У меня

Чонин выбрасывает абсолютно все, что собирал три года. Сваливает в огромный мусорный пакет и даже на секунду задумывается о том, чтобы кинуть туда тетрадь. Рука дрогнула. За-ме-ча-тель-но. Он окончательно разочаровывается абсолютно во всем, что сделал и делает. Выходит из дома, даже не надев тапочки, и шагает по мокрому и холодному асфальту к мусорному баку. Так резво и отчаянно он не заталкивал в полный контейнер ещё ничего, пакет рвётся, зацепившись за какую-то картонку. Цветы разлетаются по всей округе, уносимые ветром. — Совсем крыша поехала? Брат выдыхает столб дыма прямо в лицо, и Чонин зажмуривается. Он-то хотя бы в кроссовках вышел курить и куртку накинул на плечи. — Я с тобой разговариваю, — грубее говорит старший, толкая в плечо. — Ты, кажется, совсем зазнался. Так и хочется тебе врезать, теперь я понимаю этих тупиц. Твоё вечно невинно-пассивное лицо раздражает. Младший впивается ногтями в ладони, сжимая губы. Мимо проезжающая машина точь-в-точь как у папы, но не его. Чонин хочет, чтобы все побыстрее закончилось, желательно — жизнь. — Мне теперь, что, — вскидывает голову, надламывая брови. — Убиться, что ли? А? — Ты думай, на кого ты сейчас гонишь. Чонин пихает брата назад, ближе к стене дома. Хёнджин в который раз удивляется тому, что в этом мальце столько силы и смелости (глупости), ведь огребет же после. Но Ян упорно продолжает толкаться, а его дурацкие синие носки промокли насквозь и грязь впитали. — Мне что сделать? Извини, пожалуйста, хён, — голос меняется, становится каким-то совершенно другим, и он совсем не узнает его. — Что моя распрекрасная мамаша залетела в шестнадцать, а папа не разрешил делать аборт. Прости, пожалуйста, что своим существованием я тебя раздражаю. Клянусь, что как только я стану совершеннолетним, то ты меня больше не увидишь. Хорошо? Хён, я честно-честно постараюсь. Ну, чего ты молчишь, а?! У младшего тут совершенно точно нервный срыв. Он бессознательно хлопает Хёнджина по груди и заливается слезами. Хёнджин никогда не интересовался, куда делась мать Чонина. Он вообще не интересовался Чонином, но... А какого это, когда от тебя хотят избавиться, а ты ещё даже не родился? Хван Ховон всегда говорила сыну, что ждала его рождения, несмотря на третий курс в университете и отсутствие собственного жилья. Его распирает от тотальной несправедливости, и сожаление накрывает, как цунами. Хёнджин берет плачущего брата за руку и ведет домой — соседи любят болтать всякую ерунду, стоит попасться им на глаза. Чонин по-настоящему безвольный раз даже звука не издаёт, только переступает через лужицы в дорожных ямках. Перед дверью старший тормозит, затаскивая Яна на ступеньку выше, а сам присаживается, чтобы стянуть никуда не годные носки. — Не надо, я все равно все заляпаю, — гнусавит Чонин, выдергивая ногу от крепкой хватки. Но Хёнджин всегда был упертым, и когда он вообще слушал братца-лягушонка? Старший насильно проталкивает младшего в дом и закрывает дверь на замок. После он ставит стиральную машинку на режим шерсть, хотя кидает джинсы, толстовки и прочее, а порошка не жалеет вообще. Чонин хочет сказать, что неправильно все это, но ни одно слово не лезет. Хёнджин, когда делает вот такие странные вещи, заставляет забывать его обо всех обидных словах и поступках. Брат, наверное, прав, что Чонин вот такая никудышная размазня, которая только и может, что терпеть и подчиняться. — Иди в ванную, потом спать. Все чониновское существование — делать то, что говорят старшие. Он покорно идет под душ, все-таки меняя настройки в стиральной машинке, и аккуратно кладет в корзину белье, которое перевернул хён. Хёнджин всегда делает вид, будто угловатых (острых) моментов не случалось вообще. Он не отвечает на вопросы, почти ничего никогда не говорит, и забота его специфическая, такая же непонятно откуда взявшаяся и скоротечная, как и приступы ярости. Выходя к брату, Ян тихо говорит, что уже закончил. Ему непривычно ступать по полу босиком, но зато не скользко. Бессонница не уходит, она частенько наведывается к Чонину, особенно в волнительные дни. Он списывает свои поступки на неё, ворочается, зевает, но толку от этого нет. — Чонин, — дверь с тихим скрипом приоткрывается. Младший мгновенно принимает вертикальное положение, совсем неосознанно. — Не спишь? Чонин кивает, все слишком сложно для его семнадцатилетней не совсем здоровой головы. Хён стоит в проходе, его едва видно в темноте. — Мне не нужно было брать то, что принадлежит тебе. И я хочу попросить… Ну, — обрывает он, почему-то даже не смотря в сторону брата. — Ты понял. Попробуй все-таки уснуть. Испаряется, аккуратно за собой закрыв. До Чонина всегда доходит не сразу, ему нужно несколько раз повторить, и только потом материал усваивается. Он вообще не отличается особой инициативностью и чем-то, что делает его особенным. В-общем, пустышка. Но достаточно просто быть Ян Чонином, чтобы почувствовать, как нечто начинает закипать внутри. — Нахера? Хёнджин сидит на диване и тупо не понимает, почему до сих пор смотрит дораму про типично бедную и несчастную главную героиню, у которой поступки один дебильнее другого. Мама отравилась чем-то в ресторане, и отчим повез её в больницу. Хван не переживает вообще, так как ничего серьёзного нет, а Ян старший поднял панику, Чонин, в общем-то, тоже. С точки невозврата, как про себя это называет Хёнджин, прошло энное количество совершенно пустых на события дней. Осень заканчивается, и вместе с ней накрывает какое-то непонятное раздражение касательно себя, нежели брата. Он все еще хочет ударить при виде младшего. Ударить желательно себя и посильнее. Глупо утверждать, что младший перестал вести себя как загнанный зверёк, которого только и пинают, но некоторые вещи неуловимо меняются. Хёнджин закрывает глаза на то, что его утерянная/найденная толстовка красуется на младшем во время занятий по физкультуре, когда во время перекура на уроке физики он видит, как Ян наматывает круги вместе со своим другом, едва поспевая за остальными. Чонин его точно заметил, столкнулся с ним взглядом, чем едва не спалил, остановившись посреди поля, когда Чон Тэгу внимательно следил за своими учениками. Старший ждал, что Ян скажет что-то вроде того, мол, нельзя же уроки так прогуливать и курить меньше надо, но промолчал. Оба делают вид, будто ничего и не было, однако чониновская просьба ставит в очередной тупик: он хочет, чтобы перед Рождеством Хёнджин съездил вместе с ним к сестре бабушки. Он уверяет, что хён видел её на свадьбе, хотя, на самом деле, Хёнджин вообще не смотрел ни на кого и ушел после регистрации, не запоминая ни имён, ни лиц. Чонин также добавляет, что «мы же теперь семья». Хвана начинает потряхивать после этого херового аргумента. Дорамная серая мышка в очередной раз метается между двумя, и Хёнджин уже не выдерживает — вырубает телевизор и откидывается на диван, прикрыв глаза. Ему настолько лень ехать в Пусан и строить там из себя заботливого старшего братика перед родней Яна, но ведь же сам согласился. Вообще, с лица Чонина можно срисовывать кота из Шрека: глаза идентичны, когда что-то просит. — Сел на шею и ноги свесил — отлично, — Хван хлопает себя по лицу. Не надо было поддаваться. Чонин вот-вот должен прийти со школы, семь уроков и свободен, а Хёнджин решил устроить себе небольшой отпуск в связи с улучшением успеваемости. Минхо отсиживает литературу, Чанбин валяется с температурой под сорок дома, поэтому хвановские стенания по поводу скуки выслушать совсем некому. Наверное, многие думают (читай Чонин), что Хёнджин не очень умный, глядя на оценки, но он очень много размышлял и строил теории. Что сподвигло Чонина собирать этих мертвецов столько времени? Совершенно очевидно, что некоторые бутоны были очень давно срезаны и засушены. Хван цветы не любит, особенно мертвечину (срезанный цветок — мертвый цветок), и никогда не понимал в чем прелесть, когда кто-то преподносит вот такой вот подарочек, обвязанный вычурной лентой или пестрой крафтовой бумагой. Жутко. Рюкзак Чонина врезается в вытянутые ноги, и старший открывает глаза. Брат уверен, что Хёнджин сейчас в школе, а потому, не смотря в сторону гостиной, на ходу снимает с себя форменный пиджак и поет песню, которая старше него лет на десять. Хван хрипло хохочет так, чтобы его не услышали. Открывается холодильник, спустя некоторое время загорается плита, и запах еды заставляет сглотнуть слюну. У Хёнджина режим питания непоколебимый, и даже если он поел меньше чем полчаса назад, хочется еще. — Ты почему микроволновкой не пользуешься, а? Тарелка из чониновских рук летит на пол, а после все, что он так усердно себе разогревал, размазывается по пакету. У младшего чуть сердечный приступ не случился от страха. Хёнджин вовсю хохочет, прямо как тогда, и берет кухонные бумажные полотенца, чтобы собрать это безобразие под ногами. — Страшно, — все ещё шокированный, Чонин только и может, что отойти в сторону и не мешать. — Микроволновка страшная. — И чем же она страшная? Сожрет тебя? Или ты насмотрелся телепередач про излучение и теперь веришь в восстание техники? — Мне страшно, когда она пищит, — Ян неотрывно смотрит на брата. — Тебе смешно, да? А вот я слышу в этом «пип-пип-пип» отсчет неизбежности конца жизни. Будто кардиограмма. Старший на секунду задумывается. Не слишком ли много ассоциаций и таких слов для растяпы Чонина. — Я не думал об этом, — признается он, выбрасывая остатки еды в урну. — А цветы-то тебе собирать не страшно? Там вообще трупики. Чонин закусывает губу. Старший достает с полки какие-то печенья и наливает какао (кофе младший не пьет). Больше есть в доме нечего, а мама теперь неизвестно когда вернется. — Цветы были когда-то очень красивыми, и у каждого есть значение. Я собираю их, потому что… Да не знаю, почему. — Понятно, — честно говоря, Хёнджину вообще с каждым чониновским словом становится все сложнее и сложнее разобраться. — На, в холодильнике теперь мышь может вешаться. Брат не придает значения тому, что делает, а вот младший очень даже. Ни разу, вообще никогда Хёнджин ничего ему не готовил — вот тебе. С хёном происходит какая-то чертовщина, заставляющая выбиваться из рамок, а заодно смущать его. Чонин старается не дышать, когда он предлагает сахар, а после, кривясь, мотает головой и говорит, что Ян и без того ест много сладкого. «Знаешь, ты, конечно, тощий, но побереги хотя бы свои зубы», — бросает он. Чонину хочется как можно скорее избавиться от уродливых брекетов. Он старается повернуться так, чтобы они вообще не мелькали. У Хёнджина зубы ровные, без изъянов. Родители возвращаются к восьми. Иногда складывается ощущение, будто бы Чонин живет только с братом, а они так, ночуют только и завтракают вместе с ними. Мама выглядит немного измученной, и Чонин, в отличие от брата, хочет подойти её и обнять, как: — Кажется, у вас скоро будет брат или сестра. Громкий хлопок, хён случайно или же специально роняет кружку на пол (такими темпами скоро посуды в доме вообще не останется). Чонин не уверен, из-за бессонницы и постоянных переживаний его подташнивает или же из-за того, что теперь стало реально понятно, что Хёнджин ему родня. Родители ждут чего-то, он тоже ждет, что вот еще секундочку и проснется у себя в кровати. — Это, блять, конечно, очень смешно, но не смешно. Чонин думает, что говорит это сам, но голос брата врезается в стены и отражается куда-то под потолок. Он смотрит перед собой и просто стоит, пока ярость с головой захватывает брата, что буквально пять минут назад смеялся над фильмом и сидел прямо под боком. Чонин бессознательно кладет ладонь на щеку и обнаруживает, что плачет. Как гребаная девчонка. Он трет щеки, скулы, смаргивает слезы, которые непонятно почему текут, а папа все мешает проснуться. Он кричит на брата, мама кричит тоже, все вокруг кричит и стены начинают сдавливать. Чонин отчетливо чувствует запах испортившихся цветов, забивающийся в ноздри. — Хёнджин… Воздуха не хватает, он пытается вздохнуть, но слышит только свист. Они продолжают кричать друг на друга. — Хёнджин, — уже громче. Мама бросает фразу, что она хотя бы пыталась «вырастить хорошего человека». Чонин оседает на пол, комкает футболку на груди, пытаясь вздохнуть нормально. Только тогда Хёнджин начинает слушать.