***
Прошло два года с тех пор, как Чимин простился со своей прошлой жизнью и начал вести борьбу за выживание. В ночных кошмарах всё ещё мелькали отрывки того дня, когда в родную студию ворвались люди в форме и начали застреливать сопротивляющихся задержанию друзей. Пак хотел было бежать, но после первого выстрела застыл, как вкопанный. Не успел он пошевелиться, как в шею вонзили иглу с каким-то веществом, скорее всего транквилизатором, из-за чего воспоминания следующих нескольких дней всплывали в памяти мутными и мрачными отрывками, будто они являлись повреждёнными кадрами старой фотоплёнки. Бетонные стены, яркий свет, нескончаемые коридоры, повороты, снова бетон... Когда он едва очнулся от действия наркоза, то получил жалкий день на восстановление и Свод правил (читать, как «инструкция для того, чтобы не умереть в ближайшие пару суток»), установленных на территории ЦИТ — Центра исправления танца (читать, как «концлагерь для танцоров, по удивительной случайности ещё не получивших пулю в черепную коробку»). Суть данного места заключалась в «раскрытии потенциала в испорченных частными организациями талантах» — так говорилось в своде. На деле же каждое записанное на этих страницах слово несло полярное значение и от истины отличалось на корню. Красивая маска, чтобы скрывать преступления и беззаконие. Здесь также числились профильные классы по балету, государственные выступления и предполагаемый «рост» личности. В первый день Чимину показалось, что он попал в чудесное место и что кровавые события в стране вовсе не дело рук правительственных структур и ЦИТ’а в частности. Пак и мечтать не мог о том, что когда-то сможет тренироваться изо дня в день в направлении, которое ему было близко, без отвлечений на учёбу и без обязанностей перед друзьями и родителями. Как жаль, что между мечтой и реальностью стояла тонкая, ветром рушимая граница. Спустя два года в ЦИТ’е Чимин с уверенностью мог заявить, что он ненавидел танцы. Центр сломал его изнутри, все его желания, интересы и намеченные цели. Он не переносил такие понятия, как балет, модерн и пуанты, его выворачивало от станка, зала и тошнило от одной мысли о предстоящей тренировке. Чимин был профессионалом в прошлой жизни, любил работать над собой и пахать в поте лица, думал, что любые преграды ему ни по чём и что он станет артистом Большого балета. К сожалению, боль, травмы и собственные интересы в местном аду не ставились даже не последнее место — их попросту не существовало. Терпи, работай на износ, не брыкайся — неписаное правило, которое соблюдал каждый человек с мозгами, неудачной фортуной попавший в данное место. ЦИТ оказался каторгой, тюрьмой для богемы и шоу-балетом насмерть. Большой театр? Его уже не существовало. «Студенты» (такая неправдоподобная социальная роль давалась всем схваченным в своде ЦИТ) к окончанию сезона представляли подготовленную программу всему народу. Делалось это ради устрашения: на сцену выходили истощённые тренировками и обычным насилием тела: тощие, голодные, перебинтованные и жалкие. Никто не думал о самовыражении, овациях публики и эмоциях, передаваемых в танце: в глазах каждого танцора читалась просьба о помощи и желании как можно скорее избавиться от оков танцевального рабства. Здесь не было выходных, праздников, необходимой медицинской помощи. Условия равнялись с условиями концлагерей, разве что опыты в ЦИТ’е не ставили. Жестокое обращение, страх, унижения — всё это стало неотъемлемой частью нового быта Пак Чимина. Тем не менее, он жизнь ценил, и с суровым условиями пришлось свыкаться, чтобы при себе эту жизнь оставить. Пришлось сломать себя и подавить упрямую гордость, чтобы найти хоть какую-то лазейку, способную сохранить Чимину его какое-никакое существование. Ключ к этой лазейке вальяжно потягивал бренди в кабинете, к которому сейчас парень с горечью волочился и с постыдной неохотой стучался в случае последней необходимости.***
— Ого, кто же к нам пожаловал, сам Пак Чимин собственной персоной, — казалось, что у молодого человека в роскошном кабинете то и дело мог начаться нервозно-радостный мандраж, и появление Пака в дверях его обители могло спасти как минимум десять вымирающих видов из красной книги. — Когда ты в последний раз радовал меня своим визитом? Напомни, пожалуйста. — Полгода назад, если память не подводит, — а она могла, потому что время в этом концлагере текло для Пака по особенному медленно. — Полгода, Чимин. Шесть чёртовых месяцев я не видел твоё красивое личико так близко, — человек в деловом костюме подошёл вплотную к дрожащему парню, нежно дотрагиваясь до исхудалых щёк. Пак резко отвернул голову. — Не скучал по мне? Молчание. — Не скучал по мне? — омерзительный Чимину человек схватил того за подбородок и силой повернул голову к себе, притягивая. — Скучал, мистер Квон. — Так-то лучше, — Квон Джиён оторвал свою ладонь от чужого лица и вернулся в своё кресло, доставая из пиджака коробочку с дорогим табаком. — Не хочешь? — Я не курю. — А жаль, у меня сигарет в избытке, а тебе с твоими тренировками только так стресс и снимать. Ты только попроси. Джиён начал равномерно распределять табак по папиросе, придерживая бумагу снизу большими пальцами. Делал работу ювелирно, скручивал ровно, не отвлекаясь взглядом на Чимина. Наконец, поджигая сигарету, Квон мог с облегчением завалиться на спинку кожаного кресла, вдохнуть умиротворяющий дым и полностью переключиться на Пака. — Как твои тренировки? К тебе всё ещё слишком строги? — Джиён перевёл взгляд на многочисленные синяки и порезы, украшающие ноги Пака. — Хотя, следов от твоих падений стало намного меньше, думаю ты не за этим пришёл. Ведь так, сладкий? Чимин сглотнул. — Давай, удиви меня. В прошлый раз ты просил устроить тебе целую операцию по замене сустава. Обычно с такими травмами убивают сразу же или переводят во второй корпус, но тебе повезло со мной и конкретно с тем, что ты меня забавляешь. Никто из руководства не знал о том, что вместо коленной чашечки лидирующего танцовщика вставлен титановый имплантат. Никто, кроме мистера Квона — главного инвестора центра исправления и того, кто эту железку ему щедро «подарил». Хотя ЦИТ и являлся государственной кампанией, финансов на полноценное обеспечение и контроль ему не хватало, поэтому привлечение помощи из вне стало верным шагом для установления преследуемого властями режима. Чимин не знал об источнике дохода Джиёна ничего, как и не знал о его причинах работать на государство и о нём самом. Паку необходимо было лишь знать о том, что Квон являлся важной шишкой при деньгах и мог «по доброте душевной» его выручить, а понимать нужно было совершенно иное. Квон Джиён отличался своей извращённой и властной натурой и за помощь, он требовал утешать его маленькие прихоти. Интимные, в первую очередь. — Мне нужно, чтобы новенькой из женского блока предоставили больничные. Зовут Лалиса. Чем больше, тем лучше. — У-у, — Джиён отъехал на кресле, вытягивая губы трубочкой и долго протягивая гласную, — ты что, влюбился? — хоть это и было слишком далеко от правды, Чимин смутился и промолчал. Ему не хотелось вести беседу в духе «подружки-сплетницы» с человеком, который пользовался его телом так, как ему этого хотелось. — Я думал, что ты по мальчикам, пирожочек. Разочаровываешь. А как же твой, как там его, — Джиён щёлкал пальцами, пытаясь что-то вспомнить и достать из памяти старую, совершенно ненужную информацию, — Чонгук, точно. Уже позабыл о нём? Пак напрягся. Он стиснул зубы, чтобы не врезать ублюдку за такие же ублюдские вопросы и не лишиться выгодного «спонсирования». Одно упоминание о Чоне заставляло сердце бешено стучать. Чимин не видел его уже два года: не знал, жив ли, не знал, верит ли ещё Чон в то, что сам Пак жив. Информации не было и даже Квон не был в силах её найти и предоставить. — Может быть лучше приступим к тому, для чего я сюда пришёл? — Пак на трясущихся ногах подошёл к Джиёну и такой же рукой неуверенно дотронулся до чужой ширинки. — Воду ты напрасно не разливаешь, — Квон ухмыльнулся, глядя на чужие пальцы на собственном паху и медленно убирая их с себя. — Раздевайся.***
Лалиса с перебинтованной головой шла по идентично серым коридорам, высматривая необходимый поворот или указатель. «263, 265...» — девушка прикидывала, сколько ещё ей идти с шатающимся подносом в руках и в правильном ли направлении она идёт. — Простите, не подскажете, где находится трёхсотый блок? — Лалиса схватила первую попавшуюся бедолагу свободной рукой, почти что роняя при этом поднос с завтраком. Остановившаяся девушка посмотрела на Лису непонимающим взглядом буквально секунду и устремилась дальше, на ходу крикнув: — Он пацанский, не пустят тебя. — Стой, помоги мне! — незнакомка спешила, и диалог с сумасшедшей явно не входил в её планы, однако Лалиса настойчиво кричала вслед и просила подсказать. — Прямо по коридору до упора, потом по лестнице на этаж вверх и направо. За твой труп не ручаюсь. Они обменялись едва заметными улыбками и тихо разошлись. Лиса упрямо двигалась вперёд, то и дело останавливаясь от лёгкого головокружения. Чувствовала она себя погано, но отблагодарить Чимина всё же стоило. Работающий персонал занёс ей утром роскошный завтрак, как подобает в дорогих отелях с качественным сервисом, а в дополнение отдал справку с больничным на один день. Тем не менее, даже с сотрясением мозга девушка осознавала, что находится в своеобразной тюрьме строгого режима, и что такие дары с небес не падают. Поэтому в благодарность Лалиса собрала выданный завтрак и направилась прямиком в мужской блок благодарить своего спасителя. Поднявшись по лестнице, Лиса мгновенно остановилась, увидя впереди металлическую дверь и двух амбалов возле неё в униформе и с автоматами наперевес. — Куда летим, красотка? — первый охранник направил оружие прямо в сторону Лалисы. — Я... эм... — девушка отступила несколько шагов, понимая, что предупреждения были не напрасными. — Я хотела передать это другу, — она легким движением головы указала на поднос с завтраком. Охранники опешили. Второй был готов прыснуть в кулак от глупости девушки, но сдержался и сохранил невозмутимость. — Новенькая? — Да... я... третий день здесь, — Лалиса замялась и решила, что лучше уйти и больше никогда не проявлять инициативу, но, кажется, отпускать её не собирались, потому что один из мужчин выхватил у неё передачку и скрутил руки за спиной. — Что ж, — амбал снял предохранитель, — твой третий день станет последним, малышка. Открой ротик. Лалису поставили на колени и силой раздвинули две челюсти, просунув туда дуло автомата. Всё произошло настолько внезапно, что девушка даже не успела понять, как оказалась в такой ситуаций и как из неё можно было бы выйти. Здесь не существовало компромиссов, переговоров и самого важного — права на ошибку. «Незнание не освобождает от ответственности» — так говорили её родители. Как жаль, что она вспомнила это только сейчас, за мгновение до собственной, такой глупой смерти. Без извинений, без оправданий и возможности что-то исправить. Одно неверное движение или проступок, выход за черту дозволенного — расстрел. Она закрыла глаза, готовая принять неизбежное. — Так, джентельмены, — их остановил звонкий и слега женственный для мужчины голос, — не перед моим же кабинетом и, как говорится, не в мою смену вам устраивать казни. Да и что за цирк с утра? Юная леди, что произошло? Молодой человек в идеально выглаженном кашемировом костюме явно не обращал внимания на то, что девушка говорить не могла, так как кое-что ей мешало. Это что-то могло в любую секунду размазать её мозги по светлому гипсокартону. — Оу, простите. Не могли бы вы на мгновение высунуть это чудесное оружие из глотки прекрасной мадам? — охранник с неохотой достал винтовку из невинной глотки. — Спасибо. Слушаю Вас. — Мне уже ничего не нужно, могу ли я просто вернутся в свой блок? Мне очень жаль, я совершенно не знала, что сюда нельзя, — Лалиса говорила сквозь слёзы, невнятно и слишком быстро. Возможно, этот мужчина — единственный шанс выйти живой из этой безнадёжной ситуации. Мужчина в деловом костюме нечаянно бросил свой взгляд на брошенный на полу поднос с завтраком, неаккуратно валявшийся возле входа в его кабинет. Приятно пахнущий омлет, свежевыжатый сок и панкейки с каким-то ягодным джемом. — Почему Моника не зашла ко мне и оставила поднос в коридоре? Что за беспредел? — мужчина не мог сосредоточить своё внимание на чём-то одном. Кажется, гадкий сервис расстроил его даже больше, чем потенциальное убийство прямо возле рабочего места. Тон заметно повысился, что говорило о колоссальном недовольстве. — Так это девушка несла, — ответил недальновидный охранник басом и ткнул дулом винтовки в плечо зарёванной Лалисы. — Говорит, мол, хотела передать кому-то, — второй охранник всё же не сдержал глупой ухмылки. — Она? Омлет с панкейками? Не глупи, заключённым не положены такие изыски, их максимум — недоваренная перловка, — мужчина резко оборвал свои возмущения. — Стоп-стоп-стоп. А как тебя зовут? — Лалиса, — она сглотнула, посмотрев в глаза молодого то ли начальника, то либо кого-то из верхов. Ей стало страшно. Хищный взгляд и хитрые узкие глаза с интересом поедали молоденькую девушку, а губы расплывались в непонятной, даже жуткой улыбке. — Отпустите даму и проводите до блока 345. Это приказ. Лалиса ощутила свободу в движениях. Мускулистые руки силой поставили её на ноги, грубо и небрежно, будто она была не человеком, а мешком с зерном. За пару минут она осознала, что жизнь ей не принадлежит и что любой вправе распоряжаться ей, как ему вздумается. Тягать, хватать, заставлять что-то делать, или просто убить... — С-спасибо, — она забрала поднос и сделала шаг в сторону уже открытых металлических дверей. — Не знаю, как благодарить Вас. — Уж поверь, меня то не стоит, — всю речь мужчины в костюме можно было сравнить с медленно растекающимся ядом: голос одурманивал и притягивал, но каждое слово несло в себе что-то гадкое и лживое. — Чимину привет. От Квон Джиёна.***
Лалиса тихонько постучала в дверь с электронной табличкой «345». Возможно, Чимин уже ушёл на тренировку и даже позавтракал, так как время было подходящее: парни с тяжёлыми сумками и перебинтованными конечностями в наколенниках отправлялись в сторону различных репетиционных. Все смотрели на девушку в мужском блоке, как на представителя внеземной цивилизации: кто-то перешептывался, самые смелые и «живые» даже присвистывали, проходя мимо. Но Лалису это не беспокоило. Её волновало молчание по ту сторону двери, и она проявила небольшую наглость, попытавшись войти без разрешения. Что ж, дверь была открыта. Картина предстала перед ней удручающая: на полу сидел парень, совершенно не похожий на уверенного Пак Чимина, который спас Лалису днём ранее. Всё его тело покрывали гематомы и царапины, которые Пак осторожно пытался скрыть плотными бинтами и марлей. — Боже мой, — Лалиса замерла с подносом у входа, привлекая своим внезапным присутствием внимание измученного парня. Он поднял голову и его глаза резко распахнулись. — Что ты тут делаешь? — Принесла тебе завтрак, — она быстро подбежала к Чимину и поставила тарелки с немного остывшими блюдами среди склянок со спиртом и кучей таблеток. Пак взглянул с недоверием. — Это твоё, мне не нужно, — парень продолжил разрезать ленты марли и завязывать узлы, постоянно поглядывая на время. — Я могу тебе помочь? — Попробуй, — Пак вручил Лалисе бутылочку с перекисью. — Я не достаю сзади, обработай. Испуганная девушка окинула взглядом состояние Пака и пришла в ещё больший ужас: если опухшие глаза могли рассказать о ночной истерике, то о чём могли говорить кровавые следы, распростёртые по всей поверхности спины? И даже ниже... — Что произошло? Чимин, я... Это из-за меня? — Нет, — сказал, как отрезал. Лалиса не поверила, но не стала уточнять. Она аккуратными движениями ватным диском прошла по всем воспалённым участкам кожи, краем уха слыша тихое шипение их обладателя. — Больно? — Нет, — с новой каплей перекиси Чимин слегка дрогнул. Всё же лжёт. — Сколько? — Что именно? Который час? — девушка взглянула на часы. — Без двадцати семь, ты успеваешь. Не переживай. — Я не об этом, — он вздохнул. — Дней. Сколько тебе выделили дней на восстановление? — День. Мне этого с головой хватит, спаси... — Ублюдок, — Чимин взвыл. Он зарылся руками в волосы и был готов их вырвать — все до единого. Пак глубоко дышал, пытаясь поймать внезапно исчезнувший в помещении воздух. Он перестал замечать Лалису, которая не единожды задавала вопросы, всё ли с ним в порядке. Набегающие в уголках глаз слезинки блестели в лучах утреннего солнца и покрывали видимое пространство размытой пеленой. Чимин встал и наощупь стал собирать спортивную сумку, то и дело хромая на одну ногу и сводя зубы от накипающей злости и собственной жалости. «День? Это всё, что он мне дал за все причинённые мне увечия?» — Чимин мечтал разорвать этого богатенького инвестора, перед этим изрядно над ним поиздевавшись и повторив сюжет «Я плюю на ваши могилы». Вариантов и сюжетов было много — от выкалывания глаз до резинового члена в его мажорской заднице с сотней шипами по периметру. Всё это прекрасно бы подошло Квон Джиёну за все те страдания, что Чимин получал от него с самого начала его пребывания в ЦИТ’е. В конце концов он увалился на кровать и поджал ноги к туловищу, скручиваясь в позу эмбриона, принимая собственную беспомощность и бесполезность. — Может не пойдёшь сегодня в зал? Чимин тихо хныкал себе под нос. Девушка делала только хуже. Мало того, что она не понимала сути происходящего, так ещё и сидела с ним, как над раненым котёнком и давила на больные не заживающие мозоли. — Не могу. — Почему? — Лал, помолчи. Девушка не стала спорить и отсела в другой угол комнаты. Она знала, что была лишней в данную минуту, но уйти и бросить человека в подобном состоянии не могла. Как и не могла помочь. Они оба оказались в одной лодке, как и тысячи людей здесь, но что-то ей подсказывало, что именно Чимин нёс на себе наибольший груз боли и тягот. Нёс на худеньких плечах, спотыкаясь о каждый острый камешек на пути. Сколько времени он здесь уже провёл? Кем был и ради чего так страдает? Задавать эти вопросы она, конечно же, не стала. Девушка не теряла времени и решила осмотреться в поисках чего-то интересного и что могло бы дать ей хоть какое-то представление о жизни Чимина здесь или снаружи. Прежде всего она поняла, что у него нет соседа по комнате. Кровать рядом была идеально застелена и вещей возле неё также не наблюдалось. На стороне Пака аналогично царил гармоничный порядок и отсутствовали хоть какие-то вещи, которые могли напомнить ему и девушке о причастности парня к его прошлому. В ящиках она рыться, безусловно, не стала, но на видимых поверхностях ничего не нашла. Ни браслетов, ни блокнотов — ничего, что могло бы рассказать о её новом знакомом. Хотя... Из бокового кармана спортивной сумки выглядывал уголочек какой-то цветной фотографии. Полароидная фотография? Девушка потянулась рукой к сумке и слегка пододвинула кусочек глянцевой бумажки вверх. С солнечного фото на неё смотрело два счастливых и улыбающихся мальчика, среди которых Лалиса узнала маленького Чимин. На слегка заблюреном фоне можно было различить шведскую стенку и несколько таких же улыбающихся ребят. Тем не менее, главное внимание привлекал передний план: рядом с Чимином стоял смеющийся малыш, одетый в широкую футболку с повернутой набок кепкой. Здесь им было лет десять, может двенадцать. Фотография излучала тепло и, кажется, была единственным «живым» объектом в угрюмой камере. Лалиса, глядя на искренние улыбки, и сама невольно улыбнулась. — Что ты делаешь? — Чимин, вытирая слёзы, отобрал фото. — Я ценю твоё внимание, но тебе лучше уйти, правда. Не хочу, чтобы ты видела мою слабую сторону. Лалиса с горечью вздохнула и понимающе направилась к выходу. Пак ещё раз поблагодарил девушку за оказанную помощь и предупредил о ряде правил, которые новенькая ещё могла не знать. Лиса всё быстро записала и отправилась обратно в женский блок. «Надеюсь ей больше не придёт в голову рисковать своей жизнью и пробираться сюда. Интересно, как она это вообще сделала?» — ряд логичных вопросов самому себе вывел Чимина из панического состояния и помог окончательно собраться. И вот, когда последний наколенник полетел в кучу к прочему инвентарю, в дверь назойливо постучали. «Может быть Лиса что-то забыла?» — Пак оглядел комнату, но никаких чужих принадлежностей не обнаружил. К удивлению, на пороге никого не оказалось, лишь чья-то тень скрылась за углом безлюдного коридора. Возможно, кто-то из знакомых постучал, напоминая, что он может опоздать на тренировку. Уже закрывая дверь, внимание парня привлекло интересное оригами причудливой формы, лежащее прямо возле его порога. Тонированная красная бумага качественного материала. Дракон. Чимин уже знал, кому принадлежал этот прямой знак внимания. Взяв оригами, Пак обратил внимание, что на определенных частях дракончика выглядывали буквы и танцор начал легонько разворачивать экстравагантное письмо. Одна лишь мысль о человеке, которому это письмо принадлежало, вызывала у Чимина приступ рвоты. Этот дьявол принёс слишком много боли и ран, которые могут шрамами остаться на всю жизнь. Признаться, Пак уже перестал считать количество рубцов и «сороконожек» на своём теле. Десять? Двадцать? «Вроде как двадцать пять...» Тем не менее, это было его первым письмом. Ранее Джиён вызывал к себе лично через охрану, или же Чимин сам приходил в логово к разъярённому зверю. Письма были в новинку для их абьюзивных «отношений», и ничего хорошего это не предвещало. Раскрыв последнее крыло, парень с ужасом начал вчитываться в каждую букву:Надеюсь, тебе понравился мой подарок в виде живой тайской девочки. Её сегодня хотели убить прямо возле моего кабинета. Душещипательная картина, признаюсь честно. Кстати, она очень симпатичная, так что, как будет время, зови её играть вместе с нами.
Чимин сглотнул. Больше всего он не хотел причинять вреда наивной глупенькой Лалисе, которой теперь, как и ему, придётся ой как не сладко. Хотел как лучше, получилось как всегда. Пак на середине текста был готов порвать кроваво-красное письмо на тысячи мелких кусочков, сжечь и развеять пепел где-нибудь над горами Тибета, однако он продолжал читать.Как тебе моё оригами, кстати? Взял небольшой курс у японского мастера, он как раз заключён в соседней тюрьме. Милый старикашка, кажется его звали... Акира? Да, вроде бы так. Печально, что его пришлось убить спустя несколько месяцев наших занятий. Ничего нового он мне уже не давал, а быть вторым в деле мне не хотелось. Хороший был дед.
Каждое предложение было пропитано гнилью, от слов воняло злорадством и чувством вседозволенности. Бумага буквально прожигала кожу, как настоящий дракон. Пак почти выронил письмо из дрожащих рук, но крепко вцепился в него, когда дошёл до следующего абзаца.Чимин, пирожок, не злись за вчерашнее. Мы оба прекрасно знаем цену, которую тебе приходится платить за моё хорошее отношение к тебе. Так ведь? Однако, я действительно готов бескорыстно поделиться с тобой информацией, которая тебя точно порадует! Видишь ли, из второго корпуса перевели парнишу, которого я очень ценил. У парня были шикарные ноги, резали моё сердечко без ножа, ха-ха. Ты мог его видеть из своего окна, очень красивый малый. Только не ревнуй.
И правда, окна Чимина выходили на одну из комнат второго корпуса, о котором было известно ровным счётом ничего. Руководство говорило, что во втором работают куда менее талантливые заключённые и на этом информация о таинственном корпусе заканчивалась. Туда нельзя было пройти, а за любой слух или интерес ко вторым или связь с ними (так называли пойманных танцоров из второго корпуса) расстреливали. И да, это было в ублюдском своде ненавистных правил. Представляете, что второго корпуса не существует — вас оставляют в покое. Ну, до тех пор, пока вы не нарушите какое-нибудь другое правило. Гласное, негласное — не важно. В покое вы всё равно не будете. Чимин всегда отличался пытливым любопытством, и парень в окне из второго корпуса время от времени вызывал у него интерес. Всегда красивый и очень ухоженный. Изначально Пак думал, что окна выходят на кабинет кого-то из руководства, потому что ну не может заключённый выглядеть так свежо: ни следов побоев, ни мировой скорби на лице. Добрая улыбка и честные глаза — даже издалека этот парниша светился детским счастьем. Порой, смеялся, а это для тюрьмы, как понимаете, нонсенс. Чимин за последние два года видел лишь сошедших с ума, которые выдавали жуткую пародию на человеческий смех, но тот парень за окном был искренен и первороден в своих эмоциях. В тяжёлые дни ближе к ночи Пак выглядывал в окно и наблюдал за своим счастливым — он не боялся сказать этого слова — другом. Он был единственным, кто выручал своим настроением Чимина и давал хоть какую-то надежду. Надежду на то, что можно радоваться хоть чему-то в этих бетонных камерах среди бесконечного числа погасших личностей. В один день этот человек заставил Пака вспомнить, кем же он является на самом деле. Его «сосед напротив» встал напротив зеркала и начал танцевать. Пластично, грациозно, правильно. Так, как это делают те, кто любит танцевать. Чимин уже давно потерял это чувство, забыл, как проникать в поток движений и поддаваться желаниям собственного тела. Двигаться так, как хочется, а не так, как требуют. Чимин забыл, что значит быть танцором. Чимин разучился, Чимин разлюбил себя и своё дело. Тот парень на один вечер напомнил ему о давно погасшем огоньке внутри Пака, попытался разжечь, но безрезультатно. Утренняя рутина вновь вернула Чимина к суровым реалиям. Выдавала в том танцующем парне за окном заключённого лишь форма: такая же серая и с таким же кроем. Если бы не она, то Пак мог принять его за простого соседского мальчугана, приходящего домой после настоящих репетиций. Он выглядел довольным собой и собственной жизнью. Пак заметил отсутствие «соседа» где-то пару месяцев назад и был весьма расстроен. Загадочный заключённый исчез и сколько бы Пак не проверял и не караулил, комната напротив окончательно опустела. Последний лучик солнца покинул её навсегда и вряд ли когда-то вернулся бы. Чимин не подходил к окну уже пару недель. И зря.Так вот. Я долго думал, кого можно было бы подселить в ту комнату и под руку попался отличный вариант. Считай это моим подарком.
Взгляни в окно. Целую. GD.
Пак побежал к плотным шторам, к которым уже долгое время не прикасался. Резко их раздвинув, парень запрыгнул на узкий подоконник, всматриваясь в двигающийся силуэт за соседним окном. Каштановые волосы. Такие знакомые черты лица. Такие родные, ни на день не выпадающие из памяти. Пак каждый день молился, чтобы этот человек никогда не попал в этот бурлящий жестокостью ад. К сожалению, все молитвы были пропущены мимо божественных ушей, а соседом из второго корпуса стал никто иной, как его возлюбленный из давно позабытой жизни, Чон Чонгук.