У меня

— С днем рождения, Чонин-а, — и смазано целует за шею. У Хёнджина вошло в привычку заваливаться в комнату к младшему, особенно после полуночи. Ему всегда мало поцелуев и прикосновений, а ещё меньше Чонина, который так неприкрыто радуется каждый раз, стоит сказать что-нибудь милое или прикоснуться. Ян трет глаза, принимая вертикальное положение, и зевает. Электронные часы показывают две минуты первого, а старший стоит на коленях перед кроватью и держит… алоэ. Чонин, в общем-то, не сразу понимает, в чем дело, а брат шепчет: — Трупы хранить не очень круто, знаешь ли, — он сует в руки горшок с маленьким растением. — Вот. В последние недели они отдалились друг от друга, потому что когда Чонин спросил, сколько все-таки было девушек, то брат только разозлился. Через пять минут после этого они разругались в пух и прах, ведь Хёнджин, оказывается, злопамятный даже до мелочей, и не разговаривали еще почти четверо суток. Хёнджин никогда не просит прощения первым, а Чонин не считает себя виноватым, вот и все. Чонин не думал, что брат знает о его дне рождения (одна история с папой чего стоит), и уж тем более не ожидал, что хён будет первым, кто поздравит. — Ну, скажи что-нибудь уже, а. — Спасибо большое, — младший медленно обнимает его, прижимая алоэ к себе. — Прости меня. Не нужно мне слушать их, какая разница, кто у тебя был. Хёнджин лишь угукает в ответ, легко поглаживая по спине. Скрип паркета в коридоре заставляет Яна резко дернуться и едва ли не впечататься в стену; брат так и замирает на полу: он тоже испугался. Приходится сидеть несколько минут в абсолютной тишине и даже дышать через раз. Чонин судорожно придумывает, как можно будет оправдаться, хотя, вроде бы, ничего такого нет. Старший бы остался на ночь у брата, но предчувствие, что ничем хорошим это не кончится, останавливает. Он ждет, пока большая стрелка на часах перевалит за двойку. — Спокойной ночи. Они помирились, но неприятный осадок пока что остался. На ночь Хёнджин Чонина не целует. На него накатывает вселенская ярость, когда замечает маму, убирающуюся в его комнате. Хёнджин вырывает из её рук чониновскую тетрадь и просит уйти поскорее. Он никогда так сильно не кричал на неё, учитывая еще тот факт, что она в положении. Хван понимает, что ведет себя как ублюдок, но извиняться не собирается. Он слышал абсолютно все, что сказал Чонин. И его «люблю» впечаталось в грудину и не выходит ни в какую. Хочется рвать на себе волосы и плакать, как та же самая главная героиня дорамы. У Хёнджина определенно проблемы: он разбивает кулаком зеркало в ванной, потому что не достоин того, чтобы его любил светлый Чонин. Ему вовсе не сложно делать вид, что не знает, ведь младший еще слишком не уверен. Хёнджин начинает курить так же, как и во времена, когда любое взаимодействие с братом едва не вызывало взрыв. Минхо молчит и молчит (уж лучше бы все-таки назвал мудаком, чем так), а Чанбин слишком Со, чтобы обращать на что-то внимание. Все валится из рук, и нет никакого решения. Старший дошел до того, что раздражается уже сам от себя. Следовательно, он в тупике. Брату хочется дать все самое лучшее, чтобы он не расстраивался при каждом случайно брошенном грубом слове или от фраз по типу «какая разница». Хёнджин меняется местами с младшим, «какая ирония», — на повторе в голове, а во сне постоянно происходит какая-то мутная дребедень, заканчивающаяся не очень хорошо. — Хён? Как уже в восемнадцать можно сохранить в себе чистоту и внутри, и снаружи? Хван-то не смог. Иногда он задумывается, что лучше бы день вообще никогда не наступал, потому что с солнцем приходится притворяться, что они замечательная семья. Этакая образцово-показательная, с элементами розового будущего на горизонте. — Иди сюда, — руки отчего-то дрожат, Хван протягивает их к младшему. Ему постоянно кажется, что у них так мало времени. Его комната в самом конце дома, так гораздо лучше. — Чонин-а… — Я хочу тебя, — выпаливает Ян на одном дыхании. — Ты только не смейся, пожалуйста. «Если только над собой», — крутится на языке. Чонин красивый всегда, без исключения. Он красиво раздевается (несмотря на то, что едва ли не запутывается в одежде) и как всегда краснеет. Хёнджин знал, что младший смелее его самого, только пока он еще не осознал в силу той же неуверенности в себе. Хёнджин ведет прохладной ладонью вниз по позвоночнику, и Чонин всхлипывает, насаживаясь на палец сквозь дискомфорт и банальное смущение. Его алеющей шеей и лицом можно освещать ночные улицы. Хван и сам горит. В комнате становится жарко, как в аду, но если сейчас старший остановится, то собственноручно натянет на себя петлю. Брат под ним настолько потрясающий в своем доверии и полной отдаче, что под кожей что-то пробегает, отдаваясь глухой болью в сердце. Он не жалеет смазки, потому что иначе Чонину будет в разы больнее, и это последнее, чего хочет Хёнджин. Целует выпирающие лопатки и все, до чего может дотянуться в таком положении. Младший прячет лицо в изгибе локтя, стоит добавить второй. — Цветочек, — хочется поскорее почувствовать его, старший тяжело дышит. — Я могу продолжать? Брат отвечает что-то нечленораздельное, мотая головой. Март за окном мерзкий, мокрый снег идет каждую ночь, и капли барабанят за окном, заглушая все звуки внутри дома. Честно говоря, именно предчувствие чего-то нехорошего не дает нормально спать по ночам, но Хёнджин не говорит Яну ни слова. Его и так трясет при любом шорохе или взгляде, кажущимися ему подозрительными. Хвану становится спокойно только рядом с Чонином, тепло становится. Может, любви мамы и бабушки с дедушкой всегда было слишком мало, а отсюда и последствия. Хван подтягивает младшего еще ближе, убирая пальцы, и просит не сжиматься сильно и попытаться расслабиться. Отвратно просить такое у того, кому сперва приятно не будет точно, но Чонин слушается. Он сцеловывает слезы с лица младшего, стараясь двигаться как можно аккуратнее. То ли это потому что ощущения тела к телу в разы ярче, то ли потому что это Чонин, но еще никогда в жизни и точно ни с кем Хёнджину не было так хорошо. Младший старается на пределе, шепчет, что не нужно сдерживаться, а после стонет. Жадный старший оставляет ему метки по всему телу (все подождет до утра), говорит сотню красивых и приятных вещей, но не то, что стоит. — Я люблю тебя, — шепчет на ухо Чонин. Цепляется пальцами за плечи, шарит по спине, чтобы ухватиться хоть за что-то, так как его швыряет туда-сюда даже после оргазма. Хёнджин прижимает его как можно ближе к себе, и плевать на то, что стоит всему закончиться, как настанет чертов апокалипсис. Хёнджин не хочет думать о предстоящем, с чёртова тонущего корабля он спасаться не собирается, но младшего выкинет с борта, прямо на спасательную шлюпку. Хёнджин обнимает его крепко-крепко и отвечает «знаю», упорно игнорируя шаги. Утром он уже знает, что на дне. По крайней мере, у них была пара месяцев. Отчим спокойно пьёт себе кофе с тостами, Чонин сидит за столом (часто ерзает, потому что ничего даром не проходит) и прячет глаза в миске с хлопьями. Совершенно очевидно, что придется разговаривать один на один, впрочем, другого и не нужно. — Вас довести сегодня? — Ян старший собирает рабочую сумку. — Хёнджин, Чонин? Младший пожимает плечами. — Я пешком, можете без меня ехать, — бросает Хёнджин. Как же хорошо, что ни отчим, ни брат не замечают ничего странного. Они уходят за полчаса до начала занятий в школе. Хван туда сегодня не пойдет точно, если его вообще по окончанию разговора не вынесут из дома вперед ногами. За ними закрывается дверь, будто бы ставит приговор. Хёнджин разминает затекшие плечи, складывая руки на груди. — Это был я. Мама обнимает живот, её губы дрожат, а слезы начинают капать прямо на зеленое платье, в котором она собралась на работу. Хёнджин смотрит ей в глаза и упорно делает вид, что ему не стыдно, хотя, если подумать, то даже играть не приходится. У неё вот-вот начнется истерика, хотя в положении нельзя беспокоиться. Хёнджин добивает: — Я спал с ним. Много раз. Ты же это хочешь услышать, да? То, что отображено на её заплаканном лице, не описать. Столько всего, что страшно, и Хёнджину приходится даже склонить голову, ковыряя пальцем край скатерти, потому что не выдерживает. Хёнджин портит все вокруг себя, испортил матери жизнь своим существованием. Наихудшее, когда молчат. Звенящая тишина распространяется повсюду, и даже звуков с улицы нет — пусто. Мама громко всхлипывает, он сжимает челюсть сильнее; зубы сводит, а костяшки пальцев белеют. — Если кто-то и виноват, то только я. — Почему? — голос у неё срывается. — Почему ты сделал это? Зачем ты совратил своего младшего брата, Хёнджин?! Я надеялась, что ты одумаешься! Главное, чтобы ни в чем не винили Чонина. На себя ему уже давно плевать. Нет смысла говорить, что Хёнджин любит Чонина, потому что никто никогда не поверит и не примет это. Скорее всего, родители отправят обоих на лечение, а младшему такое пятно в репутации не нужно. Хёнджин много лет копил деньги на машину или на что-то такое, а теперь чувствует, что потратит на съемную квартиру и на существование, потому что тут ему оставаться нельзя. Не после произошедшего. Просто не сможет жить под одной крышей со всеми. — Потому что захотел. Маму трясет, она безумно смеется. Её лицо, как и глаза, стало совсем красным. Отчим точно врежет ему дважды: за жену, а потом за сына, и будет прав. Она дает звонкую пощечину, и Хёнджин сразу же прижимает руку к щеке. — Ты о Чонине подумал, а? Ты хоть о ком-то можешь думать, кроме себя? В школе брата нигде не видно. Чонин не слишком волнуется, потому что они нечасто пересекаются, да и брат мог уйти в очередной раз курить или же сбежать домой пораньше. Джисон предлагает сходить в кино после занятий, и Чонин сразу же пишет Хёнджину (будет не очень хорошо, если не предупредит), но ни через час, ни через два ответа так и не получает. На большой перемене, вместо того чтобы идти кушать, младший пытается дозвониться, но «абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети». Чонин не понимает, что происходит, но на душе становится неспокойно. Чонин сбегает с последнего урока под осуждающий взгляд Сынмина. — Мам, ты почему дома? Он не понимает, почему родительница вернулась так рано с работы и почему выглядит такой расстроенной. Она вот-вот заплачет, обнимая себя за плечи, и просто уходит в гостиную. Ян бежит за ней, спрашивает, что произошло и где Хёнджин. — Я все знаю. — Знаешь что? Младший не припоминает, чтобы делал до этого что-то такое, что могло её так сильно расстроить, вот только… Чонин мотает головой, поднимаясь с дивана. Быть просто не может. Врывается в комнату брата и не обнаруживает ничего, кроме аккуратно застеленной кровати — в шкафу вещей почти что нет. Он думает, что это все обычный кошмар, раздирает себе кожу на левой руке — не просыпается. — Нет-нет-нет… Слепо шарит по стене, проходя к себе. У него-то все на своих местах, разве что на столе подаренная Хёнджину на Рождество тетрадь. К горлу поступает истерия, похлеще чем та, что спровоцировала астму. Чонин, кажется, оставил ингалятор в коридоре.