Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

7 января, 1482       — Итак, почтенный братец, неужели Вы не прочитаете мне ни одной проповеди на прощание?       Надменный и самодовольный, точно сытый кот, Жеан бродил по моей башенной келье. Желанный мешок с деньгами уже находился у него в кармане. Школяра ничего не удерживало в «гнезде филина», как он называл мою лабораторию. Тем не менее, он не спешил уходить.       — Жеан, разве Вас не ждут в притоне Валь-д’Амур?       — Подождут. Жакелина Грызи-Ухо никуда не денется. Я так нуждаюсь в нравоучениях. Не откажите в такой милости на этот раз. Только не говорите, что у Вас пропал дар красноречия после того, что выкинул Ваш драгоценный воспитанник, которого все эти годы Вы ставили мне в пример как эталон послушания и целомудрия.       — Не болтайте глупости, Жеан. Я никогда не сравнивал Вас с Квазимодо.       — Возможно, вслух Вы этого не делали. Слова были не нужны. Я сердцем чувствовал вВаше осуждение. Вы не представляете, как больно и досадно мне было жить в тени горбатого святого. Каждый вечер, помолившись перед сном, я спрашивал у Бога: «Зачем ты сделал меня красивым, как херувим? Красивому труднее попасть в рай». С превеликим удовольствием я бы променял свои белокурые кудри на его лохматую рыжую копну, лишь бы быть достойным царствия небесного да Вашей любви, почтенный братец.       — Кончайте паясничать.       — Но я только начал! После недавних открытий мой мир перевернулся вверх тормашками. Девственный отшельник, звонарь собора Богоматери, бросился на женщину! Неужели нет ничего святого? Если блаженный Квазимодо способен на такие зверские поступки, что можно сказать об остальных? Куда катится мир?       Впервые в жизни у Жеанa появился козырь, и он намеревался воспользоваться им сполна. Наступил час расплаты за все нудные проповеди, которые я прочитал ему за последние несколько лет. Ни за какие благополучия он бы не отказался от возможности отыграться.       — Мир катится в одном направлении уже несколько тысяч лет, — ответил я. — Пусть это Вас меньше всего волнует.       — Я волнуюсь о Вас, братец Клод, — ответил Жеан, положив розовую ладонь на грудь. — Могу представить, как Вас терзает стыд. Что говорят про Вас служители церкви? Вы же не будете прятаться в своей келье бесконечно? Рано или поздно Вам придётся столкнуться с внешним миром и взглянуть в сотни глаз, в которых застынет один вопрос: «Что за чудовище приютил господин архидьякон?»       — Мне нужно готовиться к службе. Поговорим без обиняков. Вам подбросить ещё денег? Сколько дополнительных су потребуется чтобы ускорить ваш уход?       Усевшись на край стола, Жеан принялся крутить в руках чернильницу.       — Обижаете, братец. Моя родственная любовь не имеет цены. Не всё упирается в деньги. Мой долг донести до Вас все факты, рассказать Вам о событиях, которых Вы не видели собственными глазами. Вас не было в зале суда, а мы с Робеном Пуспеном присутствовали. Вам будет отрадно услышать, что Ваш воспитанник держался самым достойным образом. Он был мрачен, молчалив и спокоен, точно мученик перед львами. Женщины тыкали в него пальцем и смеялись, а он не обращал внимания. Вы бы видели, под каким впечатляющим конвоем его привели! Такого набора алебард и аркебуз хватило бы на целую шайку бандитов. Бедолаге Квазимодо не повезло. Мэтр Флориан Барбедьен, младший судья Шатле, оказался таким же глухим, как он. Представляете, как потешно, когда глухой допрашивает глухого?       — Вас рассмешить нетрудно, Жеан.       — О, мы с Робеном не смеялись. Зато смеялись все остальные — все, кроме самого мэтра Флориана. Глухота не помешала ему приговорить нашего Квазимодо к публичной порке на Гревской площади и двум часам у позорного столба. Спешите, братец. Вы же не хотите пропустить такое зрелище. Я сам не намерен его пропускать.       Доложив новости, Жеан выпорхнул из моей кельи с лёгкостью воробья. Ему было нечего больше мне сказать. Воспользовавшись шансом позлорадствовать и поиздеваться, он быстро потерял интерес и переключился на свои мальчишеские заботы.       Я остался один на один со своей рычащей, точно Цербер, совестью. Не скрою, меня сковал страх при мысли о предстоящей экзекуции.       К своему стыду, я плохо разбирался в мирском законе и не представлял что грозило Квазимодо за преступления, в которых его обвиняли: нарушение тишины, нападение на женщину и сопротивление аресту. Мне казалось, что его, как обычного буяна, приговорят к штрафу, который я бы заплатил за него без труда. Я не предвидел публичной порки. Я боялся, что мой приёмный сын не выйдет живым из-под плети городского палача. Пьера Тортерю был знатоком своего дела, умел сдерживать свою силу и не запарывал своих жертв до смерти. Однако при виде Квазимодо он вполне мог решить, что перед ним не обыкновенный горожанин, а какой-то полузверь-полудемон, на которого можно будет обрушить всю свою ярость.       Признаюсь, к страху за подопечного примешивался страх и за самого себя. Мне оставалось утешать себя мыслью, что если бы Квазимодо что-нибудь сболтнул в суде о том, кто его подговорил на похищение цыганки, я бы уже об этом узнал. Несомненно, ко мне бы пришли с расспросами. К счастью, Квазимодо очень неохотно развязывал язык с посторонними. У меня было подозрение, что он вообще не успел сказать ни слова в свою защиту в суде. Ему просто прочитали обвинения и вынесли приговор.       Мне ещё не выпала возможность поговорить с епископом о том, что случилось прошлым вечером. Я не знал, был ли Луи в курсе событий. В тот день благовест звонили помощники Квазимодо. Они решили, что главный звонарь нездоров и не вышел на службу. У меня похолодела кровь, когда я подумал, что через несколько часов позорная весть облетит весь город.       Это всё она. Везде она. Всё из-за неё.