***
Перед глазами у Йоджи уже почти три дня мелькала странная картинка, смысл которой у мужчины в голове не укладывался до сих пор. Он застал свою мать вместе с отцом и еще одной девушкой. Ему было нужно посетить город, но сейчас мужчине казалось, что лучше бы он никогда не был там. Это было похоже на старинную фотографию с тремя черными силуэтами. Небо потемнело, показались первые звезды, на блестящий снег, окропленный каплями крови, падал свет уличного фонаря. Он, точно живой, возвышался и тянулся к небу тонкой линией, ему не было совершенно интересно, что происходит перед ним. По щекам женщины тек ручей горьких слез, она упала на колени перед девушкой в сером пальто; последняя в дрожащей руке держала пистолет, пыталась, кажется, собраться с мыслями, но ей мешал непрекращающийся плач. — Я не прощаю должников. — Отрезала девушка на душераздирающие мольбы о прощении. Ее голос казался строгим, но в глазах трепетало сожаление. — Вы можете мне что-то предложить в обмен на такую огромную сумму? Девушка медленно опускается на корточки к несчастной женщине, краем глаза наблюдая за раненным в руку мужчиной. Тот и слова не может вымолвить из-за болевого шока, девушка с упоением читает в его глазах животный страх. Она кладет холодные руки на женские сухие плечи, на которые было взвалено так много… -Послушайте… всего один Ваш выстрел, и я больше никогда не появлюсь Вам на глаза. Вы больше никогда не… -Нет! — Испуганный женский крик останавливает девушку, и она мгновенно понимает, что ее собеседница не настроена на выгодную для нее же сделку. -…У вас остался лишь месяц. Йоджи все просматривал и просматривал эту ситуацию в своей голове, не хотел и в то же время принимал случившееся. Мужчина не мог понять, что за девушку он видел. Отец задолжал ей большую сумму денег, втянул в это мать? Или же мать была виновницей? Как долго это продолжалось? Вопросы терзали душу и разум Йоджи. Он не хотел беспокоить членов своей семьи, поэтому старательно прятал эмоции за одной из своих масок.***
Мокуами знал не так уж и много об этом заведении. В основном информацию он получал из статей других журналистов, которым посчастливилось разузнать хотя бы что-то. Однако фактов все равно было мучительно мало. Многие твердили, что всем «публичным домом» управляет лишь один человек, что у Мокуами вызывало недоверие и страх. Если это было правдой, то молодому журналисту трудно было бы бороться с таким человеком. Ведь только сильный во всех смыслах человек осмелится создать нелегальный бизнес и с рвением каждый раз отбиваться от властей, особо любопытных лиц и полиции. То, что подталкивало парня идти вперед, люди в повседневности называют любопытством. Любой журналист, и Мокуами в том числе, выделяется в толпе ярким желанием узнавать что-то новое, дарить это людям. Кажущаяся лишь тяжелым заработком работа, взваленная на плечи журналистов, обычно оказывается мечтой для многих, кто в душе еще ребенок. Он делает шаг, второй, третий, быстро накидывает пальто и обвязывает вокруг шеи ярко-желтый шарф. Вспоминает, как сам вязал его еще много лет назад, благодаря схемам госпожи Каран. Глубоко вздыхает, набирая полную грудь уверенности, и выходит из дома незаметно для всех. Яркое солнце лишь мешает своим светом, совершенно не согревает. Мокуами недовольно щурится и пытается оградить лицо от палящего солнца, затянутой в кожаную перчатку, рукой. Хоть он и любил природу этих мест, яркий свет он ненавидел всей душой. Парню бы стоило радоваться, что он его видит, но все же, Мокуами есть обычный человек, которому не в радость резкие перемены. На тропинке появляются торопливые следы: они тянутся вплоть до железнодорожной станции легкими прикосновениями к снегу, земле, а после пропадают и появляются снова лишь где-то в городе, на другой, более оживленной станции. Их обладатель провел очень много времени в поездах до этого времени. Запечатал в сознании вид бегущей куда-то природы. Или, возможно, бежал он сам… Мокуами оказывается в городе достаточно поздно. Он не считал, но ему казалось, что ехал он около двух или трех часов. Скорее всего, он был прав, ибо солнце заметно изменило свое положение. Это заставило парня немного побеспокоиться, ведь, успеет ли он закончить свое дело вовремя, он не знал. Скорее всего, — думал он — придется возвращаться пешком. Но нельзя спешить с выводами, я постоянно об этом твержу. Любой, даже самый незначительный, но поспешный вывод, может повлечь за собой проблемы. Меня всегда расстраивает, когда люди позволяют себе судить других по первому впечатлению или продумывать лишь один вариант развития событий, когда их может быть превеликое множество. К моему великому сожалению, мой Мокуами в большей степени был таким человеком.***
Расположение «публичного дома» знал каждый житель города, поэтому Мокуами смог без труда найти его. Улицы в этом районе города казались заброшенными, если бы не громкие голоса и большое количество людей, спешащих куда-то вглубь темных улочек. Журналист спешит за ними, но почти сразу же останавливается, когда понимает, насколько много людей посещают это местечко. У входа, оформленного совершенно невзрачно, стоял высокий и сильный мужчина, впускавший людей внутрь. А самих людей было намного больше, чем можно было себе представить. Мокуами бросает взгляд на огромную толпу и ужасается — неужели все эти люди пришли сюда за одним и тем же? К самому нутру подобралось отвращение, так и норовившее пощекотать все органы внутри и переставить их с места на место. Мокуами, поколебавшись несколько секунд, занял очередь и прикусил губу, погружаясь в свои противоречивые ощущения. Если несколько дней назад журналист по определению ненавидел всех, кто посещает «публичный дом», то сейчас он сам стоял в очереди на право проникнуть внутрь загадочного места. Однако это было действительно важно — парень так хотел думать, и ради этого продолжал искать оправдания своему поступку. Тут же все мысли пропали, стоило на горизонте появиться девушке в огромном сером пальто. Оно было ужасно ей велико, но девушка, видимо, не обращала на это никакого внимания. Она просто пыталась согреть себя, растирая ладони. Девушка выглядела нелепо, будто бы только родилась, и не только из-за большого размера пальто. Несмотря на сильный мороз, на ней практически не было одежды, она шла на высоких каблуках по снегу, а из пучка рыжих волос неловко выбивались длинные пряди. Ее нельзя было назвать красавицей, но Мокуами поразили ее серебряные глаза, выглядывающие из-под очков — в них так и горел огонек горделивой уверенности. Свет этих глаз отдавал каким-то сумасшествием, завлекал все больше. На ее скуле виднелась ссадина, а нижняя губа была разбита. Молодой журналист даже не заметил, как многие мужчины в толпе начали возмущаться — девушка без труда подошла к входу и проникла внутрь здания. Понятно стало сразу — эта девушка была кем-то важным для этого заведения, однако кем именно она являлась, узнать только предстояло. Мокуами поджимает губы и ожидает своей очереди. Очередь до молодого журналиста дошла неожиданно быстро. Но он тут же пожалел о том, что вообще пришел сюда — ему пришлось встретиться взглядом с одним единственным охранником, которого приметил еще перед тем, как смешаться с толпой. Он так сурово смотрел на журналиста, что последний начал проклинать себя за все свои действия. И дураку понятно было, что парень слишком сильно выделялся на фоне остальных посетителей. Охранник был точно под два метра ростом, его сильные мышцы не мог скрыть даже деловой костюм. Он осматривал Мокуами с головы до ног, и последний по-настоящему понял, что означает выражение «сердце в пятки ушло». Еще секунда, и журналист был готов сорваться с места — ему показалось, что его уже раскрыли. — Вы первый раз здесь? Что же, приятного вечера! — Радушно улыбается тот, кто еще секунду назад внушал парнишке страх, и почти заталкивает испуганного журналиста внутрь. Мокуами, воодушевленный легким проникновением в здание, слабо улыбается самому себе, боясь представить то, что его может ожидать. Он беспокойно осматривает помещение, в котором находится, краем глаза замечает видеокамеру, но не подает виду, чтобы никто ничего не заподозрил. Не было чего-то необычного — лишь серые стены и длинная лестница, ведущая вниз. Журналист спешит, спускается. Ему нужно найти хоть что-то, что может подтолкнуть на верный ход мыслей. Хотя бы один шанс на встречу… Мокуами почти неслышно молит всех богов о помощи, ведь он зашел слишком далеко, чтобы сейчас остановиться и повернуть назад. Ему было страшно — о да, еще как. Он почти задыхался, будто бы этот страх тянул его под воду, к самому дну, не давая всплыть. Но ноги сами шли вперед, заставляя Мокуами поверить в то, что он все сможет. Он еще раз повторяет про себя весь план действий. Надеется на удачу, свои силы даже не рассматривает. Перед взором журналиста предстает то, что верующие назвали бы настоящим Адом. Кругом сладострастия, запирающего все чувства, кроме одного животного желания стать обладателем чьего-нибудь тела… Мокуами теряет дар речи. Все, что он увидел, и правда напоминало круги Ада, причем больше всего душу захватывала именно атмосфера, созданная будто бы искусственно руками мастера, знающего свое дело. Как рукой художника, уверенно держащего кисть, здесь творилось своеобразное искусство. Скульптуры тел, раскрывшись в похотливом танце, вспыхивали на секунду и переменяли свое положение. Все здесь дышало дороговизной и вульгарностью. Пурпурный свет как-то странно действовал на общее состояние организма, старался подчинить и раскрыть потайные желания. И противостояние было излишним, как казалось каждому, кто попадал в эту паутину разврата. Мимо проходит — нет, скользит по воздуху — существо, от которого так и веет вульгарностью, умело переплетающейся с невинностью в жарком танце. Нимфа, не иначе, но только журналист готов поклясться, что здесь нет ни единой девушки, кроме той, рыжей, что зашла недавно внутрь. Парню вместе с ужасом приходит точное осознание того, почему это место так популярно среди одиноких мужчин. Он на секунду забывает, куда ему нужно. Дурманящий запах алкоголя и, что странно, герани, заставляет Мокуами отказаться от мыслей, и тот почти протягивает руку к этой яме, желая упасть вниз, как можно больше погрузиться в свои ощущения. Однако это желание быстро развеивается — парень не готов так быстро терять рассудок. Ведь он все еще способен видеть похотливых свиней, их покрасневшие лица и, дрожащих под ними, хрупкие тела. Журналист вглядывается в лицо одной из многочисленных кукол. Это существо следовало бы назвать роботом, но он не мог этого сделать, ведь они все были так похожи на людей, их эмоции были так однотипны, но так естественны. Радость, умиление, восторг… но не было ни одного лица, выражавшего отвращение или страх. Идеальные, пожалуй, игрушки на одну ночь. Он недовольно хмурится, как только замечает на себе чей-то цепкий взгляд. Оборачивается, пытается разобраться, в чем дело, глазами ищет человека, который бы мог так жадно прожигать его своим взглядом. Однако его попытки найти интересующего его человека тщетны — вокруг него слишком много людей, чей взгляд мог упасть на тонкую фигуру молодого парня. Мокуами поежился, представляя себя на месте одной из кукол. Ему становится действительно не по себе, тысячи мурашек, словно иголки, шутя, пробегают по его спине. Безумно хочется убежать из-за внезапной паранойи. Под выдуманными взглядами хочется спрятаться куда подальше, чтобы никто не видел, чтобы остаться наедине с собой… Журналист легко проходит сквозь толпу, почти зажмуривая глаза. Неприязнь никуда не делась, из-за чего каждый раз его сердце пробирает отвращение, когда он сталкивается с чужими намокшими телами, разгоряченными в порывах страсти. Куда ему нужно? Он глазами ищет что-нибудь, что может являться кабинетом главного здесь человека, складским помещением, да что угодно, что могло бы дать какую-то зацепку… замечает узкий проход, лестницу наверх, дверь, дверь, еще одну дверь, коридоры, мелькающие перед глазами; в конечном итоге он наткнулся на комнату, которая его привлекла…***
Мокуами тяжело дышал, а горло странно жгло. Он вообще не понимал, зачем пришел сюда, будто бы за его действиями не стояло никаких обдуманных решений, строго взвешенных «за» и «против». Подумать только, он забыл весь план действий, просто оказавшись там, где ему быть не следовало. Молодой журналист осматривает комнату, совершенно небольшую, мебель в которой поставлена слишком близко друг к другу. Но все кажется таким хрупким, будто бы от одного прикосновения все должно было сломаться: и стол с важными бумагами, и шкафы, наполненные умными книгами, и даже небольшой диван, а так же все, что было разбросано в комнате. Вся эта небрежность казалась какой-то детской и почему-то отталкивала. Парень опускает взгляд на пол, с интересом заглядывает в помятые листы бумаги. Большее количество из них являлось отчетами, непонятными документами, химическими анализами. Но цепкий взгляд журналиста в любопытстве упал на три листа, скрепленные между собой одной цветной скрепкой. Холодеющие пальцы поднимают бумаги с пола, жадный взгляд изучает каждую строчку. То, что издалека казалось чем-то загадочным, на самом деле оказалось перечнем каких-то мужских имен. Однако Мокуами зацепило лишь одно. Танабэ Макото. Что-то внутри у Мокуами лопается, рассыпается в душе звездопадом, царапает сердце и не дает успокоиться. Не так ли звали сына госпожи Каран — его первую любовь?***
Он вновь поднимает чистые, нежные глаза к лазурному небу. Пухлые, покрасневшие губы расплываются в невинной улыбке, присущей детям. Он загадывает желание — простое, приземленное, именно поэтому он уверен, что оно точно сбудется. Пытается согреть ладони, спрятанные в кожаные перчатки, складывает их в молитве, сплетает пальцы в замок — волнуется. Никогда, возможно, он не испытывал столь сильных эмоций до этого момента. Конечно, он понимает, что теперь он может видеть небо каждый раз, когда пожелает, однако ему казалось, что это нереально. Он боялся поднимать взгляд к небу, хотел растянуть удовольствие еще на немного. Спокойные глаза отражают все небо целиком, поглощают его, стараются запомнить каждый оттенок голубого небосвода. Он с отчаянием хватался за каждый миг, проведенный на улице, так, как будто это его последний день в этом мире. Наблюдает за облаками, пытается разглядеть в них причудливые образы, однако не может. Он никогда не мог понять, как люди распознают в облаках какие-то силуэты. — Ладно, пойдем уже. Холодно… ты ведь теперь чувствуешь. — Да.