знак бесконечность

      Палата была пуста. Здесь ещё пахло дезинфицирующим раствором, слишком свежим бельем и морозным воздухом с улицы. Саша перевел взгляд в окно, чтобы лишний раз не встречаться глазами с работниками больницы, которые то и дело сновали в дверном проеме. Он никого не хотел видеть в данный момент. Ни родителей, ни того незнакомца с синими-синими глазами, ни тренера тем более.       Эдуард Григорьевич поступил, мягко говоря, по-скотски, уйдя с ледовой площадки в тот момент, когда фигурист оказался на льду и не мог встать без посторонней помощи. Ни один уважающий себя тренер, ну, так считал Головин, не допустил бы того, чтобы его ученика увезли в больницу без его ведома и сопровождения. В миг пропало доверие и уважение к этому человеку, который с восьми лет, когда маленький Сашка из родного Калтана перебрался в Москву, был его вторым отцом, находился в более близком доступе, чем родной. Он давал советы, которые не касались катания, помогал деньгами ему и его бабушке, приглашал к себе и позволял Саше играть у него дома в приставку, которая для него была своего рода диковинной игрушкой, от которой сложно было оторваться. Сейчас, в восемнадцать лет, к нему пришло осознание того, что «диковинной игрушкой» для Эдуарда Григорьевича за десять лет стал он. Выносливый, крепкий, но жилистый, с природными данными, он стал просто своеобразным знаком качества школы фигурного катания. Он не позволял другим усомниться в том, что его тренер — профессионал, прекрасный воспитатель, раз взрастил в стенах своего катка такое дарование, спасение для мужского одиночного катания России, которое пусть и было на уровне, но переживало некоторые передряги. Цену этого, правда, видел и ощущал на себе только Сашка.       Головин шмыгнул носом и утер тыльной стороной ладони раскрасневшиеся от слёз щеки. Сейчас он винил себя в происходящем. Ему стоило прислушаться к матери, когда та говорила, что методы работы и общая атмосфера на тренировках в спортивной школе нездоровые. Но нет, нет. Что он, глупый и безынициативный, тогда сделал? Отмахнулся лишь, посмеялся и сказал, что матери кажется, а надо было проявить характер. Фигурист откинулся на кровать и закрыл лицо ладонями. Разговоры за дверью подливали масла в огонь, хотя их сути Саша не понимал. — Слушайте, если вы ему не скажете о результатах МРТ, это сделаю я, — Денис попытался выхватить у врача выписки и снимки. Попытка была встречена сопротивлением. — Давайте просто поставим его перед фактом в необходимости срочного хирургического вмешательства, — седовласый мужчина в очках, который должен был быть в этой ситуацией последним оплотом благоразумия, городил, по мнению Дениса, сплошную чушь. — Как вы объясните ему необходимость операции, не называя её причин? — Черышев оскалился. Ему было откровенно говоря — неясно, зачем утаивать то, что в конце концов станет известно не из уст врачей, так от вездесущих СМИ. — Ну, нам удавалось уговорить людей… — мужчина поправил очки на носу. — Людей, не спортсменов. У них другая психика, вы понимаете это, или нет? — Понимаю, но всё же… Стойте! Отдайте бумаги! Я сейчас вызову охрану! — Денис извернулся, выхватил папку и схватился за дверную ручку палаты Головина. — Да срать я хотел на вашу охрану, хоть ФСБ вызывайте, — после этих слов, он юркнул в палату, захлопнул дверь и закрыл ее на замок.       Денис развернулся и взглянул на Александра. Внутри что-то защемило, хрустнуло и впилось острым осколком в сердце. Чей бы ни был спортсмен, какие бы регалии и титулы он не имел, видеть его на койке, под капельницей и с огромной лангеткой на ноге — не лучшее зрелище. Но почему-то, где-то в глубине своей, не совсем-то глубокой души, Черышев был уверен, что лучше сейчас его не жалеть. Мало кому такое обращение понравится. — Саша, тебе потребуется срочная операция. У тебя перелом плюсневой кости и повреждение крестообразной коленной связки, — Денис выпалил это всё на одном дыхании. Головин поднял на него стеклянные глаза, мотнул головой, потер рукой лоб и со слабым смешком вновь вытаращился на мужчину. — А, можно, как-то понятнее? Я не медик, — фигурист сглотнул, и перевел взгляд куда-то на постель. — Перелом костей стопы. А связка… Она надорвалась, если не разорвалась вовсе. Её необходимо перекроить и пришить заново, — мужчина чуть приблизился к койке и положил на неё папку с результатами анализов и МРТ. — Я вам, блять, кукла тряпичная что-ли, чтобы меня перешивать? — Саша смахнул папку на пол, рассыпав бумаги. Листки зашелестели, приглушив всхлип. «Ребенок», фыркнул про себя Денис и нахмурился, отойдя к окну. — Не подпишешь согласия на операцию — больше физически не сможешь выйти на лёд, — мужчина зажмурился и сжал губы. Сейчас он чувствовал себя так, словно не он, а его поставили перед этим отвратительным фактом.       Саша же будто получил сильную хлёсткую затрещину, которая выбила из лёгких воздух, заставила остановиться на мгновение сердце. Хотелось встать, откинуть эту дурацкую тумбочку, снять фиксационный сапог и вышвырнуть его в окно, сдернуть все капельницы хоть вместе с венами, но уйти отсюда к себе, оставить это всё к чертям собачьим и больше не появляться на льду. Просто вернуться в обычную человеческую жизнь, с её радостями, перипетиями, перестать себе в чём-то отказывать. Хотелось побыть человеком во всех смыслах этого слова. Напряженную, как барабанная мембрана, тишину, прервал врач, резко вошедший в палату. — Молодой человек, у вас разрыв крестообразной связки и… — договорить он не успел. В него полетел костыль. — Да заткнитесь вы уже, сволочи! Уйдите отсюда! Свалите, оставьте меня уже в покое — Саша закричал. Закричал истошно, практически завыл. От этого надорванного голоса внутри Черышева всё покрылось инеем. Парнишка был явно не настроен на конструктивное сотрудничество с врачами. — Головин, я сам тебе сейчас по башке твоей глупой съезжу костылём, если ты не успокоишься, — мужчина почти прорычал эти слова, и, как показалось фигуристу, в один большой шаг пересек палату, оказавшись у постели Саши. Он чуть подался назад, уходя от пристального взгляда синих, как морская глубина глаз, которые запросто могли выжечь в нём дыру, вопреки всем законам физики.       Черышев спрятал руки в карманы брюк, наклонился вперед и, стараясь смотреть прямо в глаза мальчишки, заговорил с ним вновь. — Саш, твоя травма более чем излечима. Через полгода ты уже будешь кататься, — силой убеждения Денис не обладал и говорил как есть, не заговаривая зубы и стараясь не подавать парню ложных надежд. — Почему вы уверены, что я вообще выйду на лёд? — Головин прищурился и наклонил голову, с недоверием глядя на лицо мужчины. — Потому что это просто перелом стопы и повреждение связок. Грамотное восстановление сделает своё дело, — Денис отстранился и снова смотрел на Головина с высоты своего роста. Несмотря на то, что тот давно вышел из детского возраста, он был похож на напуганного ребёнка, которого ещё вдобавок ко всему зажали в угол. — А что вы сделаете, если всё пойдёт не так? Что, если я вообще останусь хромым на всю жизнь, или… — договорить он не успел, его перебили. — Твоя травма — не перелом позвоночника. Всё будет нормально, — Черышев начинал закипать. Терпение у него было пусть и с запасом, но всё же не железное. — Да откуда вам-то знать, что такое перелом позвоночника?! — вскричал Саша, чуть не подскакивая на постели. — Откуда? Да оттуда, что это я, с семью болтами и стальным штырём в спине, тут перед тобой, малолетний засранец, стою, а не ты. Достаточно доводов о том, откуда я знаю, что это такое?! — Дениса слова Головина задели, вернули жестоким броском в то время, когда единственное, что он мог делать — это лежать, смотреть в потолок, считая на нём плитки, пальцами перебирать катетеры капельниц, чтобы успокоить себя и быть уверенным, что руки не потеряли чувствительность.       Денис шумно выдохнул, опустил плечи и отошёл к широкому окну, проведя по лицу рукой. Не вовремя он вернулся и вспомнил об этих пережитках прошлого.       Он успел изучить примерное количество цветных крапинок на каждой потолочной плитке, посчитать, сколько раз за час пиликает армада аппаратуры возле него. — Пап… — сипло произнёс Денис, уже ощущая, как к горлу подкатывает комок. Над ним откуда-то сбоку вырос мужчина плотной комплекции, в очках, фланелевой клетчатой рубашке и темных джинсах. С синяками под глазами, небритый и с кофе в руке, он больше походил на студента медицинского университета. Черышев пошевелил пальцами, пытаясь нашарить его руку. — Что такое? — мужчина озабоченно вскинул бровь и зажал ладонь сына между своих. Сухие, шершавые и теплые, они ничуть не изменились за десяток лет. Черышев помнил руки папы именно такими с самого детства, когда он, любимый отец, поднимал его на руки и кружил, кружил, кружил, а Денис смеялся, как колокольчик и просил «Давай ещё, папа! Выше, папа, выше!». — Я хочу ходить, — прошептал фигурист, облизывая потрескавшиеся губы, которые жгло от слёз. Денис тяжело и судорожно выдохнул, и с усилием повернул в сторону отца голову, — Ходить, кататься. — День, мой хороший. — Ночь, пап, — съязвил парень, от усталости закрывая глаза, — Я ходить хочу, своими ногами, чтобы не стать вам обузой. Я семью хочу, пап, — Черышев открыл глаза вновь, вглядываясь в лицо своего отца. — Денис, мальчик мой, не говори так. Даже если… врачи не смогут, мы с мамой тебя заберём, — мужчина присел на корточки у кровати. — Пап, — Денис нахмурился, тяжело выдыхая. — Не перебивай, когда говорят взрослые.       Молчание длилось от силы полминуты, но за эти полминуты перед глазами мужчины пронеслись картины, которые впору бы забыть, но не получается. — Твоё дело, — Денис сделал вдох поглубже. —  Извините, я же не зна… — Не перебивай, когда говорят взрослые, Головин, — рявкнул тренер, вскинув тонкий длинный палец, — после этого у меня с тобой разговор короткий. Твоё дело, говорить да, или говорить нет. Это будет сугубо твоё решение о том, продолжать спортивную карьеру или вернуться к человеческой жизни, — Денис вернул Александру на колени планшетку с договором и ручку, а сам вернулся к окну, бесцельно копаясь в телефоне.       Саша смотрел стеклянными глазами то на мужчину, то на планшет с прикреплённым к нему договором, который уже сидел в печёнках. Вытерев лицо, он дрожащими пальцами поднял ручку. — Пусть, — одно слово, а прозвучало оно как отмашка к действиям. Головин вслепую, почти не глядя, оставил размашистый росчерк на одной из строк договора. — Что? — Денис нахмурился, встав к Саше в вполоборота, так, что фигурист теперь видел его профиль. Линия челюсти, внезапно ставшая совсем острой, скула, тонкая полоска губ. Таким он походил на скульптуру святого из таких старых храмов в Европе, где любил бывать Сашка.       Фигурист тяжело выдохнул и опустил голову. «Только бы не заплакал вновь» — подумал Денис. — Пусть делают, что посчитают нужным, — Черышев улыбнулся уголками губ, едва заметно, чтобы не обидеть парня. — Пап, пускай делают всё, что необходимо, я вытерплю, — Денис попытался натянуть на губы улыбку, чтобы хоть так успокоить взволновавшегося отца. Но по щеке уже сползла слезинка, затем ещё одна, ещё и ещё. — Сынок, тише, успокойся, ч-ш-ш, — отец всеми силами старался не впасть в истерику сам и унять уже начавшуюся у сына. — Пап, ну хоть ты… — Что «хоть я»? — Не разводи драму и не делай вид, что всё хорошо есть и будет, — спортсмен тяжело выдохнул и вновь прикрыл глаза. Здесь, в палате, в куче катетеров и механизмов, усталость чаще брала верх, заставляя лежать ничком. — Денис, ну зачем ты так с собой? — лицо отца приобрело страдальческое выражение. — Я даже дышу не сам. За меня, — он бросил короткий взгляд в сторону аппарата ИВЛ, — вот это дышит, — мужчина с ужасом про себя отметил, что Денис прав. — Прости, я не могу. Тяжело. Я хочу отдохнуть и поспать, — Черышев отпустил отцовскую ладонь, и закрыл глаза. Денис, лежащий на больничной койке, в кислородной маске, под несколькими капельницами с сильнейшими обезболивающими был не Денис. Дмитрий Черышев привык видеть своего сына на льду совершенно иным. Сильный, быстрый, гибкий и музыкальный, он напоминал собой древнегреческое божество, солнечного Аполлона с лучистой улыбкой. Сейчас же Денис был похож на свою тень, на далёкий отголосок самого себя.       Дмитрий развернулся и вышел. Он мог снести и вытерпеть всё, но видеть своего сына таким он был не готов.       К двери палаты подошёл высокого роста врач в хирургическом костюме и, глядя на парня сквозь стеклянную вставку, тихо хмыкнул. — Я поставлю его на ноги. — Что, простите? — А, здравствуйте. Лечащий врач, нейрохирург, Дзюба Артём Сергеевич, — мужчина стянул с лица маску, снял перчатку и пожал Дмитрию руку. Черышев старший смотрел на новоявленного доктора с недоверием. Артёма это нисколько не задевало. Он уже успел обрасти своего рода панцирем. — Мы вставим в его позвоночник, в необходимое место, титановую конструкцию из штыря, болтов и ещё кое-каких деталей. — Каких? — Не суть важно, всё равно сами вы их изготовить не сможете. Так вот, эта конструкция будет помогать его позвоночнику. Это будет своего рода новый каркас, — нейрохирург сложил крепкие руки на груди. Оставался ещё один нюанс. — А ходить? Кататься? — Ходить он будет преспокойно, бегать даже, но не кататься, — Артём покачал головой, разводя руки. — Но, подождите, но Плющенко же… — Дмитрий опешил. — Плющенко — это Плющенко. У него за несколько операций — семь болтов и один штырь, а у вашего сына за одну. Некорректно сравнивать эти два случая, — Дзюба начинал раздражаться. — Но он очень хочет кататься, Артём Сергеевич. — Хочет стать инвалидом-колясочником, вы имели в виду? — Что? — Я о том, что если он возобновит карьеру, вновь встанет на коньки в качестве спортсмена, то останется на всю жизнь инвалидом. Его позвоночник просто не вынесет таких перегрузок, — Дмитрий стоял, словно громом поражённый. Для Дениса катание — это его отдушина, его всё. Отобрать это самое «всё» вот так просто не представлялось возможным. — Вы же ему сообщите? — с надеждой спросил Черышев старший. — Простите, с пациентами я предпочитаю не видеться, чтобы не начать питать к ним чувство жалости, — Артём покачал головой и удалился, оставив мужчину одного.