складной нож

Чонгук еле дышит, слушая, как пустые гильзы с перерывом в пару секунд падают на грязный бетон склада. Этот стук отзывается в голове Чона глухими звуками, словно капли в дождливый день крепко стучат по подоконнику. Он стоит с оружием в напряжённых усталых руках, отделившись от этого мира. В его голове никаких криков и оглушающих звуков выстрелов — только он сам и тихий стук капелек-гильз. Его босс сидит за тяжёлыми мешками с цементом в другом конце помещения, что-то орёт из своего укрытия своим людям. Чонгук ни слова не слышит, только видит, как в открытой двери мелькает чёрный автомобиль ребят из охраны его босса и как тот, пригнувшись и прикрыв голову руками, почти ползёт в сторону выхода. — Ну же, Чон! — словно вода из ушей, наконец, пропадает, и Чонгук отчётливо слышит крик людей позади него. — Мы сваливаем, Чон! Чонгук слышит. Он слышит вой сирены вдалеке и стоны раненных. Картина отвратная: по холодному бетону разливается огромная лужа крови, грязно-алой, покрытой пылью, словно ржавым налётом. Она захватывает всё больше площади, и Чонгук вдруг видит, как она касается толстой подошвы его берцев, как она прилипает к коже его обуви и тянется тонкими солёными ниточками. В толпе тех, кто сегодня сорвал им поставку, он видит лицо. Ненавистное ему, давно с ним конкурирующее лицо, от которого на загривке мигом соскакивает пара мурашек, сбегая вниз по позвоночнику. Эта тупая ухмылка и поднятая красной банданой чёлка. Пара глубоких складок расчерчивает лоб этого лица, когда тот улыбается так, что Чонгуку хочется выблевать собственные лёгкие прямо на залитый кровью пол. В этот вечер они уходят ни с чем, оставляя своих людей умирать на складе, с которого у них ушла за копейки огромная партия наркотиков. Босс, вероятно, в ярости. Чонгук позже, вечером следующего дня, сидит в просторном кабинете Ким Намджуна, наркобарона этой страны, бессмысленно вертя в руках свой семнадцатый глок. Он почти утопает в мягкой коже дорогого дивана, пока босс зарывается в ворох бумаг на своём столе. Чонгук привык вытаскивать свою задницу из переделок, ведь он буквально главный телохранитель Кима, контролирующий всю его охрану и клиентскую базу. Потенциально опасных. Так он их называет. Недавно в черте города появился некий Чон Хосок, мечтающий подорвать их наркокартель. И едва ли он собирался позволить это кому-то. Намджун, конечно, идеальный руководитель. Его расчетливость и эгоизм не знали границ, приводя их организацию к успеху за успехом. Все операции окупались почти в двести процентов и оборот наркотиков вырос чуть ли не в десять раз. Чонгук просто продолжал держать в руке свой неподражаемый футуристичный Хеклер с его чёткими гранями и переходами. Он готов был накормить пулями каждого, кто только посмеет позариться на его семью. На его жизнь. У Чон Хосока почти не было людей, несколько опытных стрелков, привезенных с ближнего зарубежья, чуть больше рукопашников. И гвоздь его программы, этот тупой выблядок, Ким Тэхён. Штурмовая винтовка лежала в его ладонях так, словно он родился с оружием в руках, пули проходили сквозь цели, как нож проходит через слегка плавленное сливочное масло, — навылет, оставляя на металле кусочки мяса и запёкшейся от скорости крови. Но его лицо, чёрт, его невозможное лицо становилось таким мерзким вкупе с притягательностью, когда он убивал. Чонгук видел его всегда. Его босс таскал его с собой на все переговоры и перестрелки. Он всегда выделялся. Более щуплый, чем коренастые мужики из охраны, более лёгкий. Его разворот плеч, чуть более широкий, чем у Чона, и бегающие, почти по-лисьи хитрые глаза, что на раз выискивали следующую мишень. Бах! Он спускает невидимый курок, пальцами, — словно играется на детской площадке. И ты мёртв. Это как любимые в детстве стрелялки на стареньком компьютере, тот будто живёт в виртуальной реальности. Выглядит всегда так же. В глубоко чёрных брюках карго и белой майке-алкоголичке, что так выгодно обнажает его сильную шею и покрытые влажной плёнкой ключицы — он выглядит как сраный греческий бог. Он выглядит как мальчик с обложки, со сцены, ничего в нём не выдавало его эту бешеную ауру, тупое удовольствие от крови. Его берцы глухо скрипели, до блеска начищенные они отражали солнечные лучи. И кровь благодаря обувной пропитке ровными струйками стекала к подошве, не впитываясь в ароматную чёрную кожу. Чонгук редко сталкивался с ним, больше был эффектно наслышан о том, как каждые выходные он, в компании своей свиты, покидает поле боя. Чон Хосок торжествует, пока людей Кима крошат, словно крохотных снежных человечков: топчут, топчут тяжёлыми ботинками. У Чона пара ссадин на лице, он заклеивает ранки прозрачным матовым пластырем, чтобы не загноились, накидывает поверх футболки твёрдую, скрипучую, кожаную косуху и просто идёт в ближайший бар, чтобы буквально продезинфицировать себя изнутри. В тесноте тёмного помещения воняет дымом и дешёвым абсентом, который горит словно мусор на помойке за городом. И вся грязь собирается тут. Мелкие шайки, продажные сладкие девочки на высоких каблуках и, конечно же, свита Чон Хосока. Его охрана, бойцы и во главе стола незаменимый Тэхён. Он точно смотрит своими почти жёлтыми глазами на Чонгука, когда поднимает шот над своей мерзкой компанией. — За очередную победу, — громко произносит он. Так громко, чтобы нужные люди точно услышали. Чонгук тоже слышит. Его рука горит выхватить свой Глок из-за пояса штанов, и запихать горячий промасленный ствол глубоко в тэхёнову глотку, чтобы тот подавился своими речами, как кошачьим комком шерсти. А Ким лишь глушит пару зелёных стопок и разгорячённый падает на обшарпанный диванчик, откидываясь на него напряжённой спиной. У Чонгука словно резкость вмиг прибавили, он почему-то так отчётливо видит скатывающуюся за воротник алкоголички Тэхёна скользкую капельку пота, и раздражение поднимается в нём сумасшедшими волнами. Он тоже заказывает себе пару шотов текилы и слизывает соль с какой-то готовой предложить чистый кусочек кожи мадам. Перед глазами проплывает Тэхён с его улыбками-ужимками и огромной винтовкой, магазин которой так ладно сидит в его ладони. Злость хрустит песком на коренных зубах, когда у Тэхёна изо рта льются хвалебные словечки и какие-то стрёмные вещи в адрес чонгукова босса, тот лишь раздражённо сжимает плотные кулаки, думая о том, как будет приятно проломить Тэхёну череп. Они сталкиваются в туалете этого же бара, Чонгук моет свои руки, когда дверь, громко стукаясь о стену, открывается. Тэхён стоит, смотрит на Чонгука своими этими лисьими, улыбается, как последний больной, защёлкивая дверь за собой на замок. В туалете достаточно места, чтобы они никогда друг друга не касались, но Ким все равно, проходя мимо, задевает чонгукову спину плечом. — Ой, — наигранно вздыхает он, останавливаясь, — извини! Чонгук выпускает воздух сквозь сжатые зубы, шипит как гадюка, едва ли сдерживая собственные кулаки. Кожа на пояснице, которой касается любимый Глок, приятно жжётся. У Чона, кажется, скоро нервный тик начнётся из-за всепоглощающей его ярости. И Тэхён смотрит на него в отражении, улыбается. По его шее стекает пот, покрывая кожу душной плёнкой, Чонгук в очередной раз ступает по минному полю, в каждую из редких их встреч чувствуя себя словно сидящим жопой прямо на водородной бомбе. Он, не стесняясь, вытягивает свой пистолет из-за пояса, резко разворачиваясь. Но, стоит запомнить, что Тэхён, кажется, не дурак. И уж совершенно точно не слепой. Дуло его Беретты упирается точно в дёргающийся чонов кадык, когда Чонгук упирается своим оружием Тэхёну в пространство между рёбрами. Они стоят друг напротив друга, с пистолетами у кожи, Чонгук нервно дышит, смотря Тэхёну в глаза, чувствуя, как чернеют его зрачки от духоты и влажности. — Не дуйся, — говорит Ким. Его вторая рука обманчиво мягко оглаживает острую скулу Чонгука. — Когда-нибудь Хосок скинет вас с пьедестала, будете как крысы подбирать остатки. У мальчишки неосознанно вырывается тихий рык и он сильнее давит пистолетом на углубление меж рёбер, словно желая добраться до самых лёгких. От Тэхёна пахнет оружейным маслом, обувным кремом и алкоголем, на его майке виднеется пару тёмных пятнышек, словно мазутных, и Чонгук облизывает сухие губы, ровно дыша. Кадык снова дёргается, и дуло Беретты больно ощущается будто в самом горле. Какие-то слова цепочкой электронов застревают в мёртвой железке, так что он просто молчит. И парень напротив него молчит тоже, воздух между ними искрит как бенгальский огонёк, норовя вот-вот рвануть, напичканный ураном или плутонием. На раковинах капельки воды, Чонгук, опираясь свободной рукой, чувствует кожей воду, холодную и липкую, отчего по коже бегут мурашки и короткие волоски на руках встают дыбом. От Кима это, конечно, не укрывается, он проводит ладонью против роста волос, ощущая шершавую текстуру чонгуковой кожи. — Я угощу тебя пулями, — шепчет Чон, крепче сжимая оружие. — Пусть будут вместо закуски. Он поднимает дулом край тэхёновой майки, ведёт выше и выше, достигая крепкой грудной клетки. А Ким всё смотрит и смотрит, так пронзительно, чёрно, словно душу готов выесть своими глазищами цвета непонятного нечта. Тэхён тоже ведёт Береттой вверх, ствол следует по коже. Шея. Острая линия челюсти. Порозовевшая от текилы щека. Тормозит на воспалённом уголке губ, надавливая на него пистолетом, и Чонгук, ни капли не сомневаясь, открывает рот, тут же чувствуя, как больно пропарывает нёбо прицел Беретты. Немного металлического привкуса и капельку вкуса оружейного масла. На вкус как дерьмо, если честно. Чонгук втягивает от колющей боли щёки, так что пистолет проникает чуть глубже. И Тэхён рассматривает исчезающий во влажной полости чонова рта собственный пистолет, почти животно скалясь. — Как я чертовски завидую твоему боссу, — хрипит он. В груди словно что-то рвётся, и у Чонгука начинают дрожать коленки. — Видит твоё милое личико по десять раз на дню. А мне только и дело, что говоришь гадости. У Тэхёна торс идеально гладкий. Чонгук случайно касается его рукой, тут же её отдёргивая. Болезненно сладко. Ким стоит так близко, что чонгуковы волосы шевелятся от его хмельного дыхания. Он легонько царапает его уголком прицела, не собираясь ранить, вообще-то. Будто маленькая несносная месть за ноющее нёбо и крохотные царапинки на распухшем языке. Чонгуковы бёдра в напряжении поджимаются, когда Тэхён буквально прилипает к нему. Между их оголённой чувственностью всего два тонких слоя их штанов. Едва ли тормозивших сбивающееся дыхание. Вчера Чонгук яростно натирал свою обувь, очищая её от налипших кусочков крови и пыли, словно желая стереть кожу на своих руках до самого мяса. Он припоминал в это время тупую ухмылку Тэхёна, что словно яд расползалась по всему периметру усталого тела. Он готов кричать от ненависти. Это бесконечные карманы на тэхёновых брюках увеличивали его бёдра чуть ли не в два раза, Чонгук хватается за пустоту, сжимая ткань до треска в собственных кулаках. Он хочет что-то сказать, но пистолет всё ещё в его рту, всё ещё давит на корень раздутого языка, и он крупно дышит через нос, ощущая лёгкое жжение в глотке. Рука расслабляется, и Глок с тихим стуком падает на туалетную грязную плитку, кажется, разбивая её. И Чон изо всех сил сжимает ворот алкоголички, встряхивая парня напротив, словно приводя его в чувства, но в глазах какая-то мутная поволока. Он что-то неразборчивое мычит, пока Тэхён свободной рукой обнимает его за талию. — Господи, — восклицает он, прижимая Чонгука к себе максимально плотно, — заткнись, ради бога. И Чонгук затыкается. Принимает правила игры, может. Шумно выдыхает, немного расслабляется, и руки перетекают с грудков на шею, он цепляется ими за влажную кимову кожу, и тот, наконец, вытаскивает Беретту из его рта, роняя её на пол тоже. — Я убью тебя, — шепчет Чонгук, и Тэхён знает — не лжёт. Шёпот его наполнен не выданной ранее агрессией, шумной злостью преисполнены его напряжённые чёрные глаза. — Буду убивать медленно и мучительно. — Правда? — Абсолютная. Губы их сталкиваются в бешеном порыве какой-то дикой страсти, словно они последние люди в дохнущем мире. Тэхён чувствует мягкий привкус металла с чонгукова языка, он вгрызается в чужой рот так, словно хочет сожрать его. И Чонгук отвечает ему так жарко, так тесно. Тэхён захватывает ранки на нижней губе острыми зубами, так что те снова начинают противно кровоточить, и Чонгук болезненно стонет, прикусывая чужой язык в надежде доставить боль. Обоюдная неприязнь сливается в чём-то невыносимо ярком, Тэхён, поддерживая Чонгука за бёдра, поднимает его, и тот садится на туалетный столик, упираясь спиной прямо в грязное зеркало позади себя. Оно холодное, но Чонгук едва ли чувствует этот холод, прижимаемый горячими губами Тэхёна к самому пеклу земли. У Чонгука чёлка намокла от пота и теперь прилипает ко лбу и вискам, склеиваясь треугольничками на загорелой коже. Руки Кима везде, как и его собственные, блуждают где-то по пространству чужого тела, упиваясь этими запахами. Абсент, полынь, машинное масло. Горькие запахи забивались в ноздри Чонгука, и вдруг ему стало интересно, как пахнет он сам. Вероятно солью, лаймом, может, стерильным запахом лекарств и совсем чуть-чуть бензином. За дверью громко играет музыка, слышно, как чужая обувь бьёт по деревяшкам старого бара в пьяном угаре. Тэхён щёлкает пуговицей на штанах Чонгука и отрывается от его губ с громким чмоком. Его губы блестят от слюны и взбухают, в свете люминесцентных ламп это выглядит невозможно горячо. Они шумно дышат, и Чонгук едва ли может здраво мыслить, ощущая, как его член больно упирается в ширинку штанов. Он не собирается ждать, он просто расстёгивает ширинку, опираясь на грудь Тэхёна, приподнимается и стягивает штаны до щиколоток, так что они глупо болтаются на его ногах. Тэхён впивается грубыми пальцами в его кожу, перекатывающиеся под ней тяжёлые мышцы. Он, кажется, готов разорвать чонгукову кожу, проглотить её, не жуя. Так смотрит он на голые бёдра Чона. Ким наклоняется и протискивается между коленей Чонгука, так что оказывается почти в ловушке чоновых ног. Член парня касается низа живота, слабо подёргиваясь от каждого движения. Это чертовски неудобное место и поза. Чонгук чувствует прошивающее его ощущение стыда, неловкости, но злость всё ещё разжигает в нём какой-то нездоровый огонь. — Долго будешь пялиться? — выдает он, рассматривая потное лицо Тэхёна из-под нахмуренных бровей, на что тот просто улыбается, пробегаясь пальцами по замёрзшей сладкой кожице, нажимая на ноющие мышцы. — Никакой цивилизации, — смеётся Тэхён, — извини, милашка. С этими словами он просто вязко сплёвывает на пальцы, дёргая Чонгука на себя, так что тот падает на зеркало, оказываясь в полулежачем положении. Тэхён касается влажными пальцами входа, царапая отросшими ногтями складки мышц. Чонгук откидывается на зеркало, ударяясь затылком о стеклянную поверхность, прикрывая глаза. В комнате словно стоит смог, он не может разглядеть чужого лица. И это не так болезненно, как, например, огнестрельное или открытый перелом. Боль эта саднящая, приятная в некотором её понимании. Пальцы Кима аккуратно распирают тугие стенки, и Чон елозит голой задницей по влажной поверхности, цепляясь руками за шею Тэхёна. — Чёрт, — вздыхает он, чувствуя уже третий палец. — Давай уже, хватит возиться. Тэхён лишь хмыкает на эту его нетерпеливость, привычную спешку. Он стягивает с себя брюки, облегчённо выдыхая, когда стоящий член буквально выпрыгивает из трусов, светя влажной красноватой головкой. И без предупреждения проникает в Чона. Тот вскрикивает, но тут же сжимает зубы. Всё в его верных традициях. Он слепо тычется в тэхёново лицо, цепляясь губами за мягкую солоноватую кожу. Ким не ждёт, пока тот привыкнет, просто вбивается сразу, слушая приглушённые чонгуковы выдохи. Он сильнее перехватывает чужие бёдра, приподнимая их, так что Чонгук оказывается почти согнутым пополам, и трахает его без молчаливых пауз и оттяжек, роняя низкие полустоны на чужую макушку. — Твою мать, — стонет Чонгук, слова вылетают из него обрывистыми клочками воздуха, пока он бьётся с каждым толчком о заляпанное водой и мылом зеркало, — трахаешь как девчонка. Провоцирует. Весьма эффективно, так что у Тэхёна взбухает синяя венка на виске, когда он увеличивает свой темп, выбивая из Чонгука горячий воздух. Чона колотит, он забывает порой дышать от того, насколько ощущения, подкреплённые нескончаемой злобой, множатся на двое и вырываются из него такими громкими вскриками, что ему кажется, словно лампы над головой сейчас полопаются. И когда он уже на грани, он трясётся в изнеможении, ломаясь внешне и внутренне, он крепко-крепко сжимает пальцы на ткани тэхёновой влажной майке, закусывая губу до крови. — Кончай, — шепчет ему Тэхён, словно разрешая, и Чонгук бурно изливается на свой приоткрытый живот с задранной до самой шеи футболкой. Чонгук И Тэхён — соперники, питающиеся собственной ненавистью. Чонгук до ломоты в костях ненавидит Кима за его неизбежную способность всему улыбаться именно так, как он это умеет. Тэхён ненавидит Чона за его всю эту напыщенную идеальность, от которой зубы сводит как от ледяной воды. Но даже это едва ли мешает им трахаться время от времени.