Пресветлейшая Государыня

"Любовь, любовь — гласит преданье — Союз души с душой родной — Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И... поединок роковой..."

      Ночью Тверь нервно ворочался в кровати, спал крайне плохо. Если сказать точнее, спать не получалось вообще, зная, что на следующий день Москва грозилась приехать к нему. Учитывая их длительную вражду и битву за первенство на Руси, и дураку было более чем ясно, что причины для столь внезапного визита вряд ли могут быть положительны для Твери. А если и вспомнить его последние провалы в этом соперничестве, да то количество сторонников у этой вероломной Москвы, то его не ожидало ничего хорошего. Москва даже не уточняла ему когда именно посетит княжество. Скорее всего у неё это было в планах с тех пор, как его город сдался, но о замыслах разглашать ей не хотелось. Но и так ясно, что она прискачет, чтобы поставить править у него в городе своих людей и поставить перед ним факт, что он теперь зависим. Всё что он делал против неё теперь казалось безнадёжным и бессмысленным и какая-то застывшая тревога таилась внутри, какое-то крайне дурное предчувствие терзало его и закрыть глаза не получалось. Он старался обдумать как это могло бы пройти, чего ожидать от неё, но думать не было желания. Желание было лишь не видеть вообще эту окаянную Москву. Никогда не видеть.       Из головы не выходила и недавняя осада его крепостей, что началась ещё летом и завершилась несколько дней тому назад. Как ярко горел его посад, охвативший в последствии и другие дома как бежали дворяне и князья вон, как пришлось с позором и стыдом принять поражение перед её роковым взглядом, сложить перед ней свой меч в ножны и сдаться. У него даже осталась рана на ноге, что до сих пор ещё ныла, после всех этих ужасных событий, причём рана была достаточно серьёзна, чтобы обречь юношу на длительную хромоту, инвалидность или даже смерть, однако всё чудом обошлось. До последнего он ожидал, что придёт помощь со стороны Литовского княжества, с которым он был в союзе, пусть и не сильно прочном, или... Рязани.       Она с самого начала поддерживала его в стремлениях против Москвы, долгое время разделяла его взгляды, но весточки от неё он не получал довольно долго. Она просто в один момент будто бы исчезла для него, но надежда на то, что она всё таки объявится так и не канули в лету. Как жаль, что у него последние несколько недель не нашлось и минутки, чтоб отправить ей гонца, а на письма, что он посылал ранее, ответ не приходил. Он не особо скрывал свою симпатию к этой девушке и подолгу засматривался на её глаза, цвета дубовых листьев, овал лица и тёмно-каштановые косы с вплетёнными в них красными лентами. Сложно сказать, чем он был так околдован да почему не мог отвести восторженные очи, но вкупе с её решительным нравом и длительным союзом против окаянной Москвы, Тверь полюбил Рязань. И, конечно же, до боли горестно ещё больше от того, что её судьба в последнее время была ему неизвестна. Если у неё какая-то напасть, похуже его, Тверской? Если она давно как сложила голову от Московских приспешников?       Рассвет скоро должен был наступить. Осеннее набухающее небо на востоке разгоралось мрачно-голубоватыми мазками. Тверь тяжело вздохнул, взглянув в окно на уже не ночной, но ещё не утренний пейзаж его города, не до конца восстановившегося от огня и битвы. Некоторые дома выглядели привычно, какие-то не особо богатые деревянные постройки сохраняли обугленность крыш и разбитые стёкла, посад же активно перестраивали даже ночью и зодчие почти заканчивали работы. Этот вид наводил страшную тоску на и без того опечаленного Тверь.        А пока он не знал, чем себя занять утром и просто спустился из спальни к сеням своих хором. Нарастающая как никогда за эти дни тревога не позволяла ему ни спать, ни есть, ни работать, внутри всё ожидало Москву и готовилось к ней и это ожидание очень сильно томило душу юноши. Тверь полагал, что к её приезду наступит вечер или день и эта неопределённость заставила быть его готовым сразу, ибо заявится она могла в любой момент.       Внезапно послышался приглушённый конный топот у дома Твери. Не было и тени сомнения, кто мог так внезапно появиться, странно лишь, что в такую рань. Тверь заметно замешкался и вышел из состояния раздумий, чувствуя как внутри всё переворачивается и горит. Послышался лёгкий шорох сапог и дверь, без какого-либо стука, аккуратно распахнулась.       Вот и она, явилась Москва. Тверь при её виде старался не показывать беспокойства и сделал серьёзный, чуть хмурый вид, сглотнув, но выглядеть серьёзно у него не получалось, хотя бы из-за россыпи ярких веснушек на лице. Облачённая в пёстрый красный сарафан и рясу с многочисленными украшениями из золота, она, неспешно оглядела его.       — С добрым тебя утром, Тверь, — Довольно улыбнулась она с вынужденной вежливостью.       Тверь промолчал, будто бы он выдерживал удары, а не выслушивал слова. Сложно было выдавить и каплю вежливой гостеприимности, вспоминая горящие посады его земли. После же слов Москвы прозвучала пауза, будто бы за эту паузу Тверь что-то произнёс в ответ.       — Извини, пришлось явиться ни свет ни заря. Сгорала от нетерпения, дабы встретиться с тобой, да и не люблю я оттягивать дела на потом, — Начала она опять, поправив косу и вольно шагая вперёд. — Что же, я, полагаю, ты ясно зришь, как печальны твои дела. Из тебя соперник мне вовсе никакой, а твоя дурная битва за первенство оканчивается сегодняшним числом.       Тверь опускает глаза, снова не отвечая.       — Решился хранить молчание, изменник? — продолжила Москва, чуть наклонившись. Её тон стал по-лисьему лёгким и слащавым.       — Я не изменник, — Сердясь и еле сдерживая пыл, твёрдо возразил Тверь, посмотрев исподлобья на окаянную гордячку. Москва не в первые обвиняла Тверь в измене, узнав от кого-то о его тайных переговорах с поляками, что и послужило поводом напасть на неё. Тверь не мог, на самом деле, ничем защитить тебя, хоть он и сам грубо просчитался, надеясь наладить отношения с польским королём. Соседнее королевство уж точно не упустило шанс разрушить Русь используя междуусобицу. — Да кто бы говорил, Москва, помнится мне, и ты единялась с ненавистным игом, но лишь для того, чтоб подавить восстание в моём городе.       — А тебе напомнить, сколько таких же княжеств, вроде тебя, на моей стороне и по моей воле ты будешь убит менее, чем за пару дней с их силою? - Москва не обращает внимания на его парирование и сверкнула прищуренными глазами. — Ростов, Галич, Владимир, Дмитров, Углич, Ростов, да даже непокорный Новгород,... Я бы посоветовала тебе быть тактичнее к своей княгине, иначе я лично позабочусь о том, чтобы тебя казнили как можно болезненнее и бросили останки в канаву. Девица немного прошлась по комнате, осмотрев утварь, не уходя далеко от стоящего Твери. Тот чуть покачался на месте.       — Не будем медлить, друг мой. Семь дней минуло, с тех пор как ты сдался мне. Теперь, я в полном праве присоединить тебя к моему княжеству, как поражённого.       Она остановилась перед ним и с торжеством самоуверенно посмотрела прямо в самую тьму Тверских глаз.       — Ты согласен подчиниться и быть верным Великому Княжеству Московскому?       Слова были произнесены особенно вальяжно и выразительно.       Тверь, совершенно внезапно и безрассудно, отчего-то схватил Москву за плечи крепко сжав пёструю и богатую ткань, и, шагнув вперёд на неё, чуть потянул к себе, не отрывая пристального взгляда.       — Никогда! — вскричал он, возгневавшись не на шутку.       Это была агония. Он кричал, зная о том, как обречён. Не хотелось и склонить колен, не хотелось и далее бороться, потому, что чувствовалось, что это уже не будет иметь никакого смысла. Кажется что он упустил все шансы, но ему крайне не нравилось то, что сейчас он унижен и повержен. Рассудок переставал ему помогать в чём-то. Осталось лишь отчаяние       Москва не теряла спокойствия, холодного взгляда голубых глаз и лёгкой улыбки, что бесило Тверь ещё больше. Юноша нахмурился, но всё равно создавал впечатление скорее обиженного, чем рассердившегося. Виной этому были то ли его веснушки, то ли широко распахнутые глаза. Москву же будто бы вообще не заботило, что её в данный момент бесцеремонно схватил тот, кто должен подчиняться ей и она с некой флегматичностью внимательно рассматривала его, будто бы смотрела на какую-то презабавную зверушку.       — Да неужели? — Москва наигранно удивилась, — Прямо-таки никогда?       Короткий кинжал сверкнул в её руке и она рассмеялась, приставив его к горлу Твери. Видимо, специально для оружия у Москвы был особый потайной карман, что настораживало. Тверской пыл постепенно ушёл, но остывшая лишь немного злость ещё оставалась. Всё-таки, острая сталь рядом с ним смогла заставить парня опешить перед ней.       — На колени, проклятый смерд! — Сказала Москва в резко изменившейся строгой и властной манере.       Тверь не был безрассуден до такой степени, чтобы идти наперекор человеку с ножом и, нехотя, не отрывая недоброжелательного взгляда, опустился на колени перед ней. Москва не убирала холодный металл от его горла и пристально смотрела на строптивую Тверь, что хмурился перед ней.       — Я надеюсь, ты всё ладно понимаешь И выбора у тебя совсем нет. — она вернулась к своему мягкому голосу и улыбнулась. — Просто подчиниться так тяжко?       Твери было крайне противно подчиняться. В тот момент он вспомнил о свободолюбивой Рязани. Милой его сердцу Рязани. Он вспоминал как они строили планы против Москвы, мечтали о будущем, пытались подключить Новгород, который с самого начала своего существования стремился к независимости,... Не время ли спросить об этом у той, что наверняка знает?        — Тогда прошу тебя держать ответ, — Мешкаясь и будто сомневаясь в себе спросил Тверь, боясь самого печального сценария. — Что сотворилось с Рязанью?       Москва чуть опешила от странного вопроса, пока она ожидала ответа на её вопрос.       — Я? С твоей "голубушкой"? Совершенно ничего! — Алые губы растянулись в насмешке.       Тверь заметно побледнел, услышав слово "голубушка" из уст Москвы. Именно так он мельком называл Рязань в своих письмах. Это была личная, сокровенная и потаённая деталь       — К-как? — Веснушчатое лицо юноши приобрело напряжённо-испуганное выражение, что искренне развеселило Москву.       Если она знала о такой мелкой детали, то это могло обозначать лишь одно.       Твери стало нехорошо, а его голова начала кружиться.       — Ты так и не понял? Почему ни один твой гонец за всё время не воротился обратно? Да почему ни одной весточки от Рязани ты так и не получил? — Произнесла Москва с издёвкой и наклонила голову вправо. — Дурак, я могу показать все могилы этих гонцов и каждое из этих писем. Знаешь, они весьма презабавные...       — Д-да.... к-как..., о.. ок-к... окаянная! — Тверь начал заикаться, стараясь перебить глас Москвы и на секунду он даже забыл, что у его горла лезвие и чуть было не встал, крича на неё. Его руки сжались в кулаки, а у горла он начал чувствовать горький ком.       — Не волнуйся, не морочь головушку. Рязани долго жить в гордой независимости не осталось, как, впрочем, и этому свободолюбивому Пскову, что ходит за ручку с братцем, но от него не будет много бед, как от этой бабы-ветрогонки, хотя и часть её земель уже мои... Ах, да, я же чуть не забыла.       Княгиня театрально прижала ладонь ко рту и подняла брови после этих слов.       — У вас же, сказать так, любовь? Ты её любишь, да? И она тебя?       — Д-да, — Сразу же отчаянно вскрикнул Тверь, тряхнув головой и начиная нервно дрожать. Однако, уже не уверенный в том, во что свято веровал.       —А кто тебе сказал, что тебя кто-то любит? — холодно и медленно отозвалась Москва. Её голос звучал настолько беспощадно,что Тверь был слишком сильно впечатлён и воцарилась короткая тишина — К диаволу ты твоей Рязани надобен!       На уже раскрасневших глазах Твери почти сразу же выступили слёзы, пока что незаметные для Москвы. Нет, не мог поверить он в такое, просто не мог. После всего, что было вот такой оказывается она, правда?       — Ты воистину думаешь, что ей интересен выскочка-негораздок, претендующий на моё место? Да какой-нибудь Суздаль был ей интереснее! Думаешь, что такой остолбень мог понравится дерзкой Рязани, пока нужна была лишь опора да помощь от тебя в своём укреплении? — Она убрала кинжал в сторону, искренне потешаясь, будто бы подчёркивая что, мол, против него и ножа не надо. — Ты и взаправду наивное божедурье! И после этого речь ещё идёт о первенстве на Руси, когда ты не умнее, чем соломенное чучело.       Глаза же Твери были шире и шире. В лице не было и кровинки. Тверь опустил закрытый рукой лик перед Москвой, тяжело дыша. Плечи заметно задрожали, словно от морозца и послышалось приглушённое дрожащее всхлипывание перешедшее в плач навзрыд. Мысли были затуманены словами княгини.       — Ты ещё и нытик, Тверь, — Разочаровано и безынтересно сказала Москва.       Тверь не слушал и не слышал её. Не мог разобрать ни одного Московского слова. Ему казалось, что он вот-вот умрёт, сгорит на месте, прямо как его посад в тот ужасный день. Он чувствовал себя жалко и просто молил Бога, сам не зная о чём. Чуть ли не рвал свои русые волосы и лишь больнее становилось от того, что вообще-то Москва была во всём права. Права совершенно во всём. Да, он ни с того, ни с сего решил, что это и есть любовь, да он, "самоуверенный негораздок", который решил, что он лучше Москвы, тем более не оказавший поддержку на Куликовом поле, в чём он был целиком виноват.       От осознание этой правды хотелось придушить окаянную Москву, разрубить её к бесам, заставить истекать кровью и кричать, заставить рыдать, как рыдал сейчас он, разорить и сжечь её города до самого основания, пусть это и было бы неразумно, пусть орда или поляки воспользовалась бы этим хаосом, пусть!.. Но с другой стороны, совершенно новой и необычной для Твери, а кто в последний раз говорил ему правду? Те княжества, что кивали каждому ему, а затем чуть ли не добровольно уходили к Москве? Рязань, улыбающаяся ему? Ордынцы, от которых не знаешь чего ждать: новых налогов или внезапного налёта с грабежом? И ведь, выходит, что Москва, по крайне мере, ему не лгала. Одна лишь она не лгала. Верно в народе говорят, что правда горька, и юный Тверь сейчас в полной мере понял значение этого выражения.       — При моём дворе, так уж и быть, сойдёшь за юродивого. Повеселить люд честной умеешь как следует, — вновь посмеялась над ним Москва.       Плач Твери постепенно перешёл в истерику. Он казался меньше, спина была согнута так, что казалась беспозвоночной, бесхребетной и бесформенной. Сам того не замечая, он окончательно пал к ногам Москвы, всё ещё всхлипывая и бессвязно бормоча. Москву забавляло это представление. В действительности же ни один шут гороховый, ни одна частушка, ни один праздник не были забавнее ранимой Твери в истерике, брошенной всеми Твери. Он был смешон, любой князь или княгиня на Руси не стал бы так унижаться, а тем более перед соперником, прямо падая им в ноги и рыдая у их сапог. Наверно, в последний раз она видела таким несчастным лишь Козельск, который неоднократно сжигался и переходил из одного княжества к другому, а сейчас тот и вовсе под крылышком проклятой Литвы. Но того можно было понять, а слабость Твери, что равнялся на могучего соперника Москвы, начинала раздражать.       Внезапно Москва со всей силой пнула Тверь сапожком, отчего тот повалился на спину. Его шапка слетела, глухая боль огнём разлилась по месту удара, а на щеке его осталась чуть краснеющая ссадина, но тот не проронил ни звука, ни стона из чуть раскрытых уст. Старая рана на ноге дала о себе знать вновь. Тверь так и оставался лежать, бессмысленно смотря застекляневшими глазами в потолок, из которых ещё лились слёзы в три ручья.       — Пусть ты и больше не сам по себе, пусть и в неволе от меня, но ты всё ещё князь своего города, ты всё ещё часть нашей родины, так и веди себя как следовало бы, рёва! — Москва оставила насмешки и властность и говорила серьёзно. - Вставай.       Тверь не чувствовал, что способен на самостоятельные действия и покорно выполнил то, что от него хотели, медленно и чуть неуклюже вставая. Москва оглядела его снова: заплаканное красное лицо, те же яркие веснушки, туман перед застывшими глазами, смотрящими вниз, растрепавшиеся тёмно-русые кудри, еле заметная дрожь от его тела, а княжеская, богатая одежда на нём вовсе не выглядела властно, будто он вовсе не князь, а какой-то невзрачный отрок с соседней деревни, на которого накинули тяжёлые наряды смеху ради. Его слёзы прекращали литься и притом уже без звука, без всхлипов, просто стекали вниз крупными каплями. Казалось, что он и не дышал вообще, а просто замер неживой, хотя и прекрасной статуей.       Когда она всматривалась в его черты, Москву охватило странное ощущение, которое сложно было описать. Нет, не жалость, ибо он сам виноват в своём горе и что-то особо страшное в этом видит только он. Не симпатия, ибо нечем в нём восхищаться. Не гнев, ибо она не видела в нём более врага. Даже не победоносность, ибо её она перестала чувствовать с захватом Новгорода, когда добрая доля княжеств уже за нею, за нею церковь и орда уже не так сильно угнетала Русь.       — Вернёмся к тому, с чего начали, Тверь. Ты согласен подчиниться и быть верным Великому Московскому Княжеству?       — Согласен, — Уже отчётливо, хоть и тихо сказал он, подняв строгий взгляд на Москву и по голосу было слышно, что Тверь пришёл в себя, больше не желал падать в истерике —Пресветлейшая Государыня.       Именно так Москва просила другие княжества называть себя и она получала какое-то своё удовольствие, когда ещё одно присоединённое княжество отвечало ей так. Само собой, не все беседы с князьями проходили как с Тверью, некоторые добровольно присоединяли владения ей, некоторые недовольно и зло смотрели вслед       — Я рада слышать, Тверь. Мудрый выбор. — Лисья улыбка вернулась к её губам. — Надеюсь, ты видишь корень всего зла, что привело меня сюда?       Юноша вопрошающе чуть поднял голову.       — Я уж ещё в давние времена судила по зависимости ханской, да татарской, о вечной плате их удани. Судила как вся наша Земля уязвима. Очевидно, как мы посрамлены, мы разрознены, дабы готовы порвать глотки друг другу за первенство это самое. Ранее за ярлык... Однако, почти уж всё это позади. Возможно, от меня это звучит странно, ведь ты наверняка видел во мне правительницу кровавую и притесняющую вас, горемышных? — Москва начала расслабленно.       Тверь внимал. Но мог лишь кивнуть в ответ. — И, возможно, обрадую тебя, ты далеко не один, видящий мой образ так. Понимаешь, я посмотрела на иные государства, и западные, и восточные, и поняла, что в нас нет единства. Каждая война между нами всеми ведётся из личной выгоды, желания расшириться, получать больше золота с населения, быть влиятельнее. Это было в каждом из нас, и какое-то время было даже во мне, я не могу отрицать такое. Но к чему это ведёт? Да ни к чему! Землю захватил один, затем второй, третий! Все забыли что мы одна земля, одна Русь. — Улыбка Москвы улетучилась, а её приподнятый лик сделался печально-серьёзным, словно она несла нечто тяжёлое. — И праведной силы нашему Руси можно постичь лишь не в порозень, а в одно единым и мощным целым.       — И всё, что ты творила было во имя единения? — Подал неуверенный голос Тверь. Он ещё не совсем пришёл в себя.       — Верно. Ты, Тверь, понимаешь, что просто так с объятиями ко мне никто не пойдёт. Все хотят, чтобы Русь была под их знаменем, и это всё усложняет, хоть и быть иначе не может. Так, пришлось играть по правилам сей игры чтобы закончить её. — Москва закончила монолог и повисла тишина. — Дурени, вроде тебя или Рязани, лишь мешали мне положить конец.       Тверь удивился таким мыслям Москвы. Ещё больше его удивило то, что при упоминании Рязани не вспыхнуло желания защитить её образ перед "окаянной", не всплыло в голове всех этих воспоминаний с ней... Видно, то разочарование убило любовь, хотя, а была ли это вообще любовь? Скорее, нет, но кое-где теплилось сомнение, что Москва его обманывает. Что если все слова её чистая собачья чушь, а он, обманутый ею, сейчас пойдёт действовать во имя Москвы? Твери искренне не верилось и в такое. Не могла же она всё это выдумать для него вот так?       Чуть погодя, он заметил, что за окном на цветном, но всё ещё тяжёлом небе заиграл золочёный рассвет, рыжеватые лучи которого падали из окна на пол, а некоторые падали на лицо Москвы. Твери показалось забавным, что освещённая рассветом Москва теперь для него ещё и "Пресветлейшая", а в этих лучах - буквально светилась       — С тобой кончено. Я не желаю задерживаться, дабы путь буду держать к дому моему. До встречи, Тверь, — Москва по-детски склонила голову набок       Она, не торопясь, развернулась и плавно, как пава, ушла восвояси. Из закрывающейся двери было видно как один из его управляющих уже разбирался с кем-то из её людей. Скорее всего, то обещанный Москвою князь на место старого, сбежавшего прочь как трус.       — Доброго пути, Государыня, — Вымолвил Тверь вдогонку девице в ответ.       Дверца за Москвой закрылась и Тверь тяжко выдохнул. Этот день только успел начаться и уже оставил его без сил.