знак бесконечность

      Он не слышит ничего, кроме собственного сердцебиения и голоса тренера. Хотя, его, скорее всего, он тоже перестал слышать. Тренер выглядит даже более собранным, чем сам спортсмен: что-то быстро говорит, мелко жестикулирует, показывая куда, когда, и как какое ребро заложить, чтобы получить положительные надбавки. Парню сейчас все эти речи по боку. Они мало чем помогают. Больше дезориентируют и вводят в панику. Он усвоил это для себя еще на одном из первых этапов кубка России, когда перепугался после «настройки» настолько, что упал трижды. После этого, всё, что говорит тренер на соревнованиях, парень не воспринимает всерьёз и на свой счет. Делать иначе никак не выйдет — недолго и перегореть. —Ты меня понял? — юноша кивнул для проформы и отъехал от борта, растирая руками покрасневшие от прохлады уши и одновременно затыкая их, дабы не слышать лишних для него цифр. Его волновал только он сам, а не то, какое число на табло у соперника.       «На лёд приглашается Александр Головин, Москва!». Голос диктора звучит до боли механически, Саша морщится и набирает скорость. Ветер слегка задувает в уши, заставляет слезиться глаза. Под гулкие аплодисменты Головин вскинул руки в приветственном жесте. Лёд под коньками призывно хрустит, когда Саша соскребает его ребром, затормаживая в самом центре ледовой площадки. Тишина, которая заполняет его до краев, длится от силы несколько секунд, прерываемая первыми нотами «Тореро» Щедрина. Победоносная, громкая, сильная и волевая, она отражается в линиях, что чертит Головин, начиная скользить по льду. В первый же акцент — прыжок, чисто, с выездом в кораблик, раскрывая руки в триумфаторском выверенном жесте, словно говоря заполненным до отказа трибунам: «Увидьте во мне уже победившего здесь всех». Головин извернулся, выгнулся в бауэре и после, бросил короткий взгляд на какого-то мужчину с солнечной улыбкой за бортом. Неотъемлемая часть образа, пренебрегать которой Саша не то что не мог, больше не любил. Эта игра в гляделки с залом каждый раз была разная: кто-то смущался, улыбался, а иные и вовсе махали ему рукой. Крюк, выкрюк, снова крюк, спираль в бильмане, троечный шаг и твиззлы. Что-то идёт не так. Саша чуть пошатнулся, зацепил лёд зубцом и ушёл во вращение.       Предпоследняя часть короткой программы - была его любимой. Качественно, другая энергетика, эмоции, простые и изящные элементы в сочетании со сложными, ради которых ему приходилось уходить за грань человеческих возможностей, быть быстрее, выше, сильнее. Голова была пуста. В ней был лишь холодный просчет того, куда повернуть, куда взять дугу, чтобы при выезде не войти в борт. Последнее, к слову, было сейчас как нельзя кстати. В заявке у него в этот момент, в эту музыкальную точку, стоял четверной лутц — самый дорогостоящий из четверных. Дороже него стоил только аксель, который не покорялся ещё никому из существующих спортсменов. Головин заскользил по дуге, резко выдохнул и толкнулся зубцом. Всё завертелось. В следующую секунду ногу пронзила боль. Александр вскрикнул, упал, приложившись об лёд коленом.       Не то что бы Денис был заинтересован в том, с кем соревнуются его воспитанники, нет. Он знал возможности каждого, он видел, что делали спортсмены на предстартовых тренировках и понимал, что двоих, может быть троих, его школе точно не обойти и будет чудом, если кто-то взберется на пьедестал, хотя бы на последнюю ступень. Будучи тренером, а в прошлом профессиональным спортсменом, он успел уяснить для себя одно — в российском фигурном катании попадание на подиум равноценно победе на том же самом чемпионате Европы или Финале Гран-При. При этом победителям нельзя было позавидовать. В тот миг, как только шею отяжелела медаль любой ценности, также отяжелели и плечи обстоятельства, и обязательства, возлагаемые на спортсменов болельщиками. И их нельзя было не оправдать. Скамейка запасных в стране была длиннющей, а желающих попасть в сборную неприлично много.       Черышев вскинул взгляд на табло и зло цокнул. Максимилиан Ермолин получил восемьдесят шесть баллов с копейками. Обойти его будет трудно. Последнему выступающему нужно будет выложиться. Если не умереть на льду, так отдать себя ему всецело. Денис не смотрел списки полностью, и потому, имя, прозвучавшее на весь каток, ввело его в ступор. Александр Головин, чемпион России, серебряный призер Финала Гран-при и Европы приехал на такой мелкий старт, как очередной этап кубка России? Вот это уже было интересно. Любопытство Дениса и его заинтересованность набирали обороты. Он сложил руки на груди, не отрывая взгляда от Головина. Всё вычищено, вылизано и правильно до тошноты. Александр, по мнению Дениса, управлялся с коньком так, словно это было продолжением его ноги. В какой-то момент, который уловить не удалось, Черышев отключился. Он просто заворожено наблюдал за фигуристом, ловил эмоции, движения не то что рук, а пальцев. «Здорово было бы такого в свой резерв», - подумал мужчина, погружаясь в свои мысли ещё больше. Из них его выдернул глухой грохот, скрежет лезвия и голос. Денис спешно подошел к борту, оперся на него и взглянул на лёд. Головин сидел, держа одной рукой стопу, другой колено. Вставать, похоже, он был не в состоянии. — Врача на площадку позовите и позвоните в скорую, — крикнул он, перегибаясь через бортик по пояс и наклоняясь к юноше. — Встать можешь? — ответом послужило молчание и громкое, шипящее дыхание, — Я тебя спрашиваю, ты подняться и доехать до калитки сам в состоянии? — Мне надо докатать… — пробормотал Саша, упираясь рукой в лёд и предпринимая попытку встать. Она была не совсем успешной. Головин упал, когда оперся на больную ногу. Денис поднял, от этого откровенно неприятного зрелища, глаза. Музыка всё ещё играла, зрители сидели, а тренера парня не было видно. Черышев зло фыркнул, ослабил галстук, который оставил на шее легкий след и перемахнул через борт, несмотря на крики судей и технической бригады. — Всё, докатался уже. Сейчас на каталке только и покатаешься.       Головин мало понимал, кто его поднял, почему ему больно наступить на ногу, и что в целом происходит. Одно он осознал точно — соревнования для него окончены. Сезон завершен досрочно. Чемпионат Мира ему не светит. Он поднял голову, глядя на трибуны, которые ещё минуту назад гудели восторженными криками и аплодисментами. Не хватало только метронома для пущего напряжения. Глаза жжет от слёз, которые уже собрались в уголках. Хотя в его сердце непонимание, обида и чувство того, что всё происходящее сейчас — сплошная несправедливость, которая обжигает сильнее, чем самые горькие слёзы, заставляет задыхаться и трястись всем телом. Парень не понимал, почему он и почему именно сейчас, за два месяца до Чемпионата Мира, после которого уже можно было бы себя отпустить. В чём он так и перед кем провинился, что упал, повредив ногу, с которой всегда всё было в порядке? Вопрос оставался без ответа, впечатываясь в разум Саши. Кто-то с трибун крикнул «Позорник!». Это стало последней каплей. Головин заплакал, уже не скрывая этого. — Я не могу уже идти, пустите меня, пожалуйста, — Саша принял вялую попытку отпихнуть от себя незнакомца, но тот оказался и выше, и сильнее. — Хватит со мной бороться, придурок ты малолетний, — Головин споткнулся о свою ногу и едва не полетел на лёд вновь, — за шею мою возьмись. — Что? — За шею, говорю тебе, возьмись, — Денис не стал дожидаться, пока тот что-то сделает.       Бесполезно чего-то требовать от человека, который только что остался без главного старта сезона и, возможно, без продолжения карьеры. Он осторожно, стараясь не делать резких движений, поднял его на руки и оглядел пространство за бортами. К ним бежали врачи в красных куртках с белыми полосами светоотражателей. Все происходило как будто в замедленном действии, что для Александра, что для Дениса, который, как только доктора оказались достаточно близко к борту, передал фигуриста им в руки, и только тогда вылез со льда сам. — Вы его тренер? — спросил один из врачей. — Ага, если бы, — Черышев снял с себя галстук и сунул его в карман брюк, — Александр, — он пощелкал пальцами перед побледневшим лицом, — Саня, тренер где? Мне где его искать? — Вы сейчас специально, да? — Саша взглянул на мужчину, как на последнего идиота. Если ему так хотелось поиздеваться, то лучше бы он стоял за бортом и тыкал в него пальцем. Головин закрыл лицо руками. Хотелось как можно скорее остаться в одиночестве. Как угодно и где угодно, но одному, чтобы придти в себя, успокоиться, как следует и понять, что жизнь, слава Богу, не заканчивается на травме и фигурном катании, что есть и другие сферы, где можно раскрыть себя. Александр бы сейчас рассмеялся этим дешевым попыткам привести себя в чувства, да вот жаль, ни сил, ни желания не было. Он смутно слышал диалог незнакомца с докторами и не уловил практически ничего, кроме набора звуков. — Его в больницу надо. Мы его можем обезболить, но ненадолго, потому что, если в приемнике ему будут смотреть повреждения, анестетик скрадет его чувствительность к боли и диагноз может быть установлен неверно, — Денис слушал, пытаясь понять. Молчать, думать, анализировать не было времени. Парню больно. Скорее всего, промедление приведет к осложнениям. Черышев снял пиджак и набросил его на спортсмена. Носилки предстояло ещё дотащить до машины, пройдя через улицу, где температура, к слову, была около минус двадцати градусов.       Саша видел, как перед его глазами мелькают то лампы ледовой арены, то потолок узкого коридора, то ясное небо Казани, неиспорченное и легким облачком. Иногда, между этим всем, перед ним возникало суровое лицо незнакомца, который, судя по бейджу на его груди, был тренером. Чьим, правда, неизвестно. Под Головиным сегодня словно проломился лёд, и он упал в до судорог холодную воду. Всё шел ко дну, а выплыть уже просто не хватало ни физических, ни душевных сил, которые иссякли подчистую. Он пытался, пытался всё как-то барахтаться в этом, но в конце концов бросил эту идею, безвольно болтаясь на носилках врачей скорой помощи. — Ну-ка, мужик, на счет три вперед его заталкивай, — произнёс один из докторов, выдвинув странный на взгляд Дениса механизм, состоявших из каталки, прикрепленной к полозьям, на которую уложили Сашу.  — Прям посильнее. За пацана не бойся, он ремешками там зафиксирован. Ну, раз, два три, — Черышев плечом навалился на металлическую перекладину, уперся ногой в асфальт и, наморщив лоб, помог задвинуть каталку вовнутрь автомобиля. Он утёр лоб и запрыгнул в кузов, где уже хозяйничал один из фельдшеров, тот, что помладше: расстёгивал ремешки и копался в ярко-оранжевом ящике. Головин повернул в его сторону голову, разлепил глаза и тихо покашлял. — А что вы… Зачем вам шприц? — он чуть приподнялся на локтях. — Обезболивающее. Ты бледнее, чем полотно. Помрешь ещё у нас на смене от болевого шока, а нам нахрен не нужен очередной труп, — фельдшер делал всё быстро, даже очень. Быстро вскрыл ампулу и также быстро набрал лекарство. — Не надо, мне и без этого больно, — Саша поморщился. Его достаточно резко осадил Денис, вернув в горизонтальное положение. — Рот закрой и лежи. Именно, что больно, ты и укола-то не почувствуешь, а легче будет, — Черышев сунул руку в карман брюк, а свободной прижимал плечо фигуриста к каталке.       Головин бросил на него злой взгляд и тут же отвел его, принявшись разглядывать непонятные приборы и ещё более непонятные надписи напротив его лица. Укол в бедро он всё-таки ощутил, но не так сильно, как думал. Дернулся, может, не больше. Денис сел у изголовья на небольшое кресло, глядя на Александра, которого медленно отпускала боль. По нему было видно: расслабилось лицо, разжались кулаки и он, наконец, провалился в легкую дрёму, в которой довезти его будет явно проще.       В кабине хлопнула дверь. Второй фельдшер вернулся на место. — Сергей Алексеевич, погнали на максимальной, с проблесковыми и сиреной, комбинированная травма ноги, — в дальнейшие подробности Денис не вдавался. Было достаточно того, что сказали в кабине.       Машина долетела до травматологии за десять минут.