2019 Шону — 32 Кихен — 31 Вонхо, Хенвон — 28
Кадр за кадром пролетает жизнь — я ловлю моменты, в которых раскрывается человеческое очарование, и запечатлеваю секунды удивительных событий природы, полностью растворяясь в работе и искренне наслаждаясь ею. Несмотря на то, что фотограф я востребованный и работы мои украшают обложки многих журналов, впервые предстоит съемка популярного актера. И мысли о предстоящем дне с Сон Хену, возвращая в реальность, сбивают с толку и с ритма. Сегодня я делаю фотографии пляжа, где завтра будет стоять моя модель, наслаждаюсь приятным теплым ветром и мягким песком под ногами. Но что же ждет нас менее чем через сутки?
— Я не знал, что ты волновался, — поднимает брови Шону. — Не волновался, а был в предвкушении! — возражаю, отнимая свой старый дневник у мужчины, радуясь, что не успел прочесть дальше про мои настоящие переживания после встречи с ним. — Давай почитаем дальше… — тянется Хену, вынуждая распластаться на кровати, отводя руку как можно дальше. — Только после моей смерти! — Сон сгребает в объятия, нависая при этом, а не вжимая в постель. — Не шути так больше никогда, — шепчет, уткнувшись лбом в плечо, а я откидываю старую тетрадь в сторону, чтобы сомкнуть руки вокруг крепкой шеи. — Мне страшно. Ни за что не признаюсь, однако мне — тоже. Тем, кто остается, всегда тяжелее, потому за любимого гораздо сильнее болит сердце, а теперь еще и стыдно за дурацкую фразу, брошенную без задней мысли. Зарываюсь пальцами в шелковые пряди, что кажется, будто бы боль в конечностях становится меньше: словно отпускает, и мое лекарство — это Сон Хену и любовь к нему. — Я люблю тебя, — мне все еще отведено время, чтобы напоминать о своих чувствах, целуя в висок, вдыхая аромат чужой кожи. — И я тебя очень сильно люблю, — слышу ответ и ощущаю чужие губы на своих в совсем легком касании. — Может, сходим сегодня на прогулку? Выглядишь бодрым. — Не лучше ли всеми силами доказать мою к тебе любовь? — Хену недоверчиво смотрит, анализируя, насколько хорошо себя чувствую, что приходится убеждать, сбивая своего, порой словно робота, парня. — Врачи говорили, что-то про мой психо-эмоциональный фон… не порть его мне и доставь удовольствие. И неважно, что потом в полной мере смогу ощутить последствия этого решения, выраженные болью и онемением в ногах. Сейчас я счастлив отдавать себя, все свои последние силы, любимому, с такой нежностью целующему и трепетно касающемуся кончиками пальцев груди, прежде чем стянуть футболку, бедер — избавляя от домашних штанов и белья. Шону — большой и мягкий, как плюшевый медведь, однако, как человек — нежный, но страстный. Пламя, что не обжигает. Сейчас — нет ничего лучше, чем сипло шептать имя самого родного и близкого: «Хену…» — сжимая взмокшие волосы на затылке, извиваясь и подмахивая бедрами навстречу. Любить из последних сил, до помутнения сознания и сильной одышки — любовь до гроба. Пока смерть не разлучит нас. Очень скорая смерть и символичность фразы, от которой больно до слез, однако не из-за болезни, а эмоций, сопровождающих ее.***
Зачем меня приводят слушать классическую музыку к психотерапевту — не понимаю, пока не начинаю ощущать слабость в теле — не от усталости, а скорее от неги расслабления, коего не испытывал уже года два точно. Даже кажется, словно могу вскочить и, взяв камеру, вновь приняться за работу, однако никчемные попытки хотя бы крепко опереться о подлокотник удобного дивана возвращают в реальность. В ней я все еще беспомощен, а музыка — это лишь фальшь, дающая временное наслаждение. — Господин Ю, — тихий и вкрадчивый голос слишком юного, исключительно внешне, для настоящего психиатра парня удваивает ощущение посещения шарлатанского места. Однако сюда меня привез Шону, и хотя бы ради него продержусь до конца сеанса. — Удивлены, что при городской больнице есть столь странное место? — улыбка подкупает, однако ей меня не смутить, знаю я все эти умелые «согласись с клиентом, чтобы втереться в доверие»… — Не то что бы странное… скорее — не то, что может мне помочь, — смотрю с вызовом, в душе признавая — все-таки боль мне облегчили и каким удивительным образом — живой игрой на фортепьяно. — К сожалению, отчасти Вы правы, — психиатр делает пару кругов вокруг своей оси, поджав под себя ноги, на офисном кресле и, остановившись, поправляет бейдж, словно напоминая, как к нему можно обращаться: «Че Хенвон». — Ваше заболевание нам не под силу. Я, конечно, не знаю, что там говорят нормальные врачи, а не мозгоправы, но есть одна вещь, которую не могу не сказать — хотите так просто сдаться и не попробовать облегчить свои последние деньки? Что за странный тип, позволяющий себе говорить больному так просто о его смерти? И это поведение легкомысленное — раздражает до скрежета зубов! Замирает и смотрит с довольной улыбкой, отчего хочется убежать — словно издевается. — Когда Хосок играл, — с удовольствием прикрывая глаза, — Ваши ноги расслабились, и боль отступила, что было видно по мимике. Равно как и то, что я Вас раздражаю, — смеется, разведя руками. Ну вот точно — только сумасшедшим и место в психиатрии. — Я оставлю вас, — спрыгивает и направляется к выходу, а я замечаю у него носки с принтом следов кошачьих лапок — точно псих. Когда я услышал музыку за занавесом, то думал, что там какой-то франт в костюме, однако ко мне выходит улыбающийся и смущенный парень. Он явно младше и очень стеснителен, только вот у него улыбка другая — добрая и искренняя. Впрочем — поведение довольно странное: приблизившись вплотную и не говоря ни слова, берет в ладони мое лицо и смотрит изучающе. Никогда я не был таким безвольным и бессильным, как в кабинете психиатра — что у них здесь за магия творится? Руки у парня без бейджа сильные, с легкостью приподнимает меня, смотря в глаза, словно у меня на сетчатке ноты записаны, а выходит, что так и есть — шепчет сам себе про Гайдна, вновь лучезарно мне улыбаясь и помогая дойти до офисного кресла психа Че, катя на нем дальше к красивому белому фано. Когда он начинает играть — я оживаю