Единожды сгубивший

Начало ХХ века. Ньюкасл. Штат Вайоминг.       Вайоминг был по-особенному прекрасен лишь весной и осенью. Зимой же он напоминал серую безлюдную пустыню. Лишь изредка на улицах мелькали одинокие фигуры, укутавшись от холода в угловатые пальто, сшитые по последнему писку моду. Зима тянулась длинной чередою одиноких дней и ночей, но и летом не было лучше. Жаркий сезон начинался с отъезда зажиточной части города по фешенебельным курортам, в то время как не самые привередливые довольствовались поездками на ранчо к родственникам. А те же, кто всю жизнь перебивался с гроша на грош, были вынуждены отправляться на заработки к местным фермерам, чтобы хоть на время улучшить свое материальное положение. Моя семья относилась к представителям высшего общества, но так было не всегда. В моей памяти еще свежо воспоминание о тех нелегких временах, когда я и матушка были вынуждены подбирать объедки за той самой буржуазией, коей мы являемся сейчас.       Шестнадцать лет назад эту сильную женщину, Оливию Гордон, которую я с гордостью зову свей матерью, судьба одарила не самым приятным для подростка подарком. Она слишком рано обзавелась ребенком и погрязла в вечных заботах. Каждый день ей предстояло сражаться с внешним миром, который отвергал ее и осуждал, подбрасывая новую свинью. С младенцем на руках она скиталась от одного дома к другому, в надежде обеспечить меня, вечно голодного младенца, не понимающего всех тягостей жизни одинокой юной матери. Случались такие времена, когда Оливии приходилось отказываться от приема пищи, чтобы еды хватило для меня. Хотя бы еще на пару дней.       Сейчас, находясь в том же возрасте, когда моя мать явила миру свое дитя, я понимаю, что она была гораздо сильнее меня. Гораздо сильнее моего непутевого отца, который бросил нас еще до моего рождения. Но вопреки всему и назло этому мерзавцу наша жизнь удалась. Маме посчастливилось покорить сердце одинокого офицера, в браке с которым на свет появился мой младший брат. Это маленькое чудо ненамеренно вернуло ее в те времена, когда день за днем приходилось бороться за собственное существование. И только после взросления Тоби она научилась не проводить параллели с пережитыми унижениями прошлого. Мой брат был копией своего отца, с таким же твердым характером и невозмутимым выражением лица.       Несмотря на свой бродяжнический образ жизни, матушке все же удалось окончить закрытый пансионат. А после и университет.       Наша жизнь вызвала зависть. Как могла безродная малолетняя брошенка с ребенком на руках выбиться в люди? Как она могла влюбить в себя обеспеченного молодого человека? Могла ли эта черная зависть стать причиной наших бед, которые вновь преследуют нас бледным призраком из прошлого?       Сперва не стало отца Тобиаса: он скоропостижно скончался от брюшного тифа. Это стало ударом для всей нашей семьи. Затем сам Тобиас переболел скарлатиной, а мама дни и ночи напролет сидела подле его кровати и протирала пылающие щечки отварами из трав. Когда Тобиас пошел на поправку, всем нам казалось, что беда отступила. Но болезнь подкосила маму. После смерти моего отчима ее иммунитет ослаб настолько, что не смог справиться с болезнью. В конечном счете, это ее и сгубило.       Теперь, в последний раз взглянув в пустые глаза матери, пролившие немало слез по вине бездушных черствых господ, я поднесла руку к ее волосам и пропустила через пальцы мягкие светлые локоны. Последний вздох покинул ее ослабшее тело, и сердце прекратило стук. Исхудавшие плечи опали на подушки, а покинутая жизнью рука безвольно свисала с ложе. Иссиня-черные ресницы больше не трепетали под дыханием жизни, а на щеках больше не играл девичий румянец. Я с трудом узнавала в этой женщине свою мать. Болезнь выжила из нее все силы. Казалось, передо мной лежит скелет, обтянутый кожей, который еще пару часов назад подавал признаки жизни и мог проронить хоть пару слов. Я отвернулась к окну, пытаясь совладать с эмоциями, но неслышные рыдания пронзили тишину спальни. Как же я сообщу Тобиасу, что матушки не стало? Мальчик потерял отца, а теперь и мать. Куда мне теперь податься с ребенком на руках? Я не такая сильная, как она и не смогу преодолеть эти трудности в одиночку.       За дверью раздался скрип половиц и топот детских ног. Я преградила обзор входящему на мертвое тело матери и сию же секунду в комнату ворвался Тобиас. — Фрэнси, Фрэнси! — запыхавшись, ребенок согнулся пополам и оперся руками о колени, — Там Бойды приехали, — каждое слово вырывалось со свистящим выдохом, — Они хотят маму проведать.       «Но как же я теперь скажу им, что проведать больше некого?» — подумалось мне, когда голос Тобиаса вырвал меня из ирреальности, в которой душа моей дражайшей матушки покинула настрадавшееся тело. Во всяком случае, мне так показалось, когда солнечные лучи, проникая в комнату через приоткрытое окно, переливались ярким светом, освещая лицо усопшей. Я поспешила подняться с постели, придержавшись рукой за изголовье кровати. Каждое движение стоило огромных усилий. Горесть утраты жгла глаза, а в груди так непривычно и спокойно билось сердце. Я еще не осознала своей потери, и, вероятнее всего, не осознаю до тех пор, пока не увижу бледное тело Оливии Гордон, скрывшееся за деревянной крышкой гроба.       У меня не было времени предаваться своему горю. В этой реальности меня ждал замолкший на пороге брат, взволнованный приездом Бойдов. Его иступленный взгляд уставился на мертвое тело матери. Нужно увести Тобиаса из комнаты как можно скорее, пока детский впечатлительный разум не осознал кончину матери. Неуверенной поступью я двинулась к Тоби.  — Маме нездоровится. Ей нужно отдохнуть, а нам встретить тетушку Кэти, — я обняла Тобиаса за плечи, поспешно направляясь к двери. — Она умерла? — он бросил испуганный взгляд на тело матери. — Ну, что ты, Тоби, — я устало улыбнулась, стараясь не смотреть на него своими раскрасневшимися от слез глазами. — Она всего лишь задремала. Не волнуйся. С ней все будет в порядке.       Мы вошли в освещенную летним солнцем гостиную, и я тихо притворила дверь, надеясь, что хотя бы она оградит меня от лежавшего в спальне тела. Нас ждали Бойды. Тетушка Кэтлин сидела за столом, с выражением крайнего беспокойства и страха перед неизвестностью на ее утонченном немолодом лице, а дядя Томас угрюмо стоял в проходе. Никто из них не осмелился заговорить первым, а я молчала, не зная, что сказать. Их приезд был всегда похож на предыдущий, наполнен волнением и ожиданием. Каждый раз тетушка Кэти заходила в комнату к Оливии, о чем-то с ней тихо беседовала, а после возвращалась в гостиную, с облегчением сообщая Томасу о стабильном состоянии сестры. Я знала, что тетя лгала, боясь признаться самой себе в скорой потере последнего кровного родственника. Я не осуждала ее, поскольку каждый член нашей семьи по-своему переносил преддверие неизбежной кончины близкого человека. Тетя Кэти внушала себе надежды на лучшее, Тобиас жил обещаниями и детской наивностью, дядя Томас вновь и вновь угрюмо молчал, не выражая никаких эмоций, а я вынашивала в себе грядущее горе, проводя с больной каждое мгновение ее угасающей жизни. Оливия, моя бедная матушка Ливи, была единственным человеком, мирившим и сближавшим все ветви родословных Бойдов и Гордонов. И теперь, когда этот крепкий механизм разрушился на моих глазах, я была не в силах выдавить из себя ни слова. — Тоби, сходи до Харперов и попроси у Сьюзи алое платье, — осевшим голосом я обратилась к брату. Тетя Кэтлин ахнула, бросая взволнованный взгляд на Томаса. — Но ведь …— поспешил возмутиться Тоби, но я не могла позволить ему придумать отговорку, чтобы остаться здесь. Сейчас он должен верить, что мама всего лишь задремала после бессонной ночи. — Ради мамы, Тобиас. Она обрадуется этому платью, когда проснется, — серьезно заверила я его, когда мой голос предательски дрогнул. Я крепче сжала его плечи, с мольбой смотря в детские глаза. — Ладно, — он нехотя сдался и быстро зашаркал к двери. Я настороженно прислушалась, убедившись, что Тобиас удалился за дверь. — Так что, Фрэнсис? — твердо спросил Томас, когда я, придерживаясь молчания, присела за стол напротив тети Кэтлин. Его сосредоточенный взгляд заставил меня поднять глаза и выдавить из себя: — Мамы больше нет.       И Кэтлин громко зарыдала, закрыв припудренное личико руками. Ее грудь вздымалась от безутешных всхлипов. Томас пересек гостиную и приобнял ее за плечи. Я отрешенно взирала на эту картину, где скупой на чувства мужчина пытался успокоить убитую горем жену. Как же мне хотелось, чтобы он тоже обнял меня своими сильными руками и позволил залить слезами его льняную рубашку. Но дядя держался особняком и не проявлял ко мне ни малейшего сочувствия. — Бедные дети, на кого же она вас покинула? Куда же вы теперь пойдете? — задавалась вопросами убитая горем женщина, — Томас, может мы возьмем их к себе? Хотя бы на время?       Я не пыталась перечить, меньше всего меня сейчас интересовала наша с Тоби учесть. Дядюшка угрюмо взглянул на нее из-под густых бровей и, метнув в мою сторону полное безразличие, он отвернулся к двери и, уходя, бросил: «Делай, что хочешь». В дверях он столкнулся с Тобиасом и, пустив его вперед, исчез в ярком свете июньского солнца. — Сьюзи сказала, что платье готово. Она занесет его вечером, а еще сказала про какие-то башмаки, — выдал на одном дыхании Тобиас, радуясь выполненному поручению. Это могло значить одно — в свой последний путь Оливия Гордон отправится в чудесном алом платье и в подаренных Сьюзи башмачках.