***
У Мокуами из-за чего-то на глазах появляются слезы. Сожаления ли, счастья ли… ответ на это не знал сам Бог, не то, что парень. Он ведь даже сам не замечает своих слез, просто вновь и вновь читает знакомое имя, норовящее спрятаться от него подальше, затеряться в соседних строчках. А ведь Мокуами даже не сразу разглядел, что написано после имени, так тревожащем его сердце. Танабэ Макото. МИР.012. Статус: жив, игрушка. И вот тогда в душе Мокуами расцвели цветы. Они покрывали яркими лепестками все его мысли, источали запах, заставляющий идти за ним, настолько дурманящий, что становилось плохо. Все для парня веяло новым, возобновленным… Молодой журналист поднимается, расправляет плечи, безумным взглядом обводит комнату. Теперь у него совершенно другие планы на этот вечер. Хоть он и собирался бежать, как только найдет хотя бы что-то, что могло являться зацепкой, его планам помешали вмешавшиеся воспоминания и эмоции, которых он так боялся около часа назад. Лицо Мокуами совершенно ничего не выражало. Организм пытался защититься таким способом — блокируя все выражения эмоций. Такое, пожалуй, встречается у многих, кого вам доводилось встретить до этого. Прятать эмоции не так страшно, если за маской безразличия что-то есть. Намного хуже, если за ней нет ничегошеньки, даже если и небольшого, практически незаметного чувства. К счастью, мой Мокуами не был таким — его переполняли эмоции, причем самые разные. Их волна заглатывала его с головой, блокировала дыхание, пыталась остановить движения и навсегда подчинить себе. Радость, печаль, страх, разочарование и гнев. Все это сплеталось в огромную паутину собственного сознания, и спокойствие исчезало как-то само собой. Мокуами с рвением пытается отыскать все больше материала. Все больше фактов. Собирает с пола листы, большую важность отдает перечню имен, думая, что сможет отыскать семьи этих мальчишек. Натыкается на множество химических анализов, отчетов. Особенно сильно поражают его рукописные заметки, в основном на другом языке, будто бы вырванные из текстов личного дневника. Особенно часто повторялось слово «amare», о значении которого парень мог лишь догадываться. Каждая буква выводилась старательно, округлым, большим почерком, иногда съезжавшим вниз. Это говорило о пессимистичном настрое пишущего, но для Мокуами это не имело никакого значения — он попросту не верил в то, что по почерку можно было узнать о человеке. В книгах, посвященных, в основном, механике, не было ничего полезного. Хоть они и выглядели так, будто их читали каждый день, они не внушали никакого доверия журналисту. Многие страницы из книг были вырваны или помяты, на пожелтевших листах виднелись заметки карандашом. Однако уже другим, более резким почерком, не похожим на тот, что был в письмах на полу. Из одной книги выпадает закладка. Это привлекло Мокуами в первые же мгновения, и инстинкты его не подвели. В качестве закладки использовалась фотография, на которой было изображено два человека. Они обнимались, но разглядеть лица было невозможно — их старательно закрывали чернила шариковой ручки, прочно впившиеся в поврежденную бумагу. Ясно было лишь одно — это были мужчина и женщина, и они чувствовали себя совершенно спокойно в объятьях друг друга. Журналист с интересом всматривается в фотографию, поворачивает ее, но ничего не находит на обратной стороне. Никакой подписи или даже пятна. Она была абсолютно чиста. Нет, не так — пуста, что обычно случается с фотографиями особенно заботливых и тревожных людей. Хозяин этой фотографии, наверняка, боялся испортить белейшее пространство, даже в порывах своего гнева, когда он пытался навсегда стереть с фотографии лица людей. Обычно так эмоционально поступают женщины, когда разрывают отношения с любимым мужчиной. Парень знал это, потому что примерно так же поступала его мать, когда наконец решилась поставить точку в отношениях со своим мужем. Мокуами поджимает губы, напрягается. Он ведь уже видел женщину здесь — одну единственную, и сомнений у него больше не осталось. Та, с серебряным огнем в глазах… она точно была здесь главной.***
Мокуами спешно выходит из кабинета. Оглядывается и с ужасом понимает, что не знает, как вернуться назад. Ведь он бежал, точно в беспамятстве, и даже не побеспокоился о том, что за ним мог кто-то следить, и совершенно забыл о том неприятном чувстве слежки, о том остром и холодном взгляде, который своей настойчивостью подчинял себе и заставлял бояться. Тут пахнет как-то по-другому, несколько иначе. Дышать становится тяжелее, и в нос бьет проклятый запах герани. Он, кажется, должен успокаивать, но парню становилось только хуже, а горло поражал кашель, и запястья с шеей как-то странно покраснели. Все открытые участки кожи, хоть и немного, но жгло, как если бы Мокуами находится вблизи огромного костра, и, играясь с ним, пытался зайти внутрь него. Ему это казалось пугающим, поэтому разум кричал о побеге, но теперь уж сердце заставляло его замолчать. Эмоции, наконец, одержали победу. Несмелые шаги как-то переросли в быстрые, не сколько пугливые, сколько волнительные. Мокуами всем сердцем желал наткнуться на верное решение, но мир не мог позволить погрязшему в собственных эмоциях человеку сделать правильный ход. В такие моменты, когда человек отдается чувствам и выходит за рамки собственного разума, Вселенная всегда бессильна — пуская все на самотек, она желает насладиться последствиями необдуманных человеческих поступков. Ведь, кто бы что не говорил, решения, спонтанно принятые человеком, истинно правильными являться не могут. И вот она, лестница. Та самая, ведущая вниз, к узкому проходу. Та самая, по которой было так тяжело подниматься, та самая, ступени которой давались с непосильным трудом. В конечном итоге, та самая, которая привела его в ту злополучную комнату. Но, в самом деле, молодой журналист был рад — рад до глубины души и благодарен всем богам и Вселенной, и, в первую очередь, был благодарен самому себе за то, что нашел путь назад. Как только Мокуами возвращается в помещение, наполненное людьми, он чувствует, что запах герани только усилился. Из-за этого парень прикрыл ладонью нос и рот, несмело ступил вперед. Ему казалось странным отсутствие здесь людей, следящих за порядком. Ведь любой, такой же журналист, как и он, мог украсть документы и распространить данные. Но почему тогда информации было мучительно мало?.. Внезапно у Мокуами все сошлось. И отсутствие охраны, и пронзительный взгляд на себе, и мучительно малое количество информации, и даже запах герани, так внезапно усилившийся. Их всех, любопытных, уничтожали. Самым жестоким способом. «Люизит…» — проговаривает про себя журналист, оглядывается по сторонам. Он надеялся увидеть распылители ядовитого вещества, но они, скорее всего, были где-то надежно замаскированы. Поэтому он ничего не увидел ни на стенах, ни на потолке. Название яда он заметил в химических анализах, на секунду насторожился и сразу же забыл об этом. Решив проклясть себя за свою оплошность позже, он ускорил шаг. Впереди находился одинокий робот. Он заправил свои черные локоны за уши и направил изумрудный взгляд прямо на журналиста, и не успел среагировать, когда тот прижал его к стене. Журналисту, как никогда, хотелось выведать месторасположение одного из существ, но он не знал, ведают ли роботы информацией друг о друге. Журналист замечает на тонком плече татуировку — МИР.409, нервно сглатывает слюну и громко спрашивает у игрушки: -Где МИР.012? — Его голос предательски дрогнул. Мокуами боится навредить этому существу, пусть оно и создано для подобного. Чуть вздрагивающая ладонь лежит на груди мальчишки, прижимает того к холодной стене. Парень чувствует биение роботизированного сердца, и как ровно вздымается навечно юношеская грудь. Влажная хлопковая одежда прилипает к нежной коже. Ткань была пропитана каплями яркой крови, не похожей на человеческую. Журналисту казалось, что робот должен хоть как-то среагировать на подобное — хотя бы моргнуть. Но тот лишь пронзал своего мученика безучастным взглядом, его яркий, неестественный цвет, будто бы в глазницы вставили два крупных изумруда, пробирал до глубины души. -Двенадцатого забрали тридцать восемь минут назад. На два часа. Хотите его забронировать? — Фальшивая, до ужаса услужливая улыбка показывается на загорелом лице. Она казалась отталкивающей и неприятной, словно неправильная линия посреди идеальной картины. -Нет. Просто скажи мне, где он. — Мокуами начинал злиться из-за наигранного тона собеседника. Ничто так сильно, как искусственные эмоции, не пугали и не оскорбляли его. Робот произносит важные для журналиста слова и указывает рукой в сторону — на коридор, погрязший в вульгарном приглушенном свете. Шепчет номер комнаты, будто боясь, и растворяется в толпе, стоило Мокуами отпустить его. Взгляд молодого журналиста начинает блуждать по лицам посетителей «Публичного дома». Они все выглядят счастливыми. Во всех жестах читается притупленное наслаждение, еще не успевшее надоесть. Как не до конца распробованная сладость — вот, чем на самом деле являлись услуги здешних игрушек. Но Мокуами не понимал одного — зачем все это? И что двигало той девушкой, когда она создавала этот нелегальный бизнес? Было ли это связано с теми записками и фотографией, выпавшей из книги? Ему оставалось только гадать. Игнорируя всех вокруг, парень делает пару шагов и уже не может остановиться. Ноги будто сами плывут по воздуху, прямо в указанном куклой направлении. Ему стоило торопиться, пока страх не сожрал его изнутри. Он мог умереть здесь в обоих смыслах — как человек и как личность. Оставить свое тело или свой разум на радость той девушке… ведьме. И почему он не понял раньше, что игра в войну уже началась? «Возможно, — думал Мокуами — мне не стоит доверять ему…». Да, ему в голову пробирались навязчивые мысли, которые обычно заглатывают разочаровавшихся во всем людей с головой. Эти скверные посланники страха, не ведающие о понятиях нормы. Выводящие людей до пика человеческих возможностей, дарующие пьянящие ощущения, без иглы которых та или иная личность больше не сможет прожить. Те самые мысли, которые заставляют людей сомневаться в окружающих, в себе и в самой Вселенной. И ничего, совершенно ничего не сдерживало эти мысли в душе Мокуами, его разрывало от многообразия эмоций, вырывающихся из сердца. Буквально через несколько секунд он вновь сможет увидеть того, по кому так долго проливала слезы душа. Он не мог представить, как должна произойти их встреча — казалось, что это всего лишь сон, и парню хотелось погрузиться в него навечно. И почему же он уже не замечал этих размышлений, пропускал через себя и поддавался соблазну? Будто бы сам дьявол старался заманить его поближе к себе, чтобы уж точно заполучить молодое тело навсегда. И это зло, такое явное и чистое, способное даже светиться — без труда подчиняло разум молодого журналиста, в котором боролись бесконечные эмоции. Сколько времени уже прошло, и сколько еще пройдет? Ответ не знал никто, даже Вселенная — она отвлеклась и с упоением разбиралась в сложном поединке эмоций, одинокого радовалась гневу, печали и счастью. Все в молодом человеке было свежо и естественно, било ключом, кричало о желании высвободиться, и как-то быстро вытеснило страх. Ему не оставалось места, как и всем остальным чувствам — они лишь царапали кожу, оставляли метки, и тут же исчезали, напоминая о себе кровоточащими ранами. Заветная дверь как-то быстро оказалась прямо перед журналистом. Она была слегка приоткрыта, и поэтому на стену и пол падал приглушенный теплый свет. Внутри были видны два темнеющих силуэта, и у Мокуами странно прожгло сердце, стоило ему подумать о том, кто и что делает сейчас с тем, к кому должны относиться с нежностью и аккуратностью. Чтобы не разбить невинность на кусочки, не повредить хрупкое тело и душу. Он заглядывает внутрь аккуратно, чтобы его никто не заметил. Его руки дрожали, и действие отравляющего вещества все напоминало о себе, не давая сосредоточиться на делах. Журналист бросает мимолетный взгляд на свои руки и, опираясь о стену, по орлиному наблюдает за существами внутри. Могло показаться, что внутри находится юная девушка и взрослый мужчина, но было это совсем не так. В помещении, на коленях, стоит робот. Мужчина поднимает его за волосы, светлые локоны путаются между коротких пальцев. Тянет, кажется, с ужасной силой, рывком поднимая хрупкое тело с пола. Из носа и рта куклы течет рубиновая жидкость, чуть темнее человеческой крови. Во взглядах обоих читается неописуемое наслаждение, что вселяет страх и отвращение у журналиста. Но как только мужчина бросает мальчишку на кровать и отворачивается, чтобы схватить что-то, что может принести еще больше увечий юному телу, покрытое веснушками лицо куклы искажает боль. Всего на несколько секунд, но неестественное наслаждение спадает с его лица, и он будто бы становится человеком со своими, настоящими эмоциями и чувствами. И что-то у Мокуами внутри разбивается на куски, плавится под жаром гнева, вызванным пониманием. Да, возможно, они и роботы, но ведь они все чувствуют — и боль, и наслаждение, и даже отвращение. В этом парень уже не сомневался, и к горлу поступил какой-то ком, из-за которого невозможно было даже дышать. Еще несколько секунд наблюдения за подобными издевательствами, и его бы точно уже никто не смог остановить перед тем, как он налетит с кулаками на похотливую свинью. Но он старался сдерживаться, чтобы, наконец, дойти до конца. Мужчина поднимает плеть и нагло ухмыляется, перекладывая ее из одной руки в другую. Она выглядит устрашающе, и в глазах робота огоньком бушует страх. Юный взгляд безумно бродит по телу мужчины напротив — именно таким желал его видеть заказчик. Слишком человечные эмоции пугают Мокуами. Этот робот… он ведь точно все чувствует? Мощная мужская рука замахивается с плетью в руках. Как только кожаные хвосты достигают нежной кожи, мальчишка вскрикивает, а его лицо искажается от боли. Место удара краснеет, и в ту же секунду вниз по молодому телу стекает кровь. К черту! Это была последняя капля! Мокуами бездумно срывается с места, чувствует, как в венах закипает кровь. Обувь немного скрипит, будто возмущенно крича от резких движений. И журналист, внезапно чувствуя тяжесть в руках, наносит точный удар в челюсть. Он не рассчитывает свою силу, так что мужчина, не ожидавший такого, падает на пол. Он даже не успевает сообразить, что произошло, как голос Мокуами сотрясает комнату: -Вставай! — рявкает парень, приближаясь к роботу. Последний с рвением спускается с кровати, потому что чувствует в голосе незнакомца власть. Мокуами встречается глазами с куклой. Сердце у него разбилось на миллиарды мельчайших кусочков, превратилось в крошку, как только в глазах блондина стала заметна пустота… ведь еще совсем недавно он видел в них искры, хоть, в основном, и поддельные, но все же искры чувств, придававших сил. Он, кажется, был старше Мокуами на десяток лет, ибо будущий журналист учился только в младших классах, когда его любовь оканчивала старшую школу. Тогда он казался мудрым, очень добрым и таким нежным… но сейчас, сохранив всю ту же юность подростка в своем роботизированном теле, он выказывал не что иное, как огромную стеснительность и наивность. Не сказать, что Мокуами разочаровался — детское впечатление всегда так обманчиво, и парень к этому привык. И почему-то молодой журналист даже обрадовался. Ему было так приятно додуматься до такой суровой истины, открывшей ему глаза на многие поступки своей любви. Тяжело, действительно тяжело воспринять все в раз по-новому, но Мокуами пытался свыкнуться с новыми мыслями как можно скорее, ведь это было не таким важным, как способ побега из «публичного дома». Карта в голове никак не строилась, не было ни малейшей идеи, как незаметно можно покинуть это место. -У вас здесь есть запасной выход? — уже тише спрашивает Мокуами, хватая мальчика за руку. -Есть… показать его? — сладкий, спокойный голос. Он даже не понимает, что происходит. -Показывай!***
Стрелки часов догоняли и обгоняли друг друга по кругу. Как всегда, привычно, с характерным звуком, часовая стрелка встала на самом верху, на отметке «12». И со щелчком наступило новое «сегодня», ничем не отличающее от спешащего в никуда «вчера». Йоджи взволнованно вздыхает, потирает руки. Он остался один в родительском доме, и с замиранием сердца ожидал услышать шаги снаружи. Ни брата, ни матери не было уже большое количество времени, и он даже предположить не мог, что происходит. Воспоминания терзали его взволнованную душу. Он боялся за жизни своих родных, представляя в голове самые страшные картинки. Особенно неприятным были мысли о долге его матери. Ведь та девушка могла просто напросто прострелить голову его матери и брата, что сделала три дня назад с рукой отца. Погрязший в тишине дом разбудило шуршание газеты. Журналисты «Крыла аиста» работали не покладая рук, без страха, даже лишившись на неделю одного члена команды. Йоджи задумался об этом — ведь Мокуами никогда не рассказывал о своих коллегах. Мужчине даже показалось, что его брат не считал остальных журналистов хорошими работниками, но это было не так. Молодой журналист всегда с восхищением смотрел на своих коллег, и это было видно по блеску в его глазах. «Отношение со столицей стали более напряженными, чем несколько дней назад. Многие предполагают, что мафиози поставляют к нам огромное количество запрещенных веществ. Можно догадаться, чем это все грозит. Мы все умрем из-за гражданской войны?» — Йоджи пробегается глазами по пестрящим строчкам, и где-то внутри него зарождаются нотки холода. Прямо под диафрагмой страх щекочет нервы, перебегает вниз, к животу и медленно спускается к ногам. Хочет довести до обморочного состояния, желает забрать в свои холодные объятия. Мужчина нервно сглатывает слюну. Да, он действительно боялся смерти — но не своей. Ему даже не хотелось думать о том, что близкие ему люди могут погибнуть. Он был готов стоять грудью за семью, но на убийство он, все же, никогда бы не пошел. Он всегда это знал.***
Счет шел на секунды, когда два молодых человека выскочили из погрязшей в похоти комнаты. Мокуами несколько раз чуть не потерял равновесие из-за скорости бега робота. Они будто составляли одно целое, союзом ладоней подтверждая это. Они не расцепили рук даже тогда, когда оказались на улице. Бежали настолько долго, насколько это было вообще возможно. А зачем бежали — не понимали, просто дали волю сумасшествию, погрязли наполовину в снегу и совсем скоро оказались в своеобразной ледяной пустыне. С неба хлопьями падал снег, закрывая луну и звезды, а где-то вдалеке почти незаметно лежала лента железнодорожных путей. Робот резко останавливается и упирается ногами в землю с силой, казалось бы, сильно превышавшей человеческую. От неожиданности Мокуами почти теряет равновесие, и следы на снегу путаются лишним десятком других. Он разворачивается, желая узнать причину остановки. Набирает полную грудь воздуха, чтобы разразиться в гневном вопросе, но ему не дают сказать и слова: -Система слишком сильно охлаждена! Может произойти обморожение! — с детским страхом в глазах робот шепчет человеку, сжимает его руку в своих ладонях… правда, ведь его руки сейчас такие холодные, хотя совсем недавно были по-матерински теплыми. -Ты еще и охлаждаешься… — раздраженно произносит Мокуами, ужасаясь такой похожести куклы на человека. Парень секунду вглядывается в веснушчатое лицо, пробегается по нему глазами. Немного над чем-то раздумывает, боясь сделать неверный шаг. А после буквально срывает с себя шарф и тонкое для такой погоды пальто. Сам остается в хлопковой рубашке, но, стоит сказать, он совершенно не думал о себе в тот момент. Ему было важно согреть, пусть, наверное, и не совсем живое, но существо напротив него. Поэтому на роботе почти сразу появляется верхняя одежда журналиста, она ему несколько большая — рукава пальто закрывают руки почти до кончиков пальцев. Мокуами вспоминает еще кое о чем, засовывает руки в карманы пальто, предварительно заставив робота приподнять свои. Оттуда уже достает черные кожаные перчатки, протягивает существу напротив. Да, они не так уж и сильно греют в морозную погоду, но это было хотя бы что-то. Блондинистое существо озаряет своего «похитителя» благодарным взглядом, наполненным настоящей искренностью. Его кожа выглядела болезненно бледной, а на лице все еще яркими пятнами выделялись следы избиения — это, кажется, теперь навсегда останется в памяти Мокуами. Тяжело ли приходилось этому существу? Он был создан для этого, и, скорее всего, не видел и не слышал ничего другого. Ему просто не с чем сравнить. Сердце у Мокуами облилось кровью, как только он подумал об этом. Кукла попала в руки заботливого человека, о чем даже мечтать не могла. И этот человек собирался приложить все усилия, чтобы показать ей, безвольной игрушке, другую жизнь. -Но как же Ваша система? Она ведь тоже может замерзнуть! — взволнованные слова робота вмиг выводят журналиста из состояния транса. -Моя система будет в порядке — журналист измученно улыбается, пытаясь этой улыбкой придать сил идти дальше. Только вот себе или кукле напротив — он не знал. Ему хотелось бы верить в себя, в свои силы, но страх, терпеливо дожидающийся очередного наплыва мыслей, незаметно проскользнул с ними внутрь, подчинял себе сердце, душу, легкие, сжимал органы в тисках, переворачивал их, сжимал, и где-то внутри зародился такой неестественный холод… А в глазах робота выражается необыкновенное счастье, что горело ярчайшим огнем и совершенно не хотело потухать. Вот, что на самом деле могло придать сил Мокуами. Он вновь влюбился, только уже не в человека — в его копию, ту самую, из детства. Но парню не хотелось видеть в нем того самого, разжигавшего чувства ранее. Это было совершенно другое существо, чей характер был выведен до абсолюта — в нем не было ни единого изъяна, … хотя изъян все-таки был, и выражался в его поддельной идеальности, как в маске, приросшей к лицу. Ее хотелось содрать, обнажить настоящие чувства, оставить их оголенными и сжимать все крепче хрупкое тело, дрожащее из-за страха, в своих руках. -Ты ведь МИР.012? Не возражаешь, если я буду звать тебя просто Мир? — Мокуами поддается на счастливую улыбку куклы, улыбается в ответ. -Конечно, Мокуами. — тихо и одновременно быстро с губ робота падает фраза. Парень даже не успевает осознать, что он не называл своего имени. Горячие слезы стекают по щекам, обжигают больше душу, чем кожу. Макото, тот, кто стал шаблоном для этой игрушки, отвечал точно так же на все просьбы будущего журналиста. Неужели они все помнят?..