Глава 6. Лето 1468
31 января 2019 г. в 05:39
Я не сомневался, что за мой следили. Очевидно, архиепископ был доволен тем, как я исполнял свои обязанности воспитателя. Мне начали приходить замысловатые подарки. Иногда не верилось, что они предназначались для меня. Казалось, будто гонец ошибся адресом. Великолепные итальянские сапоги и перчатки для соколиной охоты. Книги, которые невозможно было найти в церковных библиотеках, книги, которые могли привести читателя на костёр.
Как-то летним вечером я получил записку с указанием пройти на второй этаж таверны на улице Святого Жака, чтобы получить сюрприз. Там меня ждала очаровательная двенадцатилетняя фламандка с песочными кудрями и васильковыми глазами. Нa столе стояла бутылка белого вина и миска с клубникой. Девица сорвала белый чепец и завела крестьянский танец урожая. Представление началось по середине комнаты и закончилось у меня на коленях. Бедняжка нервничала, или притворялась что нервничала, чтобы создать иллюзию целомудрия. От неё пахло молоком и полевыми цветами. Так или иначе, у меня не было ни малейшего желания расшнуровывать её корсаж. Тоненьким голоском она спросила меня, чего я желал, и я пожаловался ей на боль в правом плече. На самом деле, я много времени проводил за пером, и вся моя правая рука ныла. Моя просьба, должно быть, показалась ей необычной. Тем не менее, она добросовестно принялась разминать больное место своими розовыми пальчиками. Должен признаться, для фламандки она была слабовата. Её вялые щипки мне быстро надоели. Я дал ей несколько монет, и она проворно соскользнула с моих колен, пока я не передумал. Наверняка это был самый лёгкий заработок в её жизни.
После этого случая подарки перестали приходить, но я чувствовал на себе чей-то одобряющий взгляд. Чья-то невидимая ладонь хлопала меня по спине. Сам я не был собой доволен. Нелегко было воспитывать маленького уродца вслепую. Невзирая на его послушание и желание угодить, мне казалось, что он ускользал от меня. К своему удивлению, я открыл, что его разум не был таким убогим, как его тело. Он воспринимал действительность на свой лад. Не замечая живых людей, он улыбался статуям, разговаривал с химерами. Иногда он лепетал на каком-то странном языке. Мне начинало казаться, что его послал не архиепископ реймсский, а сам Николя Фламель. А что, если этот маленький горбун являлся тем самым философским камнем, который искали алхимики? Один раз он сказал, ударив себя в грудь, «Я каменный». В тот миг у меня по коже пробежал холодок, и я ощутил дыхание некой тёмной силы, вверившей мне этого ребёнка. Вот к чему приводят опыты с порошком и заклинания.
Летом 1468 года меня навестил Пьер де Лаваль. Выглядел он устало и довольно. Судя по лёгкому загару, можно было догадаться, что он провёл самый жаркий месяц года на свежем воздухе в плотских утехах — как и подобает хорошему аббату.
— С кем я познакомился, Фролло, — простонал он сладко, потягиваясь на ложе в моей келье. — Никогда не поверишь. Её зовут Аврора. Имя-то какое! У её отца огромная лошадиная ферма в нескольких лье от аббатства. Я провёл лето у её ног, читая поэмы Гильома де Машо. Ни одна женщина не заставляла меня столько ждать. Я сам себя удивил. Я привык бесцеремонно хватать всё, что мне нравится, а тут сробел как мальчишка.
— Она хоть знает кто ты?
— Зачем ей знать? В любви должен оставаться элемент загадки. Я всё очень ловко устроил. Выходя из обители, я переодевался в обычную одежду и шёл к ней в гости. Не волнуйся, я её не обидел. Когда она сообщила мне, что ждёт ребёнка, я выделил ей приличную сумму. Более того, я купил у её отца несколько прекрасных лошадей. Она не знает, что они для аббатства. Я ей сказал, что для полевых работ в моём поместье. Она считает меня обычным мелким дворянином. Даже если и догадывается, то не подаёт вида. Зачем прерывать игру? Зачем разбивать такую приятную иллюзию?
— Ты меня спрашиваешь? С каких пор, Лаваль, тебе нужно моё одобрение?
Аббат прищурился и провёл большим пальцем по нижней губе, точно возрождая ощущения от поцелуя.
— Весьма своеобразные чувства, когда меняешь рясу на одежду мирянина. Будто все твои поступки, которые ты совершаешь, не в счёт. Бог закрывает глаза. Ты другой человек, живёшь по законам мирянина. Кажется, всё это происходит во сне. А потом ты возвращаешься в монастырь и молишься с удвоенным рвением. Я советую тебе это попробовать, Фролло.
— Я верю тебе на слово.
— Нет, нет, ты должен это сам попробовать. Герцог анжуйский решил обновить свой гардероб и отдал мне несколько прекрасных неношенных костюмов для верховой езды. Я для тебя кое-что привёз.
С этими словами он достал из мешка пурпурный камзол, отороченный мехом, и швырнул его мне. Я не сделал попытки его поймать, и камзол упал мне на ноги.
— Ты хочешь, чтобы я надел этот фиглярский наряд?
— Зануда! Ты знаешь сколько этот «фиглярский наряд» стоит? Там ещё цепочки и медальоны в кармане.
— Это не меняет факта, что ты притащил мне обноски с чужого плеча. Тебе перепало от мужа сестры, и мне перепало от тебя? В конце концов эта тряпка окажется на горбатой спине Квазимодо?
Услышав своё имя, мой подопечный, который всё это время находился в келье и слушал наш разговор, подобрал камзол и закутался в него.
— Я рад, что хоть кто-то оценил мастерство придворного портного, — сказал Лаваль с ухмылкой. — Кстати, Фролло, как тебе мой подарок? Я имею в виду фламандскую пташку.
— Подарок дивный. Я его вернул, практически не развернув.
— Неужели?
— Она не в моём вкусе. Двенадцатилетняя блондинка! Что ты себе думал, Лаваль?
Не сразу уловив иронию, аббат поначалу принял мои слова за чистую монету.
— Значит, я тебе не угодил. Как же я так промахнулся?
— В следующий раз только брюнетку, и не моложе пятнадцати лет.
— Бог с тобой, Фролло! В пятнадцать лет они уже потасканные. Ты достоин лучшего.
— Я достоин адских мук, как все мы.
— Адские муки никуда не денутся. Почему бы тебе не вкусить простых человеческих радостей, пока ты молод и красив? Неужели они тебе совсем чужды?
Лаваль притворялся что не понимал меня. Ему хотелось, чтобы я открытым текстом высказал ему свою позицию.
— Мне в целом чуждо всё человеческое. Да простит меня Господь! Человеколюбие даётся мне с трудом. И если я испытываю какое-то смутное умиление своим приёмышем, то только потому что в нём так мало человеческого.
— Значит, меня ты тоже не любишь, — всхлипнул аббат. — Раз я человек.
— Ты не человек, а животное. Распутное, похотливое животное.
Лаваль расхохотался, заключил меня в объятия и повалил на ложе.
— Ты любишь меня! Я так и знал. Да, я животное. Всеядное, ненасытное. Я тебя расшевелю! Ты вкусишь жизни, ледяной мой принц. Я сделаю тебя подобным себе. Признайся, упрямец. Ты любишь меня.
Он покрывал моё лицо поцелуями. Я отбивался от него. А ведь даже не был пьян. Он нёс этот вздор в трезвом состоянии.
Вдруг он издал истошный вопль и выпустил меня из объятий.
— Чёрт подери, — выругался он, разглядывая следы укуса на руке. В двух шагах от нас стоял маленьких горбун, красный и разъярённый. — Ты видишь, что твоё чудовище сделало? Онo цапнулo меня! По-хорошему ты должен вырвать ему зубы, Фролло.
Встав с ложа, я опустился на колени перед Квазимодо.
— Ну, зачем ты укусил аббата?
— Он вас обидел, учитель.
— Напротив. Аббат — мой друг. Мы просто играли.
— Я тоже хочу играть. Я тоже хочу друга.
Забыв про свою пострадавшую руку, Пьер де Лаваль с интересом прислушивался к нашему разговору. Ему хотелось услышать мой ответ.
— Но у тебя столько друзей, Квазимодо, — сказал я. — Стоит тебе закрыть глаз, и они перед тобой. Они у тебя в голове и никуда оттуда не денутся.
— Нет! — возразил мальчишка, топнув ногой. — Нет никого в голове. Темно и пусто. Я хочу играть. Хочу друга!
Поражённый в сердце этим восклицанием, Пьер де Лаваль заёрзал, нервно бормоча.
— Фролло, ну дай ему друга. Слышишь, что мальчишка сказал. Ему темно и пусто. Придумай что-нибудь.
— Что ты такое несёшь, Лаваль, — ответил я, оглянувшись через плечо. — Откуда я ему возьму друга?
— Возьми ему собачку. Кажется, у тебя брат есть. Сколько ему? Года два? Он ещё ничего не соображает. Пусть твой горбун поиграется с ним. Тебе жалко?
Нет, мне не жалко было Жеана. Я бы не стал сокрушаться, если бы мой воспитанник нечаянно уронил братца на белобрысую голову. Мне было жалко Квазимодо. Даже если бы эта дружба и завязалась, ей не суждено было продлиться. Рано или поздно Жеан научился бы произносить слово «горбун».