Монстр

      К тому, что Тодороки сидел у себя в комнате и пытался медитировать, чтобы успокоиться и привести чувства в норму, были предпосылки. Вернее, всё началось с Мидори, смерти Усагиямы и совета Мидории.       — В последние дни ты какой-то раздраженный и злой. Практически постоянно, — заметил несколько дней назад Изуку. Они сидели в столовой и обедали.       — Что? — Тодороки поднял лицо от плошки с рисом и яйцом, которые он на протяжении последних тридцати секунд пытался хорошенько перемешать.       — Говорю, что ты злой с тех пор, как умерла Усагияма-сан. Ты… Винишь себя за то, что не смог её спасти?       В ответ Изуку была тишина. Шото даже не знал, что ему отвечать на такое заявление. Отрицать? А смысл? Мидория всегда был слишком принципиальным, он видел его, Тодороки, насквозь. Так было ещё со спортивного фестиваля на первом году старшей школы, так остаётся и сейчас. Разве что если тогда у Изуку были определенные проблемы при понимании мотивов поступков друга, то теперь, когда они вместе прошли через огонь, воду и лёд, Мидория читал его, как открытую книгу.       — Возможно, — туманно отозвался Тодороки.       — Но ты не виноват, — покачал головой Изуку. — Если кто и виноват, так это я.       — Ты ни при чем. Ты не мог ожидать того, что Усагияма-сан попытается убить монстра ценой собственной жизни.       — Я должен был это предвидеть. Она умерла прямо у меня на глазах. Просто в один момент она была рядом со мной, а в другой — сорвалась вперёд и попыталась проломить монстру грудную клетку своими ногами. Это… было ужасно, особенно когда он проткнул её когтём.       — Да, я видел. Если бы мой лёд был быстрее, то я бы не позволил этому произойти, — ответил Шото. — Так что это моя вина, что Усагияма-сан умерла, а Васаби… А Васаби валяется на больничной койке.       Изуку промолчал. Он понимал, что другу всё равно на то, какая судьба постигла героиню-кролика, что его волнует только физическое и душевное состояние Васаби, но не мог в этом его винить. Тодороки любил Мидори, а когда ты кого-то любишь, другие люди отходят на задний план, волнует лишь то, как человек себя чувствует, в порядке ли он, хорошо ли он кушает, не болеет ли. Это нормально.       Однако.       Однако Мидория считал, что совершенно ненормально то, как Тодороки всё это переживал. Он видел, что друг как-то жмётся, скрывает от него что-то, боится или не хочет в чём-то признаваться. Юноша не журил Шото по этому поводу, считая, что тот стесняется: всё же первая влюблённость, его можно понять.       Но было что-то в нём странное. Мидори не давала ему ни положительного, ни отрицательного ответа. Она обходила его стороной и сводила всё в дружбу. Любой другой человек на месте Тодороки сильно расстраивался бы по этому поводу, грустил, переживал, но не Шото. Он ходил странно довольным, а в его разноцветных глазах плескалось удовлетворение: будто он кот, объевшийся сметаны.       Когда же речь заходила о Ясухиро, Тодороки злился и начинал ревновать, что было нормально и в порядке вещей. Однако и здесь было своё «но»: он ревновал настолько сильно, настолько эмоционально, что тренировочные полигоны, на которых он выпускал пар, были либо покрыты толстым слоем льда, который хрен разобьёшь, либо были частично сожжены.       Шото выпускал гнев через силу, подпитывал причуду злостью, и в такие моменты он так сильно походил на Старателя в прошлом, что Мидории становилось страшно: а вдруг Тодороки повторит ошибки своего отца?       — Ты не прав. Ты не виноват. Никто не виноват, — сказал Изуку, продолжая глубоко в сердце винить во всём себя. — Поэтому… Не переживай так. Васаби-чан больно, когда её друзья страдают.       Как Мидория и думал, это сработало. Тодороки резко выпрямился, сначала чуть нахмурился, но вскоре складка меж его бровей исчезла. Он глубоко вдохнул, выдохнул и прикрыл глаза. Успокоился. Теперь он выглядел расслабленным, но Изуку понимал, что это только внешне.       Однако его поразило то, как быстро при одном упоминании о Мидори Шото успокоился и перестал остро реагировать на всё.       — И всё же надо что-то делать с твоим гневом, — продолжил он развивать свою мысль, внимательно следя за реакцией Шото.       Почему-то ему казалось, что юноша может в любой момент вспылить, сжечь тут всё к чертям собачьим, стоит хоть что-то сказать не так. Вообще, это было не в флегматичном характере Тодороки, но в этот момент он был так сильно похож на Бакугоу, который в одну секунду спокоен, как удав, а в следующую — бомбит направо и налево, что Изуку даже испугался.       Шото и Кацуки были совершенно разными людьми, как внешне, так и по характеру. Они выросли в разных окружениях, общались с разными людьми, обладали разными способностями, переживали разные трудности, но было в них что-то одинаковое, что-то отдалённо, но похожее. И вот сейчас, когда появилась Мидори, и Тодороки так по-простому влюбился в неё, эта схожесть лишь стала чётче.       Нельзя сказать, что всему виной любовь, потому что Бакугоу не любил никого за исключением родителей, с которыми часто ссорился, это просто было в его характере: грубая защита. Тодороки же… Он просто изменился. Неуловимо, в нём оставалось что-то от него прошлого, но теперь прибавилось что-то ещё. Что-то, что напоминало неконтролируемого Кацуки.       И это была злость, гнев, на поводу у которой он разрушал всё, что только мог. Как то делал Старатель. Как то делал Бакугоу. Как то делает сейчас Тодороки.       — И что ты предлагаешь? — Тодороки поднял бровь.       — Ну… Не знаю. Может, что-нибудь типа раскрасок-антистрессов?       — Они только ещё больше раздражают, — отмахнулся парень. — Что-нибудь другое.       — Хм…       Изуку задумался. Он не был психологом. Более того, он практически никогда не испытывал той злости, что накрыла Тодороки. Мидория даже толком не знал, что можно посоветовать другу.       — Может, медитация? Или что-то типа того? Монахи обычно спокойные и миролюбивые, — предположил он.       Тодороки согласился.       Собственно, это и было причиной того, почему он спустя час стоял в библиотеке UA и искал в электронном справочнике, где стоят книги по медитации.       Раньше бы Шото никогда не пошёл бы на такое. Медитации и любые другие способы подавить свои эмоции казались ему бредом сивой кобылы, совершенно бесполезным занятием. Но то было раньше. Раньше и сам Тодороки был другим.       Теперь же он понимал, что ему надо как-нибудь успокоиться, прийти в себя, побороть свою злость и направить её в другое русло. В его сердце застряли слова Изуку о том, что Мидори переживает за всех своих друзей без исключения. А ему не хотелось бы заставлять девушку лишний раз волноваться по пустякам.       Более того, в его память навсегда врезались испуганные зелёные глаза Васаби, когда он сорвался в коридоре в медицинском блоке. Он больше не мог позволить девушке испытывать страх из-за него, бояться его. Он никогда не сможет причинить ей боль.       В прошлом, ещё до апокалипсиса, по телевидению, радио и в интернете рассказывали про то, как мужчины из-за ревности убивали своих возлюбленных, которым клялись в вечной любви и защите. Ещё тогда Шото это казалось мерзким: даже если любимый человек причинил тебе боль, разве можно убивать его за это? Разве можно поднимать на него руку?       Сейчас, оказавшись в такой ситуации, когда он сам влюблён в Мидори, а для той существует только Цугивара, он продолжал не понимать мотивов тех людей. Сейчас для него способ разрешения этой проблемы всё так же был понятен и прост: зачем убивать того, кого ты так сильно любишь, если можно убить соперника? Нет соперника — нет проблем.       Несмотря на такое хладнокровное суждение, Тодороки понимал, что это ужасно. Так нельзя. Он — герой. Он должен ценить человеческие жизни, должен их оберегать. Однако… Червячок ревности и безумства разрастался каждый раз, как он видел довольную рожу Ясухиро.       В общем и целом, Шото понимал, что ему пора найти действенный способ успокоиться, а не разрушать своей причудой тренировочный полигон каждый раз, как что-то происходит.       Спустя ещё полчаса, когда нужная книга была найдена и принесена в комнату, он приступил к медитации, сев на пол, вытянув ноги и оперевшись прямой спиной на кровать. Для медитации совсем не обязательна была поза лотоса. Главное — расслабиться, но именно это у Тодороки никак не получалось. Ему всё казалось, что сейчас кто-нибудь войдёт и заметит, что он занимается какой-то глупостью. Тем более расслабиться не позволяла спина, которую требовалось держать прямо, что заставляло мышцы напрягаться.       Он просидел так, наверное, минут десять, но ничего не происходило: Тодороки лишь сильнее злился из-за того, что у него ничего не получалось.       «Постарайтесь думать о чём-нибудь отвлечённом», — гласил учебник, и Шото просто раздражённо выдохнул. О чём таком отвлечённом можно думать, когда приходится держать спину ровно?       Он сам и не заметил, как в потоке мыслей о бесполезности сего занятия начал копаться в себе. Не то, чтобы он делал это особенно часто, но ещё с детства, когда мать пролила на него кипяток, а отец заставлял его тренироваться до такой степени, что его тошнило не только желчью, а, казалось бы, внутренними органами, у него появилась привычка обдумывать своё поведение, свой характер, характер окружающих людей, их поступки.       И действительно: это помогло. Спустя всего пять минут Тодороки, который до этого сидел как на иголках, смог расслабиться. Его мышцы более не были столь напряжены, а сам юноша перестал обращать внимание на дискомфорт в спине.       Шото понимал, что ему требуется какое-то время, чтобы успокоиться, за одно занятие ничего не выйдет, а потому решил просто посидеть в своей комнате недельку, перед этим объяснив Мидории всю ситуацию и попросив приносить ему еду. Не то, чтобы друг был в восторге от его действий, но согласился помочь. Чем бы дитя не тешилось, так сказать.       Также по убедительной просьбе Тодороки он ничего не говорил ему о Мидори или Ясухиро. Он молчал, что девушку уже выписали. Более того, он молчал о том, что те уехали из убежища вот уже два дня назад.       А Шото тем временем и вправду становился спокойнее. Он чувствовал, что его природная флегматичность возвращается к нему, что чувства теперь у него под контролем, что ядрёная смесь злости и раздражения больше не очерняет его сердце. Юноше было так хорошо и спокойно, что он не мог перестать наслаждаться этим чувством.       Единственное, что он чувствовал — сильную тоску по Васаби, по звуку её голоса, по её смеху, по её волосам, милому личику и прекрасному телу. Ему не хватало её: даже не обязательно трогать, а просто видеть, говорить с ней, ловить её улыбку.       Тоска пожирала его изнутри, но теперь она не перемешивалась со злобой или же гневом. Это был тот тип тоски, про который принято петь в балладах и о котором пишут в книгах. Спокойная тоска с надеждой встретиться вновь.       Когда Шото вышел из своей комнаты спустя неделю, он чувствовал себя другим человеком. Мир казался ему ярче, а сам он чувствовал одухотворение и безмятежность.       Парень буквально горел желанием увидеть Мидори, показать ей нового себя, попросить начать всё с начала. Ему казалось, что, если девушка увидит его таким, то сразу же забудет обо всём, что было в прошлом.       Вот только Мидори он нигде найти не мог: ни в комнате, ни в столовой, ни в библиотеке, ни на улице. Тогда он обратился к Изуку.       — Видишь ли, — немного помявшись, начал друг. — Ты просил меня ничего не говорить тебе о Мидори-чан, и я сдержал своё слово.       — Что с ней? — нахмурился Шото.       — Она покинула убежище ещё три дня назад. Вместе с Цугиварой-куном.       Всё, чего на протяжении недели пытался добиться Тодороки, просто пошло коту под хвост: он почувствовал, как доселе невиданный гнев распространяется по венам подобно крови.