У меня

— Надеюсь, курево в соседнем магазине продают, потому что если нет, то я помру к вечеру. Феликс Ли, оперевшись о входную дверь автотехцентра, выкуривает последнюю, недовольно глядя на проезжающие мимо машины: уже мозолят глаза. Холодной весной он носит темно-синие старые конверсы и пуховик, и кто так делает? Хёнджин, в общем-то, не лучше. От них пахнет почти двадцать четыре на семь сигаретами и машинным маслом — не ахти, но когда приходишь домой заебанный в щи, то становится плевать. Он чуть младше самого Хёнджина, но работает гораздо больше. Его жизнь пошвыряла знатно — из Кореи в Австралию, а потом обратно. Из родственников у него ровным счетом никого, но в своей съемной квартире этот придурок завел хомяка. Хван считает его малость долбанутым на голову, но все-таки назвать друзьями их можно, потому что Ликс в душу не лезет, и если задаёт вопросы, то по существу. — Да и похер, меньше народа… — Да-да, я понял, — Феликс кидает бычок в сторону и поправляет шнурки. — Давай быстрее, а то он опять начнет орать. Директор на редкость вредный мужик, и иногда он напоминает Хёнджину учителя Чхве. Не красиво, конечно, получилось, свалить в начале марта из школы и не предупредить классного руководителя, но так было нужно. Бабушка и дедушка были совершенно не в курсе, почему внук так неожиданно приехал посреди недели утром, но приняли. У Хёнджина всю дорогу до них щипало веки, но расплакался он уже в своей бывшей комнате, которая казалась теперь такой маленькой, и казалось, будто стены сдавливали. Чтобы всем стало лучше, старший сменил номер телефона и дал его только бабушке (она до сих пор считает, что Хван и родители разругались из-за его отвратительного поведения, но подробностей никто не знает). Прежде всего, Хёнджин бросил Чонина. Он пару раз порывался набрать его номер (выучил наизусть), но с каждой новой неделей понимал, что смысла нет совершенно. Отчим знает — еще одна причина. Однажды дедушка приносит почту и конверт с деньгами. Паленые документы о том, что Хёнджин закончил школу заранее — спасибо, не стоило. Бумажки он даже брать не стал, задатки совести все же есть. И в конце лета уехал в Сувон, чтобы уж наверняка. Всегда казалось, что уехать в другой город — это что-то нереальное и очень страшное, но на деле ничего такого, просто нужно привыкнуть. Каждый день, на протяжении почти трех лет Хёнджин встает рано утром с кровати и убеждает себя, что привык. Время вроде бы тянется как черепаха, а потом бац — и тебе скоро двадцать два, дружище. С Чанбином он связь поддерживает, конечно, но общается не так, как раньше. Ли про себя сделал выводы, догадался, что был прав. Хёнджин удалил его из друзей и заблокировал сразу после того, как Минхо начал писать про Чонина. Если уж и обрывать все связи, то на корню и основательно. — Иду, — Хёнджин отталкивается от стены и мысленно готовится к очередному выговору. Утро Хёнджин ненавидит, в общем-то, как и себя, но ни о чем не жалеет. Чонин, наверное, закончил школу на отлично и теперь поступил в какое-нибудь очень престижное учебное заведение. Старший часто представляет, что вот, когда-нибудь, когда он наберётся смелости или когда они встретятся случайно в метро, да хоть где, то попросит прощения. Лучше бы директор не давал выходных, честное слово, потому что когда остаешься один на один с собой, то разъедаешь себя. У Хёнджина нет дурацкого хомяка или шпица, как у механика Шивона. Он, должно быть, потерял абсолютно все в своей жизни. — Ублюдок, — говорит Чанбин двадцатого февраля, сидя напротив с чашкой красного чая (и как угораздило). — Я буду это говорить каждый раз, как мы будем встречаться. — Отлично, видимся мы не так часто. — Мудло, ты мог бы хоть раз поздравить брата с днем рождения. Если ты поссорился с ними, то он не виноват. — Он мне не брат. Чонину должно было исполниться двадцать один восьмого числа; Хёнджин закусывает изнутри щеку и молчит. Друг и сам не понимает, насколько все серьёзно. А если бы и знал, то точно перестал бы общаться (Хван уверен в этом ровно на сто процентов). Хёнджин вообще не хочет слышать о младшем ничего, лучше потерять память. Со говорит о том, что Хёнджину следует съездить в Сеул, потому что «три года мозгоебства, заканчивай уже выпендриваться». На этой замечательной ноте они и расстаются, уже сидя дома Хван выкурит пачку (станет очень херово), и пошлет соседа-алкаша сверху трехэтажным матом. Феликс часто называет его мудаком, Чанбин часто пишет об этом. Наверное, теперь даже те бедные овечки, которых он часто пинал в школе, добились хоть чего-то. Ли мягкосердечный до степени «очень сильно», и вроде бы это объединяет его и Чонина, но все не то. Хёнджин пробовал: мальчики и девочки, светлые и тёмные — всё не то, они не Чонин, на этом закончим. — Вчера, значит, иду я такой мимо той забегаловки возле твоего дома, — его голоса почти не слышно из-за работающего оборудования. — И вижу какого-то пацана… — Первый парень в твоей жизни, что ли? Подай мне ключ. Ли косой, так что железяка едва не попадает по ноге. — Да нет, — бросает он равнодушно. — Просто похож на того, кто на фотке у тебя в телефоне, — значит, брал хенджиновский айфон и опять раздавал интернет. — Прости, я честно всего один раз это делал! Хёнджина бросает в дрожь. Вероятность того, что это был Чонин ничтожно мала, но успокоиться не получается до самого обеденного перерыва. Трясущимися руками он набирает сообщение Со, чтобы убедиться, что Ликсу показалось и просто тот парень был очень похож, ведь люди очень сильно меняются даже за год, а тут вот сколько прошло. «Слушай, я с твоим братом не общался с самого выпуска, но Минхо сказал, что недавно он действительно мотался в Сувон. И кстати, Ли передает, что ты ублюдок, и желает тебе попасть под поезд.» Он не против: берет отгул и покупает билет до Сеула. Стоя на станции, Хёнджин вообще не понимает, какого черта творит. Если уж и воротить дерьмище, то по полной программе (нужный номер телефона из головы так и не выветрился). «Родители дома?» Все-таки он надеется, что, увидев неизвестный номер, брат отправит его в черный список или проигнорирует, и можно смело ехать обратно. Но, может, в этом был и есть весь Ян Чонин, потому что понимает сразу, потому что (Хван одновременно глупо верит) ему не все равно. Город не изменился вообще, но Хёнджин не чувствует себя тут уютно, комфорта нет никакого. Те же пустые лица, перевозбужденные школьники на улицах и крикливые аджумы-пенсионерки со своими собаками. Звонить в дверь, оказывается, очень просто, когда влил в себя немного соджу. Видеть кого-то, кто почти тот же Чонин у себя под носом, когда распахивается дверь, гораздо сложнее. Хёнджин проходит в свой-чужой дом, разуваясь возле совсем другого, более темного пуфика — заведомо ненавидит его. Под ногами кварц-виниловая плитка под камень (он уже скучает по паркету, на котором брат вечно скользил), а вот обои все те же. Он только собирается пройти дальше, но розовые туфельки с бантиком бьют под дых, выглядывая из-под нижней полки для обуви. Пара лисьих маленьких глаз смотрит с интересом, Хёнджин готов поклясться, что точно так смотрел на него Чонин, разве что у него глаза красивее. У Чонина вообще все гораздо красивее. А сестра-то похожа на папу. — Здравствуйте, — криво произносит она и кланяется. Между ними разница в девятнадцать лет, и этот двухгодовалый ребенок, который только-только научился говорить, гораздо воспитаннее. Мама, наверное, теперь по-настоящему счастлива. Совсем взрослый цветочек (Хёнджин мысленно дает себе оплеуху) замирает в проходе, сестра косится на него, а после переводит взгляд на Хвана, ожидая хоть чего-то. — Хиджин, принеси свою самую красивую куклу. Уверен, старшему братику она понравится, — у него даже голос стал чуть ниже. Девочка улыбается, активно кивает. Она довольно-таки уверенно для ребенка её возраста бежит в дальнюю комнату, его комнату. Хёнджин не может не заметить очевидное сходство в именах. Ему должно быть стыдно перед всеми, но не чувствует ничего. Он, наверное, вообще научился переживать все, почти. Чонин заметно вытянулся, теперь и не назовешь его лягушонком или размазней — мужик. Если младший скажет что-нибудь, что будет неприятно, то Хван заплачет. Последний раз плакал, когда ушел; он до сих пор жалеет, что теперь не его руки обнимают. Свято верил в то, что незаменимых людей нет, но как-то проебался. Молчание затягивается — Чонин больше не отводит взгляд и не краснеет, смотрит прямо в глаза. — У тебя… — и осекается, закусывая губу. Ян складывает руки на груди; Хёнджин цепляется взглядом за здоровенный алоэ на подоконнике и совершенно теряется. — Не важно, — уже тише. — Где ты был? Чонин говорит прямо, в его голосе ни намёка на злость. Нет ничего. — То тут, то там, — честно отвечает Хёнджин, выдыхая. Хиджин приносит барби в платье и белую лошадку. Она совсем уж неуверенно протягивает её, а старший не знает, что делать. Глаза застилает пелена, и он спешно зажмуривается, опустив голову. Чонин включает телевизор и сажает сестру на диван, переключая на детский канал и кладя игрушки рядом. Он думал, что у них будущего ноль. Оказывается, будущего нет без Чонина. Хёнджин вообще живет на автомате, не вникая ни в числа, ни в события. — Я, наверное, пойду, — не стоило сюда вообще приходить. Будто ковырнул поглубже и присыпал солью. — Скажи маме… нет, ничего не говори, — он на секунду задерживается. — Пока. — Ты мог бы хоть раз в жизни сказать гребаное «прости», — прилетает в спину. Старший так и стоит возле двери, держась за входную ручку. Хиджин слишком увлечена мультиками, чтобы испугаться от его тона. — Хоть раз в жизни извиниться и сказать, что, мать твою, любишь не только себя. Хёнджин начинает биться в конвульсиях, потому что это слишком. Неужели Чонин никогда не ощущал себя любимым рядом с ним? Все, что он делал, только ради младшего, но всего этого оказалось мало? У него же теперь отличный университет, светлое будущее с какой-нибудь девушкой и никакой грязи из-за старшего брата. Так чего еще надо? Крепко-крепко Чонин обнимает со спины, кончик носа касается линии челюсти. Он устал так сильно, что сил нет уже даже отвечать. — Я все равно буду тебя любить, — уже обреченно признается брат, сжимая в руках сильнее. — Даже если ты меня вообще никогда. Я постоянно ждал, когда ты, наконец, придешь ко мне ночью, но тебя все не было. Дни шли, а ты все не приходил. Я искал тебя во всех лицах, — он шмыгает носом, как делал это очень давно. — Цветочек… — Не говори ничего, хорошо? Я знаю все, что ты скажешь. Пожалуйста, мы можем пойти домой? Чтобы это был наш с тобой дом, чтобы можно было быть вместе. Ничего не изменилось, стало только хуже. Хёнджин, — шмыгает носом. — Давай? Нужные слова крутятся на языке, как и правильное «нет».