***
До вечерней службы оставалось около двадцати минут. Обычно в это время Квазимодо был уже на колокольне. Хотя в последнее время его занимали другие дела, он прилежно исполнял свои обязанности. Когда я поднялся к нему, он поприветствовал меня взглядом полным преданности и тревоги. — Сын мой, мы так давно не говорили по душам. — Вы очень много времени проводите в своей келье, учитель. Все знают, что Вас последнее время беспокоят боли в груди. — И тебе не пришло в голову меня навестить? — Но Вы даже епископа к себе не пускали. Вы сами себе лекарь. — Расскажи мне, что случилось вчера вечером? — спросил я, прищурившись. — Ночная стража слышала какой-то шум. Звонарь простонал устало и смущённо. — Цыганке приснился страшный сон. Чёрный монах вышел из стенки и бросился на неё. Она схватила свисток, который я ей оставил. — И ты примчался по первому зову? — Примчался. — И? — Ничего. Я зажёг лучину. Она убедилась, что в келье никого не было, и опять заснула. Квазимодо отвечал на вопросы быстро, не отводя глаз, что служило доказательством того, что он говорил правду. — И ты уверен, что там никого больше не было? — Никого, учитель. Я охраняю вход в убежище. Ей почудилось. — И ты прогнал чёрного монаха. Повод для гордости, Жан-Мартин. Цыганка, должно быть, тебе благодарна? — Увы, она мной недовольна, — ответил он со вздохом. — Строптивая девчонка. Чем же ты ей не угодил? — Она просила меня привести одного человека… её знакомого военного, а он не пришёл. И вот, она сердится на меня. Не хочет разговаривать со мной. Даже не глядит в мою сторону, когда я приношу ей еду. — Вот её благодарность за спасение. Ничего не поделаешь, сын мой. Женщины бывают жестоки к тем, кого не любят. Лохматая голова звонаря тяжело качнулась. — Учитель, я глух, но не слеп. Я же всё прекрасно вижу… — Неужели? И что же ты видишь, сын мой? Поделись со мной. Я умираю от любопытства. — Я вижу, как Вам нелегко от того, что цыганка так близко. Вы не любите их племя. Знаю, Вы хотели её казни. А теперь она здесь, рядом с Вами. Но священное писание нам велит любить врагов. У меня перехватило дыхание от такой простодушной наглости. — Мальчик мой, ты… ты будешь мне напоминать, чему учит нас священное писание? — Я не Вам напоминаю, учитель, а себе. Ещё раз вздохнув, он повернулся ко мне спиной, давая мне знать, что я был волен толковать его слова так, как мне было угодно. На что он намекал? В ком он видел врага? В этом пустозвоне-офицере, за которым его посылала цыганка, или во мне? А всё же, что случилось прошлой ночью? Похоже, кошмарные сны терзали не только цыганку, но и меня. Я отчётливо помнил, как направился в келью-убежище с целью задушить её и как в последнюю минуту похоть заглушила ярость. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, — а точнее, вполне известно, чем. Девчонка поняла, что она слабее. Она почти сдалась. А всего несколько минут назад звонарь утверждал, что в келье не было третьего человека. Могут ли быть сны такими яркими и правдоподобными? Одно было ясно: я не мог больше доверять своей памяти, своему сознанию. Что на самом деле произошло, а что привиделось? Либо мой утомлённый мозг мне лгал, либо окружающие. Мне вспомнилась уловка, которую я применил с Квазимодо в январе. Пока он отходил от экзекуции, я убедил его, что его попытка похитить цыганку была спровоцирована вином, которое он якобы выпил во время праздника шутов. Мальчишка мне поверил тогда. А теперь, похоже, все служители собора сговорились, чтобы сыграть надо мной похожую шутку. Мне казалось, будто я попал в лабиринт химер.Глава 59. Лабиринт химер
4 мая 2019 г. в 17:43
«Интересно, как Пьер де Лаваль отреагирует на смерть сына», — думал я, бродя по монастырскому коридору.
Для меня рыжий органист был уже мёртв. Его увлечение рыцарскими романами зашло слишком далеко. Ему вздумалось подстрекнуть парижских бродяг штурмовать собор. Когда власти узнают о его так называемом подвиге, никакая сила на свете, даже влияние его отца, не спасёт его от костра — если он, конечно, сам не погибнет во время осады. Я не сомневался, что он примет участие в вылазке. Безумные замыслы надо доводить до конца. Мне казалось, Даниель Дюфорт не принадлежал к тому числу зачинщиков, которые разжигали войны, а сами отступали в сторону, чтобы созерцать резню со стороны. Имея лишь смутное представление о страданиях и боли, мечтательный юнец готов был окунуться с головой в баталию. Объединиться с чернью, чтобы стать на защиту девицы! Что могло быть пленительнее и благороднее?
Я уже представил, как Пьер де Лаваль заточит себя в каменный мешок вроде Крысиной Норы, стеная: «Сын мой!»
На пороге Красных врат я натолкнулся на белобрысое существо, в котором несколько мгновений спустя узнал Жеана. Точно сквозь пелену я увидел розовое нахальное лицо, растянутое в привычной лукавой ухмылке. Когда тот начал кривляться, заламывать руки и мямлить про нехватку денег, я сорвал с пояса кошелёк, набитый мелкими монетами, и швырнул ему в грудь.
— Это всё, что ты от меня получишь. Убирайся к чёрту.
Это была наша самая короткая беседа. На этот раз никаких нотаций, никаких нравоучений. По идее, это должно было обрадовать повесу. Однако он не спешил удаляться. Вид у него был огорошенный и даже испуганный. Какое-то время он стоял, хлопая золотыми ресницами.
— Как… Так быстро? Почтенный братец, уж не задумали ли Вы умирать? Я знал, что Вам последнее время не здоровилось, но так резко прощаться… Нельзя же так.
— Не тревожься, Жеан. Скоро твой приятель Феб де Шатопер разбогатеет, и тебе не нужен будет брат.
Развернув его за плечи, я вытолкал его через порог Красных врат, а сам направился в ризницу. Молодой причетник доставал свежие свечи из ящика. Мне всегда нравился запах воска и древесины.
— Хорошо отдохнули, господин архидьякон? — спросил юноша, поклонившись. — Надеюсь, вам лучше.
Я не совсем понял, о чём он спрашивал. Впрочем, я привык к тому, что во мне видели ходячий труп.
— Когда органист вернётся, отправьте его ко мне. Мне нужно с ним поговорить.
Причетник смотрел на меня недоумённо.
— Но он никуда не отлучался из собора. Даниель весь день провёл на балконе за органом. Он и сейчас там сидит. Хотите, приведу его?
— Невозможно! Его видели подле часовни Сен-Жермен-л’Окселруа.
— Но я говорил с ним полчаса назад. Он вышел на галерею подышать воздухом и вскоре вернулся. Сетует, что инструмент совсем расстроен. A у него много работы. Архиепископ Реймский заказал новую мессу для своего собора.
Не уверен, притворялся ли причетник дураком или на самом деле им являлся. Каждый раз, когда мы встречались, он смотрел на меня, как затравленный оленёнок на охотника, хотя я никогда не был с ним суров.
— Говорю Вам, — продолжал я, сдерживая раздражение в голосе, — его видели у часовни, напротив Епископской тюрьмы. У человека, который мне это сообщил, нет повода мне лгать.
— У меня тоже нет причины лгать, господин архидьякон. Быть может, Ваш друг обознался?
— Исключено. Даниеля Дюфорта трудно с кем-то спутать. В Париже не так много рыжеволосых мужчин шести с лишним футов ростом.
— Тогда спросите его сами, где он находился всё это время.
В эту минуту органист собственной персоной спустился в ризницу. Он действительно выглядел так, будто провёл весь день за композициями. Глаза покраснели, а кончики пальцев были в чернилах. В руке у него был черновик, испещрённый музыкальными знаками и латынью. Нелёгкое дело, разбить псалмы по слогам и положить на музыку. A-a-ag-nus de-i ….
— Меня кто-то искал? — спросил он сонно и рассеянно. — Кажется, я услышал своё имя. Господин архидьякон, чем могу быть полезен? Предупреждаю, в моём теперешнем состоянии от меня мало пользы. Архиепископ решил, что мне скучно живётся и придавил меня заказом.
Причетник, который не был посвящён в тайну родства органиста и архиепископа, деликатно отстранился от разговора и вернулся к распаковыванию свежих свечей.
— Значит, Вы весь день провели в соборе? — спросил я.
— Даже пообедать забыл. Когда спустился на кухню, там ничего не осталось, кроме хлеба. А как Вы себя чувствуете?
Уже второй раз кто-то осведомлялся о моём самочувствии. Всё это казалось странным. Если органист действительно не покидал собор, и этому имелись свидетели, значит заговор, о котором Гренгуар поведал мне на улице Бернардинцев, был выдумкой. Но зачем Гренгуару было мне лгать? Это было на него не похоже. Такие нелепые розыгрыши были не в его духе. У него хватало благоразумия понимать, чем чреваты подобные шутки и сплетни.
— Кстати, — добавил он тем же сонным голосом, — эта женщина опять приходила, осведомиться о Вашем состоянии.
— Какая женщина?
— Ну, та самая, которая часто с вами заговаривает после службы.
— Пакетта Гиберто?
— Нет, что Вы! Пакетта Гиберто давно уехала в Реймс. Я имел в виду мадам Гонделорье. Вид у неё был разбитый. Вам лучше известно, что служит причиной её отчаяния.