Настоящая королева

Спустя время… Февраль 1533 года… Ступив на камни причала родного Лондона, Лили сразу же ощутила, что тут гораздо холоднее зимой, нежели в Османской империи. Вещи грузили в карету, которая отвезёт леди во дворец. Когда-то она покидала столицу в обществе трёх человек, а вернулась с одним, и то не местным — Мария, что никогда не видела Европы, с детским интересом смотрела по сторонам, а услышав звук колокола с церкви, поспешила перекреститься. Так же поступила Ченс и тоже осмотрелась, но её взгляд был иным — пустым, безразличным и ненавидящим. Она ненавидела всё, что сейчас её окружает, но причин оставаться в Стамбуле не было, хотя Валиде и Мехмед просили. А Бронт? Она — верная подданная своей страны и Его Величества короля Генриха VIII, а потому должна быть теперь в его дворце или же где он укажет. — Госпожа? — обратилась Мария, показывая на карету — Мы поедем в этом? — Да, — они сели в карету и та почти мгновенно тронулась — Найму тебе учителя, чтобы ты научилась говорить на местном языке, а пока говори на родном итальянском — тут многие его знают, — предвидя следующий вопрос, Лили продолжила — Платья не все удобны, но придётся привыкнуть — в других будешь сильно выделяться. Здешние дороги тоже отличались — были ровнее, а потому трясло меньше, но именно этой тряски и не хватало, как бокала вина на Рождество или как предательнице Пенелопе не хватало тепла в подвале, стены и пол которого покрывал лёд. Тут было меньше снега, но больше холода, в то время как в Османской империи всё было наоборот. Даже воздух был другой, хотя в обоих случаях моря-проливы-заливы довольно рядом, как и большие леса. Всё до отвратности другое, забытое и отброшенное… То, что даже не хочется пускать в душу… Она и не пустит в неё. — Миледи Бронт, добро пожаловать домой, — сказала молодая девушка, что поприветствовала Лили, когда та вышла из кареты в объятиях бордовой накидки — Его величество ожидает вас. — Что ему от меня нужно? Выразить соболезнования? В таком случае пусть проваливает к чёрту, — по-турецки прорычала Ченс, а потом с лицемерной улыбкой посмотрела на встречающих и заговорила уже на родном — Хорошо, но моя служанка отправится со мной. — Его это не волнует, — пожала плечами девушка и жестом показала следовать за ней. — Если будешь держаться рядом, то ничего не случиться, но тут всё похоже на гарем — все стараются друг друга или совратить, или убить. Если не удастся первое, то второе — обязательно. Выполняй мои приказы и только, что бы тебе не говорили, — говорила на турецком Лили, обращаясь к Марии, что медленно плелась позади. Ирония заключалась в том, что когда Ченс прибыла в Стамбул, то родной язык использовала для конспирации, а теперь на нём будет опасно говорить. — После разговора с его величеством вас проводят, — пояснила девица, показывая на дверь — Прошу. — Подержи, Мария, — леди сняла накидку и отдала её гречанке — Жди меня тут. Дочь покойного лорда вошла в залу, что оказалась королевской библиотекой. Тут были сотни шкафов и тысячи книг на многих и многих языках. Тут, как ни странно, было уютно, тепло, но морозный воздух врывался в одно из открытых окон и пытался колыхать тяжёлые бархатные зелёные занавески с золотистой бахромой. Лили взяла первую попавшуюся книгу и прижала её к груди, хотя читать и не собиралась — просто пыталась хоть как-то защитить себя. Шаги его величества слышались между стеллажами, хотя его самого не было видно, но он обозначил своё присутствие, а потому нужно было вести себя соответственно: — Ваше величество, — Ченс сделала реверанс, вспоминая то, как давно произносила эти слова. — У вас появился акцент, леди. Нельзя отвыкать от родного языка, — Генрих наконец показал себя и с интересом осмотрел девушку — Ваш отец, лорд Бронт… Я соболезную вам. Карл прислал вам лично сопереживание. А ещё было и мне, в котором было выражено отсутствие желания воевать — доказывал, что не знал о действиях своего посла. — Простите, ваше величество, но мне нет дела до его сожалений. Они не поднимут из могил отца и моих подруг, — Бронт положила книгу на стол с громким хлопком, заглушая довольный смешок короля — А потому я даже читать не стану. — Миледи… Поговорим о деле, раз сантименты вы самолично отбросили, — Тюдор сел за один из многочисленных столов и сложил руки в замок — Месяц назад ваше состояние могло бы перейти казне и почти перешло, что уж тут скрывать, но у вас родился кузен, а потому всё достаётся его матери до совершеннолетия мальчика. — Вы хотите сказать, что у меня нет ничего, ваше величество? — глаза Бронт покраснели от подступивших слёз, а голос изменчески дрожал — Что у меня нет ни одной монетки? — Формально, да, но на самом деле отец завещал только вам небольшой домик около Темзы и несколько человек прислуги — Аддисон не мог завещать вам всё. А также вам полагается небольшое содержание от двора, но его не хватит на ту жизнь, которую вы вели прежде, да и ваши дети не унаследуют ваш титул — не мне вам такое объяснять, — мужчина наблюдал за реакцией девушки, что неожиданно улыбнулась, а потом и вовсе рассмеялась — Почему вы смеётесь? — Я не знала об этом доме, но была уверена, что папа не бросит меня… Хоть с того света помогает, — Лили заправила прядь волос за ухо, что выпала из её скромной причёски, а потом посмотрела на короля — Благодарю, что сказали, ваше величество. — Да… И ещё кое-что, прежде чем вы уедете домой, — Генрих поднялся и подошёл к девушке — Леди Анна передавала вам «привет». — Что ж, я зайду к ней как-нибудь, когда обоснуюсь в новом доме, ваше величество, — Ченс кивнула и улыбнулась, а потом подняла взгляд на короля — Как вы себя чувствуете? Здоровы ли? — Я в порядке, правда леди Анна меня беспокоит — последнее время она очень капризная, сонная, почти ничего не ест, — мужчина задумчиво почесал подбородок, а потом, будто что-то вспомнив, достал из-за пазухи какую-то бумагу — Это документ на ваш дом. Там и адрес есть. — Ещё раз благодарю, — Лили забрала документ — А что касается леди Анны, то вы не думали о том, что она может быть в положении? — Признаться, я об этом не думал, да и лекари не говорили ничего определённого, — Генрих нелепо пожал плечами, заставляя девушку вновь посмеяться, но уже в кулак, дабы монаршая особа не оскорбилась. — Что же, я отправлюсь в новый дом. Желаю вам удачи, ваше величество, — леди поклонилась и покинула библиотеку. Османская империя… Стамбул… 1535 год… В 1533 году Хайреддин Барбаросса был назначен капудан-пашой — командующим османским флотом. В 1534 году он завоевал Тунис, но в 1535 году сам Тунис был оккупирован испанцами, которые таким образом вбили клин между турецкими владениями в Африке. Туда же в скором времени и прибыл падишах, дабы помочь командующему. И снова Карл V вмешивался в дела, которые его не касались, однако, как и два года назад, его подлая идея претворилась в жизнь — ядовитая стрела, пусть и вскользь, но попала в плечо могучего падишаха, когда тот вместе со своими пашами молился в мечети, не ожидая какой-либо западни в святом месте — сын Хуаны Безумной, похоже, полюбил осквернять всё, что свято для людей. А шехзаде Мустафе к тому времени только минуло двадцать лет. — Что бы ни было в прошлом между мной и Хюррем, я считаю, что не нужно убивать твоих братьев — они невинные дети, — строго произнесла Махидевран, смотря на сына, что теперь жил в покоях отца — Пусть все шехзаде подпишут отречение и уедут вместе с матерью. Даже покойная Валиде завещала так — жить без крови в семье. — Что бы там не завещала Валиде, я не могу пойти против закона Фатиха, матушка. Закон есть закон… «И кому из моих сыновей достанется султанат, во имя всеобщего блага допустимо умерщвление родных братьев. Это поддержано и большинством улемов. Пусть они действуют в соответствии с этим». — Мустафа ударил кулаком по каменной балюстраде балкона, а потом посмотрел на мать — Они — моя семья. Я не хочу их смерти, но должен их умертвить. — Допустимо, а не обязательно! — Махидевран незаметно стёрла слезу — Я написала одно письмо около месяца назад. И совсем недавно получила ответ. Я просила совета по тому, как пережить скорбь, ибо мы друг друга утешить не смогли бы, но, судя по ответу, я сильно ошибалась… — призналась новая Валиде, погладив сына по спине — Мне ответили, что нужно искать утешения в дорогих людях, ведь только если их нет, то горе — действительно горе. Нужно жить дальше и не селить скорбь в своём сердце надолго, но и избавляться от неё нельзя слишком быстро. Это всё нужно пережить. — Я когда-то слышал нечто подобное, — молодой султан размял шею и глубоко вздохнул, переваривая сказанные матерью слова — Может быть тот, кто сказал это, действительно умён и заслуживает уважения. — Оставлю его тут, — госпожа положила лист бумаги на тахту, а сама направилась к выходу — Может это тебя приободрит… Мне помогло… До самого вечера сын Сулеймана простоял на балконе, смотря в сторону горизонта и погружаясь в прошлое. Он вспоминал охоты с отцом, то, как они вместе бились на матраках. Его мудрые слова навсегда поселились в сердце юноши — все наставления, до единого, он помнит и никогда не посмеет забыть. Мустафа намного моложе Сулеймана, когда тот взошёл на престол, да и позиции он имел в своё время более устойчивые — был единственным сыном, да и сам имел наследника. А у Мустафы что? Четверо невинных братьев, которых нужно по закону умертвить и ни одно наследника. Да, не особо он стремился иметь их, считая, что слишком молод, но кто знал, что получится так… Что Тунис дарует правителю мира покой… Тот момент, когда гонец приехал к нему в столицу, Мустафа, бывший тогда регентом отца, не мог поверить, что ему не придётся уезжать в Манису… Что ему предстоит настолько спешно принят вотчину, владения предков, а потом и расширять их. Молодой падишах посмотрел на тахту, на которой матушка оставила послание от неизвестного, и, сев рядом, принялся читать: «Здравствуйте, дражайшая Махидевран Султан. Выражаю вам искренние соболезнования как по поводу смерти султана Сулеймана, так и по поводу дорогой моему сердцу Валиде Хафсы Султан. Для меня вы — самые дорогие женщины в этом мире, даровавшие мне материнскую любовь, которую к данному времени я уже успела позабыть. Я скорблю вместе с вами, мысленно утешаю и ободряю вас, но прошу вас — не снимайте с себя эту боль, подобно кольцу. Её надо пережить, принять — вам будет это сделать проще, ведь рядом с вами ваш замечательный сын, который, я уверена, не разочарует ни вас, ни покойного падишаха. Ищите утешение в нём, вкладывайте в него душу, как это делали всегда и, не сомневайтесь, он очень сильно вас любит и почитает, а потому никому и никогда не позволит вас обидеть. Любовь Мустафы к вам безгранична, как и ваша к нему… В это печальное для всех нас время не оставляйте его — пусть он уже и мужчина, но вы всё равно нужны ему. P.S.: Если вас не затруднит, то напомните нынешнему султану, что мои слова по поводу помощи, если та вдруг будет нужна, всё ещё в силе… И что я не держу на него никаких обид… Искренне любящая вас Lily Chance Bront» Прочитав имя отправившего, Мустафа практически прослезился… Это его почти самые последние слова, которые он сказал Ченс перед её отъездом, только менее жестокие… Да и прослезился потому, что ему было невероятно стыдно за все прошлые дела, слова и жесты в адрес человека, который лично перед ним не был виноват. И сейчас, прочитав это письмо, он понимал, что оно скорее для него, нежели для его матери… Жаль, что для осознания собственных ошибок ему пришлось стать султаном — слишком велика плата за, по сути, детское поведение. Он посмотрел на кольцо, которое ему когда-то вернула Лили: Шехзаде. Что произошло? Вы не могли отправить письмо или гонца, чтобы он на словах передал? Зачем вы подвергаете себя такому риску? Мне не нравится, что вы так рискуете собой. Вы могли и не приезжать — и так многое сделали для дела. Я, пусть у вас и есть неприязнь ко мне, уверяю, что она не взаимна, а потому, если вам понадобиться помощь, вдруг, то я помогу всем, чем смогу. Я желаю вам лишь всего самого лучшего. Да за что же вы со мной так? От чего у вас ко мне такая ненависть, шехзаде? Что я сделала, чтобы заслужить такое? Вы ведь понимаете, что от такой потери невозможно быстро оправиться, а уж забыть не получится никогда. Вспоминая эти слова, Мустафа вдруг осознал, что она, не обращая внимание на его неприязнь, беспокоилась и заботилась о нём. Лили никогда не показывала, насколько сильно её на самом деле ранили его слова, сколько боли они в действительности причиняли девичьему сердцу. Ей наверняка было очень обидно, ведь она действительно не виновата в том, что полюбилась его матушке и покойной Валиде, которые наверняка поручили Бронт не говорить лишнего… Она и не говорила, а просто вкладывала всю себя, хотя это и сложно назвать симпатией с её стороны… Просто пыталась дружить, а он… Он отталкивал от себя столь мудрого, честного и смелого человека — другой женщины, которая могла хотя бы сравниться с Лили, Мустафе не суждено встретить никогда, хотя он этого ещё и не знал. Легко быть храбрым, когда у тебя меч, но ты попробуй быть столь же отважным без него — он уверен, что она могла так, хотя и не видел этого. Мустафа думал долго о произошедшем, о прочитанном и только одна мысль была в его голове теперь, которую он из раза в раз повторял вслух: — Нужен повод… Или Хайреддин-паша…