Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло

      «Эта горячка — знак милости свыше», — говорил я себе. — «Если ей повезёт, она так и не придёт в себя. Её повесят в полусонном состоянии. Иначе она умрёт от позора, не доходя до подножья виселицы, когда узнает, кому досталась её невинность».       Могу сказать, не кривя душой, что даже не злился на подопечного. Его поступок нельзя было оценивать как предательство или покушение. Он даже не знал, что его избранница выкрикивала чужое имя. Какое фантастическое унижение для них обоих! Какие-то тёмные силы решили сыграть над ними злую шутку и столкнули их друг с другом при таких нелепых обстоятельствах. Я бы нарочно не придумал для них более жестокого наказания.       Решив, что увидел достаточно на сегодняшний день, я покинул собор. До вечерней службы оставалось несколько часов.       Проходя мимо епископской тюрьмы, я увидел своего бывшего ученика герметики, с которым не разговаривал почти три месяца. Наш последний разговор состоялся в тот вечер, когда он поведал мне потешную историю с разбитой кружкой и свадьбой на цыганский манер. Вид у Гренгуара был одновременно жалкий и довольный. Его красно-жёлтый фиглярский кафтан ещё больше выцвел и износился. Но лёгкий румянец на впалых щеках говорил о том, что горе-философ спал крепко и дышал полной грудью, в отличии от меня.       Гренгуар благоговейно рассматривал наружную скульптуру часовни Сен-Жермен-л’Окселруа. Я достаточно хорошо знал поэта, чтобы почти читать его мысли. Очевидно, его любовь к женщинам и животным сменилась любовью к камням. Плиты и барельефы так же забавны, как живые существа, но менее вероломны. Увы, я прервал эту минуту блаженства, положив тяжёлую руку ему на плечо и выдернув его из мира грёз.       Гренгуар поприветствовал меня смущённым, неловким смехом и извинился за то, что всё это время не приходил на занятия. Он знал, что его жена нашла приют в соборе. И, хотя он не удосужился её навестить, он нередко вспоминал её. Больше всего его тревожила участь прелестной Джали. Как можно забыть такое изящное создание?       Несколько минут он болтал про совершенство художественной работы на барельефе. Действительно, где ещё вы найдёте листья капители, над которыми тоньше и любовнее поработал бы резец? Иными словами, он делал всё, чтобы отдалить грядущий разговор. Он чувствовал, что я от него чего-то хотел. Ведь недаром же я нарушил его эстетический экстаз.       В эту минуту послышался звонкий цокот копыт о мостовую, и мы увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе.       — А он неплохо оправился от своей раны, — сказал Гренгуар. — Убийца-монах оказался ещё более хлипким и неуклюжим, чем я. Ударить со спины и промахнуться!       Ничего не сказав в ответ, я двинулся вперёд. Гренгуар по привычке последовал за мной, хотя я не звал его. Мы молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно безлюдной.       — А Вы, Гренгуар, совсем не сожалеете о том, что на Вас нет доспехов? Вам не жаль упущенного шанса стать солдатом? Помнится мне, когда-то Вы помышляли о военной карьере.       — Я также помышлял о жизни в монастыре, о ремесле плотника и даже школьного учителя. А в конечном счёте оказался уличным философом, который ни о чём не сожалеет. Можно сказать, я неплохо устроил свою жизнь. Я не завидую этим красивым молодцам в мундирах. Лучше быть головкой мухи, чем хвостом льва. Какое счастье быть вольным ничтожеством, которое занимает так мало места и которое никому не мешает.       — И Вас не угнетает то, что Вам не с кем разделить это… пьяняющую ничтожность?       — Вы хотите знать, скучаю ли я по своей жене?       — Вас абсолютно не гложет чувство вины? Вы на свободе, а девица, которая спасла Вам жизнь вот-вот будет повешена. Эта мысль не нарушит ваш ночной сон?       — Учитель, Вы забросали меня вопросами! Мне неловко, что такая внушительная и суровая личность проявляет такой живой интерес к моей персоне. Позвольте задать Вам встречный вопрос: откуда такое участие к бедной цыганке?       У меня нет слов что описать это наглое невинное любопытство на лице поэта. Так смотрел на меня Квазимодо, когда ему захотелось узнать откуда берутся дети.       — Гренгуар, — сказал я устало, — Вам не понять. Вы не были обременены ответственностью за другое существо. Бог не послал Вам ни детей, ни младший братьев. Я сам бы рад забыть эту историю с цыганкой, но… Дело в том, что она завладела сердцем моего подопечного. Не сочтите моё участие праздным. Убогий отрок так впечатлителен. Одного глотка воды было достаточно…       Гренгуар понял мой намёк правильно, или по крайней мере притворился, что понял.       — Да, верно! Я был там. Такая пронизывающая сцена у позорного столба. Она чуть не вдохновила меня написать очередную драму.       — По воле Бога я исполняю отцовские обязанности. Мне прискорбно, что выбор моего приёмного сына пал на блудницу и язычницу. Я-то понимаю, с высоты своего сана, что любовь его — юношеское заблуждение. Впрочем, кто знает? Быть может, она не так уж порочнa, раз тронула столь дикое, но чистое сердце. Боюсь вообразить какой удар её казнь нанесёт Квазимодо.       Гренгуар удовлетворённо кивнул. Очевидно, мои доводы показались ему достаточно убедительными.       — В таком случае, учитель, позвольте Вас успокоить. Скорее всего, плясунью не повесят.       — Пустомеля, — буркнул я сурово, успев сжать ему руку. — Что тебе известно!       — Сжальтесь, учитель, — взмолился Гренгуар, пытаясь высвободить руку. — У Вас хватка покрепче любого из орудий Тортерю.       — Говори же!       — Похоже, у Квазимодо есть друг. Час назад он говорил со мной. Смазливый, рыжий мальчишка лет восемнадцати, который играет на органе.       — Зачем он приходил к тебе?       — Узнать дорогу ко Двору Чудес!       — Что ему там понадобилось?       — Неужели вы не догадались, учитель? У юноши весьма дерзкий план. Я восхищён! Так рисковать своей должностью, возможно своей жизнью, ради возлюбленной друга. Увы, я не способен на такие жертвы.       — Проклятие! Что изобрёл этот пройдоха?       Наклонившись к моему уху, Гренгуар принялся шептать, с беспокойством озирая из конца в конец улицы, где, впрочем, не было не души.       «Бродяги молодцы. Цыганское племя любит её. Они поднимутся по первому же слову. Нет ничего легче. Напасть врасплох. Среди сумятицы её легко будет похитить. Завтра же вечером. Они будут рады».