поеду, пап. Старший давится апельсиновым соком, потому что… Чонин не пойдёт следом за ним на расстоянии пары метров, как всегда. Не будет изредка доставать своими вопросами из раздела «ты взял с собой еду, хён?». Земля сходит с орбиты, а Солнце собирается погаснуть? Он смотрит на вечно раздражающего и неуклюжего Чонина и теряется. Лицо его совершенно не меняется, а Хёнджин ждёт, когда Ян, наконец, даст заднюю или начнёт его уговаривать. Когда сделает уже что-нибудь привычное для себя. Но ничего. В эту чертову среду, когда погода просто замечательная для середины осени, Хёнджин плетется на уроки в одиночестве. Начинает злиться ещё до того, как переступает порог учебного заведения, и пихает локтем какого-то замухрышку из параллели, который удивлённо вскрикивает, потирая ушибленное место. Чанбин почти спит за партой, а Хёнджин его будит, пнув хорошенько по стулу. Минхо, сидящий рядом, старательно записывает решение задачи по математике — Хёнджин закрывает его тетрадь и отнимает ручку. — Ты головой ударился с утра пораньше? — недовольно шипит Ли, вырывая из рук конспекты. — Как с тобой вообще можно жить, а? Господи… — и продолжает невнятно бубнить себе под нос, строча еще усерднее. Какого черта с ним происходит, он совершенно не осознает, потому что вдруг нечаянно обнаруживает себя в социальной сети, а если точнее — на странице брата в фейсбуке, и тупое «онлайн» мозолит глаза. Хёнджин, предварительно выключив телефон (уже попахивает каким-то расстройством психики), засовывает его обратно в карман и откидывается на спинку стула. Хван злится, потому что Чонин его не разозлил. Он начал собирать цветы в четырнадцать, когда умерла тётя — единственная женщина, которая могла подарить что-то близкое к материнской заботе и любви. Отцу было плохо, но он со временем справился, устроился на хорошую работу и позже познакомился с Хван Ховон. У Чонина же не было никакой отрады после смерти родственницы, остался непонятный осадок на душе, гуляющий туда-сюда, и тупое осознание невечности. Правильно это или же нет, но первый цветок он забрал во время похорон. Многочисленные дальние родственники решили, что сломанные каллы совершенно не годны, а потому оставили в воде, доживать свой век в статусе «не нужно». Может, именно потому он их высушил и спрятал в жестяную коробку из-под сладостей, которые когда-то очень давно подарила тётя на Рождество. Чувствовал ли себя Чонин ненужным или же это была воля момента? Ховон он представлял себе совершенно не так: худощавая, высокая и с длинными тёмными волосами. Папа подарил ей красные розы (она пришла в дом уже с букетом в руках, её глаза блестели), и Чонину не нужно было постепенно объяснять, что к чему. — Я рад, — сказал он, улыбаясь будущей мачехе, действительно не солгав. За месяц до встречи с братом у него уже накопилось так много сухих цветов, что попросту некуда было девать. Чонин собирал их в парке, покупал возле рынка, брал у соседки-аджуммы. Младший перестал коллекционировать, но вместо этого купил блокнот и рисовал, рисовал, рисовал. Сперва выходило криво, совсем уж постыдно, даже отдалённо не было похоже, но с каждым разом получалось лучше. Хёнджин имеет с мамой схожие черты лица, хотя Чонин уверен, что похож он на нее не только внешне. Встретившись с его взглядом при первом знакомстве, младшему вдруг захотелось пойти и купить цветы. Самые что ни на есть обычные, купить, невзирая на значения и язык, просто потому, что чувство ненужности вернулось. И не понятно, по отношению к себе или хёну. Чонин знает, что Хёнджин его почти ненавидит. Хён рядом с ним как натянутая струна или вулкан, который вот-вот готов извергаться. Он честно старается не докучать, управлять своими конечностями и угождать. Пытался уже столько месяцев, а в итоге получил отдачу, сравнимую с ядерным взрывом. Старшему не стоило смеяться, заполняя уши Чонина и проникая через них же внутрь головы, Чонину не стоило смотреть ниже хвановых плеч. Теперь он чувствует себя грязью, сволочью, которая внутри него облизывается и требует. Тело не слушается, а разум помогает, подгоняя картинки того, о чём думать стыдно. Чонин каждый день, поднимаясь с кровати рано утром, убеждает себя, что такого больше не повторится, что он перестанет ловить каждое слово и движение брата. Хёнджину, в общем-то, никогда не было дела до какого-то там малька с лягушачьим ртом и брекетами. Если последнее можно изменить, то вот внешность... Чонин хочет высыпать на себя все собранные сухие цветы и убедиться, что даже в таком состоянии они будут выглядеть лучше него. Преподавательница по корейскому языку как-то сказала, что убегая от проблемы, мы кормим её до гигантских размеров. Она разжирается, и тогда настигает нас с такой силой, что валит с ног. Проблема Чонина заключается в самом Чонине, а значит, нестись бесполезно. — Вкусные? — Очень. Младший жует круассаны, приготовленные мамой, и выглядит он довольно-таки неплохо для человека, которого использовали в качестве подушки несколько человек. Хёнджин не сюсюкается ни с кем и уж тем более не собирается делать это с младшим, несмотря ни на что. Старший закатывает глаза, попивая чай без сахара, и ждёт, пока это представление закончится. Всякое случалось в жизни, но именно сейчас родительница, повинуясь какому-то материнскому порыву, решила уйти домой пораньше ради пасынка, укутала его же как младенца в плед. Осталось только поцеловать в лоб и поносить на ручках. — Как же так получилось? — причитает она. — Мы играли в футбол, а после дождя там скользко, — брат громко шмыгает носом, отпивая чай. — В общем, когда я упал, то на меня нечаянно свалился Бенджу, а на него Джисон. — У тебя вообще рёбра там живы? Хван интересуется просто так, но у Яна лицо вытягивается мгновенно, и кружку он чуть не опрокидывает на себя. Хёнджин облегченно выдыхает, когда её младший всё-таки удерживает, ведь переводить посуду для Чонина дело обычное. Брат выглядит настолько растерянным, что замечает даже мама, порываясь посмотреть и убедиться, что кости целы. Младший аккуратно отстраняет её руку, поправляя плед, и косится в сторону хёна. Зачем спрашивает, если совершенно все равно, если после этого Чонин будет чувствовать в сотню раз хуже, чем от равнодушия. — Все нормально, ничего. Все дружненько расходятся кто куда, а Ян плетется к себе, на ходу постоянно подтягивая папины тапочки. Горечь от вранья ощущается на языке, и Чонин самоуничтожается ещё с большей силой. Он-то думал, что брат заподозрил что-то неладное, потому что, ну, это же Хёнджин, но нет. Чонин не ходит на футбол, потому что ненавидит его, потому что ребята из параллели примерно так же ненавидят таких «правильных», как он. Именно потому ему и Джисону (за «девчачью» мордашку и просто за компанию) досталось сегодня. У кого-то плохой день или кто-то с кем-то поссорился — отлично, можно выместить злость на живом человеке. Он не получает каждый день, максимум раз в месяц-два и то не сильно, так что не страшно. В конце концов, до переломов не бьют никогда, а жаловаться Ян смысла не видит. Взрослые должны решать проблемы сами. — Ну давай, начни капать на мозги! — кричит за дверью Хёнджин маме. Она, кажется, узнала про то, что он завалил контрольную по математике. — Исправлю я до конца недели! Он врывается вместе с потоком свежего воздуха (хён любит раскрывать окна по всему дому) и громко захлопывает за собой. Брат опять злится, и Чонин действительно боится, что повторит свою участь тремя часами ранее. У Хёнджина взгляд тяжёлый, но он неожиданно громко выдыхает и плюхается на стул с колесиками возле письменного стола. Старший вытягивает длинные ноги так, что они почти достают до ножки кровати, и серьёзно говорит: — Иди, сострой свою милую мордашку и подоставай её, — он выгибает бровь, видя, что Чонин тут, вообще-то, не понимает ничего. — У матери опять осеннее обострение, так что пусть лучше тебя кормят всякой сладкой хренью и спрашивают про учёбу. Ты же у нас умный мальчик, — выделяет последние два слова. — А значит, на тебя кричать не будут. — Хён, зачем ты так говоришь… — Потому что меня это раздражает. Я никогда тебя ни о чем не просил, так что, — он подъезжает ближе. — Будь хорошим младшим братом и помоги своему хёну. Чонин захлебывается нечленораздельными словами и эмоциями, бьющими через край. Хёнджин кладёт руку на плечо, сжимая так, что, наверное, останутся синяки от его пальцев. В комнате пахнет старыми цветами и пылью.