Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      Не знаю, как я добрался до монастыря в тот вечер. Какая-то потусторонняя сила помогла мне пересечь реку до Сите в лодке. Каким-то образом я проник в свою келью и рухнул ничком на ложе.       Могу лишь с уверенностью сказать, что человек, который проснулся на следущее утро, уже не был прежним архидьяконом Фролло. Началась новая жизнь, похожая на абсурдный сон. Яд, который впервые проник в мою кровь несколько недель назад, начал действовать. Казалось, что вместе с серебряной монетой я дал цыганке ключ к потайным камерам своего естества.       Я как бы раздвоился. Моя душа продолжала парить в облаках, выше чем когда-либо, но она уже не подчиняла себе тело, которым завладел нечистый дух. Он заставлял меня испытывать совершенно несвойственные ощущения, говорить несуразные вещи и совершать дикие поступки.       Увидев девчонку вблизи однажды, я хотел видеть её вновь и вновь. Вдруг она начала казаться мне божественно красивой, та самая девчонка, которая в первый раз показалась мне лишь немного пригляднее своих египетских сестёр. Уже было бессмысленно прикрываться своей миссией инквизитора. Задание епископа отошло на второй план. Я вдруг стал скитаться и бродить по улицам, поджидая её в подъездах, подстерегая на углах улиц, выслеживая с высоты моей башни. Каждый раз я возвращался ещё более завороженный, ещё более раздражённый и сбитый с толку.       О, у меня было предостаточно поводов злиться. Я почти не высыпался. Всю жизнь я наслаждался крепким, здоровым сном, и вдруг это благо отняли у меня. Теперь каждый раз, когда я закрывал глаза, перед ними появлялись картины определённого содержания, одна абсурднее другой. В этих ночных представления неизменно участвовала она. Везде она! То она выступала в роли покорной девочки с косичками, которую я учил правильно танцевать la rotta. То она являлась сиреной-искусительницей, выступающей из костра, в платье из пламени, протягивающей ко мне руки. Однажды мне приснилось, будто мы сидели у ручья, под сенью апельсиновых деревьев, погрузившись в беседу. Инфернальные страсти чередовались с эпизодами тихой идиллии. Все эти образы умещались в одной женщине, ибо демон многолик.       То, что я переживал, не походило на поверхностные, мимолётные искушения моей юности. В медицине есть такой термин, damnum, который в переводе с латыни означает «ущерб». Врачи обозначают этим словом момент, когда болезнь становится необратимой. Ну вот, я чувствовал, что скоро сам достигну этой точки. Я уже не мог смахнуть эти чувства, как смахивают крошки хлеба с одежды.       Глядя сверху на мои телесные страдания, душа моя посмеивалась.       Ну вот, Фролло, и ты увлёкся на старости лет. Будешь знать, как задирать нос перед своими собратьями.       Скажу в своё оправдание, я задирал нос далеко не перед всеми духовниками, которые пошли на поводу у своих плотских капризов. Таких как Луи де Бомон и Пьер де Лаваль я вообще не воспринимал всерьёз как священников. Эти двое были сибариты в епископских ризах, не более. Их амурные приключения не выходили за пределы игривых, не требующих жертв, интрижек. Однако, изредка миру становились известны истории глубокой любви между духовником и мирянкой.       Гильому де Машо, реймсскому каконику прошлого века, было за шестьдесят, когда его мыслями овладела девятнадцатилетняя Перонна д’Арментье, учёная девица из благородной семьи, которая забавлялась стихосложением и игрой на лютне. Девица преклонялась перед мудрым и одарённым старцем, восхищаясь его поэзией и музыкальными композициями. Между ними завязалась пылкая, нежная переписка. К тому времени Гильом был слишком слаб и немощен, чтобы осуществить греховные фантазии, если они у него имелись. В поэме «Правдивая история» он описал свой целомудренный роман с юной поклонницей, которую он сопроводил в поломничество незадолго до своей смерти. Церковь не осудила Гильома за его позднее увлечение, ибо считалось, что их союз не был плотским, хотя в одном куплете Гильом намекает, что «Венера окутала их своим облаком».       У меня хватало здравомыслия признать, что я в подмётки не годился покойному поэту и композитору. Мне, еретику-отшельнику, который последние несколько лет смешивал порошки и которого от костра удерживала лишь благосклонность епископа, было бы постыдно сравнивать себя с одним из величайших умов Франции. Пусть избранница Гильома де Машо не была исключительной мыслительницей, подобно Алоизе, жене Абеляра. Всё равно, Перонна стояла на порядок выше своих пустоголовых сверстниц. Она могла бы отдать сердце галантнейшему из молодых каваларов, но её выбор пал на пожилого каноника на сорок с лишним лет старше. Детская, абсолютно бесперспективная, а потому бескорыстная привязанность с её стороны. Любви Гильома хватило на искусно сотканные сонеты. Он не отрёкся от сана, чтобы жениться на ней — а церкви известны и такие случаи. Он позволял себя любить, не подвергая при этом свою репутацию святого человека.       Признаюсь, я бы не отказался от такого приключения на закате лет, но я прекрасно понимал, что мне оно не грозило. Во-первых, мне не так долго осталось жить. Во-вторых, мне нечего было предложить такой девице, как Перонна. Я не умел слагать возвышенные гимны. Если бы я словами описал чувства и желания, которые будила во мне цыганская плясунья, уверяю вас, результатом стал бы не изящный сонет. Это был бы уродливый, скомканный фрагмент «Ада» Данте.       А ведь чернявая плясунья не являлась сама источником зла. Она была лишь орудием дьявола. Моя душа ей не была нужна. Скорее всего, она даже не задумывалась о моём существовании, забыв нашу встречу у «Яблока Евы». Для неё я был очередным зевакой, который заплатил ей за гадание. Она продолжала плясать и паясничать на перекрёстках со своей козой.       Гудулу я больше не навещал по понятным причинам. Наверняка, затворница злилась на меня и считала меня предателем — не без оснований, должен признаться. Как мог я взглянуть в её запавшие глаза, после того как поддался чарам той самой, которую она ненавидела всем своим существом?       Луи де Бомон заметил перемены в моём внешнем виде и поведении.       — Друг мой, Вам нужен отпуск, — сказал он мне после одной из встреч.       — Ваше Превосходительство, o каком отпуске может быть речь? — возразил я. — В приходе столько дел.       — Дела подождут. Один причетник видел, как Вы хватались за сердце. Мне не хотелось бы терять своего второго викария.       — С моим сердцем всё в порядке. Просто у меня тянет плечо. Найдите человека тридцати пяти лет и старше, у которого ничего не болит?       — Вы давно не смотрелись в зеркало, Фролло. У Вас лицо такого же серого оттенка, как и остатки волос на висках. Эта охота на ведьм высасывает из Вас жизнь. Решено. Я снимаю Вас с этой миссии. Занимайтесь своими обычными делами. Забудьте про цыганок.