thanks, I'll remember it.

      Тёмная атмосфера проявочной искажается под ярким светом прожектора, который неприятно слепит глаза. Я пытаюсь отвернуться в сторону, но спастись не получается: с другой стороны светит точно такой же. Разглядеть что-то удаётся с большими усилиями: любой поворот головы или взгляд в другую сторону заставляет сощуриться или и вовсе закрыть глаза. Через некоторое время я, наконец, более-менее прихожу в себя и могу грамотно и с расстановкой рассмотреть всё, что находится в просторном помещении.       Как-то рефлекторно хочется встать, но, опять же, не могу: руки и ноги крепко привязаны к стулу. Классно. Недалеко от меня располагается двухъярусный стол на колёсиках, содержимое которого не то, чтобы не впечатляет, но даже отталкивает и вызывает ещё больший страх, чем прежде: непонятные сосуды с жидкостью, похожие на лекарства, множество шприцов, непонятная книжка, перчатки, пара чёрно-белых фотографий, лежащих слишком далеко, чтобы рассмотреть. Вновь возвращаю свой взгляд к бутылькам и хмурюсь: хоть и похожи они на лекарства, но это явно не то, о чём я думаю. Хотя бы потому, что рядом лежат шприцы. Интересно, кому это всё нужно? Кому нужна была я?       Я чувствую себя преступником, попавшим к дознавателю, но на деле я, наоборот, жертва. Жертва, совершенно не в тот момент попавшая в крепкие сети и теперь не способная выбраться из них. Слишком расслабленная и уставшая, я не могу даже закричать или позвать на помощь. На секунду в моём сознании зародилась мысль о том, что на крики мои всё равно никто не придёт, пусть даже и кричать я буду очень громко. Кажется, что я даже не буду способна сейчас подать хотя бы тихий голос: внутри всё будто бы размякло. Руки и ноги полностью ватные — я шевелю ими и пытаюсь выбраться, но из этого выходит лишь картина, наполненная нелепыми движениями. Я, как марионетка, которую бестактно дёргают за ниточки.       Когда я слышу шаги где-то за пределами комнаты, тут же напрягаюсь и зачем-то задерживаю дыхание. Пытаюсь казаться незаметной? Или же попросту делаю всё это из-за того, что очень страшно? В любом случае, жизнь меня к такому не готовила, и я совершенно не знаю, что делать в такой ситуации будет разумнее: просить о помощи криком, тем самым, возможно, привлекая к себе внимание неизвестного похитителя, или же сидеть смирно и молча ждать того, что будет дальше? Чаша внутренних весов склоняется в сторону второго, что неудивительно, варианта, и именно поэтому уже пятую минуту я молчу, продолжая тихо недоумевать и надумывать различные варианты завершения своей не такой уж и длинной жизни.       Кто там, за стеной? Виктория, которая звала меня в ≪Циклон≫, но я отказалась? Или Нейтан, с которым я не пожелала выпить пару недель назад? Или сразу оба? Эти двое вполне злопамятны, но не настолько, чтобы притащить меня в непонятное помещение и привязать ко стулу.       — Вот чёрт… — тихо произношу я, услышав, как шаги приближаются к двери. Сердце сжимается, дыхание затаивается, и я, полностью на момент лишённая какого-либо движения, внимательно смотрю на дверь, ожидая худшего.       Лёгкий щелчок, и дверь отворяется. Ранее беспокойный взгляд, устремлённый на выход, теперь сменяется обескураженным и сражённым, а челюсть будто бы свисает до пола. Смотря на человека, медленно идущего ко мне, я всё ещё не могу осознать, что это он, продолжаю ежесекундно хлопать глазами, пытаясь восстановить истинную картинку. Всё происходящее сейчас кажется сном, а мой похититель мог бы стать хорошим его завершением, чтобы с утра я проснулась, наполненная непередаваемыми шокирующими эмоциями, но головная боль именно в этот момент как будто напоминает мне о том, что сейчас всё вокруг — самая настоящая реальность и, к сожалению, не обычный ночной кошмар.       — М…мистер Джефферсон? — выдаю я, округлив глаза и подняв голову. Тяжело представить, но сейчас прямо передо мной стоит мой учитель, что каждый день обучения в академии хвалил мои необыкновенные успехи в области фотографии и всего остального. Мужчина напротив усмехается, и усмешка его сейчас напоминает мне злобную ухмылку. И почему я не замечала её раньше?       — С пробуждением, детка, — произносит Джефферсон, взглянув на меня сверху вниз. Не могу прочитать ничего в его взгляде: он будто бы стеклянный. Единственное, что я вижу в его тёмных глазах — это то, как чёртики отплясывают победный танец. Сам Марк Джефферсон именно сейчас напоминает мне человека из Преисподней, перевоплотившегося в культурного учителя: белая, немного смявшаяся, рубашка, идеальные чёрные брюки со стрелкой, дорогой ремень и лакированные ботинки, выглядящие ещё дороже. Наклонившись ниже ко мне, он берёт моё лицо за подбородок и поднимает чуть выше, заглядывая в глаза. — Не думал, что ты вообще проснёшься.       Что? Не думал, что я проснусь? Не ожидал того, что будет смотреть в мои живые глаза, наполненные страхом? Должно быть, я, действительно, многого не понимаю, но эту вещь понять сейчас сама я точно не в силах.       — Ты так послушно работала на фотосессии, — продолжает мужчина, отпустив моё лицо и подойдя к столу. Надевает перчатки. Он делает все свои движения настолько медленно и плавно, что мне кажется, будто бы всё вокруг замедлилось, будто бы меня специально мучают так долго, чтобы продлить какой-то странный момент. — Не ошибусь, если скажу, что ты была одной из моих лучших моделей, если не самой лучшей. У тебя талант, Джейд. Жаль только, что этот талант умрёт вместе с тобой в этой проявочной, но не беспокойся: он всегда останется со мной на этих прекрасных фотографиях. Кстати, хочешь взглянуть? — Джефферсон, натянув тонкие перчатки на руки, берёт со стола те самые чёрно-белые фотографии и кидает их мне на колени.       Смотрю на тёмные снимки уже без каких-либо эмоций, но внутри — настоящая буря, перерастающая в ураган. Как он посмел делать фото со мной без моего согласия? Тем более — такие. Положения, в которых я сижу, ужасно неестественные, а мой взгляд вселяет сущий страх. Что он сделал со мной? О чём я думала в тот момент? Почему не могла сопротивляться?       — Зачем вам это всё? Зачем вы делали такие фотографии? — со злостью в голосе спрашиваю я, подняв взгляд на Джефферсона. Он уже в который раз усмехается, берёт фотографии и возвращает их на стол. Я не горю желанием и стремлением смотреть на них снова, потому что всё, что они вызывают у меня — лишь жалость к самой себе и страх за оставшуюся жизнь. Я всегда знала, что Марк Джефферсон — загадочная персона со своими тайнами, но не могла предположить, что он ещё и псих и извращенец. Его фотографии всегда вдохновляли меня, но то, что я увидела минутой ранее, совершенно не похоже на искусство, которое я привыкла видеть в его снимках.       — Наиглупейший вопрос, который можно задать фотографу, — выдыхает мужчина, беря со стола упакованный шприц и открывая его. От таких действий хочется попятиться назад и вжаться в стену, но я не могу: всё ещё сижу, привязанная к стулу и совершенно недееспособная. Я даже говорить нормально не могу: голос дрожит, приходится захватывать воздух всё чаще, язык заплетаются, слова в голове путаются. Хочется сказать очень многое, но я не могу. Хотя бы потому, что боюсь. — Почему ты, Джейд, каждый день фотографируешь красоту, которую видишь вокруг?       Мне не хочется отвечать на этот вопрос. Он звучит глупо. Что я отвечу? Скажу, что мне нравится? Что готовлюсь к будущей профессии? Он без труда ответит мне точно так же, скажет, что получает эстетическое наслаждение, делая эти снимки. Абсурд. Не могу поверить в то, что взрослый мужчина веселится, фотографируя невинных девушек, не способных сопротивляться ему.       — Я позвоню в полицию, — выпаливаю я, начиная дёргаться на месте. Пытаюсь выбраться, потому что скотч, кажется, постепенно начинает расшатываться и медленно отходит от моих запястий. Джефферсон, наблюдая за моими действиями, ухмыляется и вновь возвращается к шприцу.       — А мне ты казалась очень умной девочкой, — начинает он, беря во вторую руку пузырёк с жидкостью. — Ты не сможешь выйти из этой комнаты и не сможешь позвонить в полицию. Тебя никто не найдёт, а если и найдут, то скинут твою смерть на передозировку наркотиками. Ты ведь — обычный подросток. Можно с лёгкостью сказать о том, что ты баловалась травкой и запрещёнными веществами.       Так вот, в чём кроется моя слабость на протяжение всего этого времени? Наркотики являются причиной провалов в моей памяти и причиной слабости, которую я испытываю сейчас? Джефферсон накачал меня наркотиками, чтобы я не могла сопротивляться ему.       — Отпустите меня, — голос дрожит, сердце бешено бьётся. Так страшно, как сейчас, мне не было ещё никогда. Не верится в то, что свою жизнь я закончу в этой комнате, обкачанная наркотой своим же преподавателем и наставником. Нет. Я точно не должна закончить всё вот так вот жалко. — Пожалуйста.       Чёртова Виктория.       Чёртов Нейтан.       Чёртов «Циклон».       Лучше бы сейчас передо мной стояли они, чем Марк Джефферсон, держащий в руках шприц и смотрящий на меня хитрыми глазами. Лучше бы я не пошла на ту дурацкую вечеринку. Лучше бы я осталась в общаге и спала в своей комнате. Впервые в жизни хочу оказаться там.       — Было бы очень приятно вновь увидеть улыбку на твоём лице, Джейд, — начинает Джефферсон, наполняя шприц содержимым сосуда. — Но я не могу оставлять своих моделей в живых после таких фотосессий. Это слишком опасно как для тебя, так и для меня.       Слёзы медленно скапливаются в уголках глаз, но я не хочу показывать ему, что плачу. Мысли пустеют, голова сама опускается вниз, глаза не хотят видеть того, что происходит прямо перед ними. Может, ещё не поздно что-то поменять? Может, стоит хотя бы попытаться?       — Я имею право на последнее желание? — тихо спрашиваю я, поднимая голову и тут же сталкиваясь со взглядом мистера Джефферсона. Кажется, на секунду это безразличие в его глазах сменяется любопытством.       — Конечно имеешь, — мужчина даже откладывает шприц на стол и, скрестив руки на груди, внимательно смотрит на меня.       В голове всё идёт полным ходом, мысли смешиваются в кучу, а я пытаюсь отобрать из них что-то наиболее разумное. Не слишком ли сильно я рисковала, когда просила последнее желание? И не слишком ли нагло будет звучать что-то сказанное из моих уст в таком положении?       — Так какое же твоё последнее желание? — он подходит ко мне, немного склоняясь над моим лицом и заглядывая прямо в глаза. Животный страх отходит на задний план, вероятно, из-за осознания неизбежности своего положения, и я, полная уверенной пелены в глазах, произношу:       — Потанцуйте со мной.       Я тут же недоумеваю от сказанного, как и сам мистер Джефферсон. Должно быть, он ожидал услышать что-нибудь по типу: «Позвольте мне признаться в любви одному человеку» или «Храните сделанные мной фотографии и не выбрасывайте их», но я пересилила все его ожидания. Мужчина усмехается, снимает перчатки и кладёт их на стол.       — Интересная просьба, — тихо произносит мужчина, освобождая мои руки от оков неприятного скотча, раздражающего кожу. — Я с радостью выполню её.       Неужели это — тот самый Марк Джефферсон, несколько часов назад похитивший меня и так изрядно поиздевавшийся надо мной? Неужели это — тот самый человек, ведущий у меня уроки искусства фотографии? Насколько много личностей уживаются в нём? Быть может, сейчас я увижу третью? Аккуратно выпустив мои руки из «кандалов», Джефферсон подходит к магнитофону и, кажется, включает первую попавшуюся радиостанцию. Помещение вмиг наполняется джазом, который обычно играет в лаунджах, а мужчина направляется ко мне, чтобы отмотать скотч от моих ног.       — Поднимайся, — Джефферсон даёт мне свою руку, за которую я аккуратно берусь и встаю со стула. Ноги подкашиваются почти тут же, но мистер Джефферсон не даёт мне упасть, вовремя поддержав за талию. Всё происходящее с каждой секундой становится всё более и более странным. Зачем ты делаешь это, Джейд? Зачем тянешь время, если знаешь, что конец будет неизбежен?       Мужчина ведёт меня в сторону от стула и рядом стоящего с ним стола на колёсиках, а затем вновь устраивает одну руку на моей талии. Мне неловко поднимать глаза или говорить что-либо, поэтому я всего лишь покорно кладу свою ладонь в его руку и начинаю медленно двигаться в такт расслабляющей музыке. Всё это так…необъяснимо? Непонятно? Сейчас я могла бы уже быть мертва, а Джефферсон собирал бы фотографии и заметал за собой следы преступления, но вместо этого он без какого-то раздражения медленно двигается со мной по проявочной, которая за сегодняшнюю ночь стала для меня сущим кошмаром. Вся эта ситуация попахивает какой-то книгой о Стокгольмском синдроме, но я тут же отгоняю эти мысли, пытаясь заполнить их чем-то более разумным.       — Почему вы согласились потанцевать со мной? — спрашиваю я, наконец-то подняв голову. Этот вопрос всё ещё остаётся для меня неразгаданным, а вот мистеру Джефферсону, наверное, всё ясно и понятно. — Неужели вы не думали о том, что я убегу или поверну всё против вас?       —Если честно, Джейд… Я и сам не знаю, — отвечает он, едва заметно усмехнувшись. Именно сейчас на его лице я вижу спектр всех тех эмоций, который за сегодня ещё не смогла увидеть: он то хмурится, то вновь приобретает спокойное выражение, то усмехается, будто бы подумав о чём-то, а иногда внезапно становится серьёзным. Человек-тайна. Тайна, покрытая мраком. Интересно, смогу ли я когда-нибудь разгадать её, и удавалось ли это кому-либо?       Марк Джефферсон всегда представлялся мне идеалом и объектом подражания. На него хотелось равняться. Хотя бы потому, что потенциал его вдохновлял всех и каждого, кто учится в Блэквелле. Я не стала исключением. Фотографии, сделанные им, завораживают и мотивируют, хочется трудиться так же, а затем вдохновляться уже своими работами. Он ходит, всегда держа спину ровно, никогда не откладывает важные дела и, что удивительно: всегда отвечает на телефонные звонки тут же, как только слышит их. Когда он сосредотачивается на чём-то одном, взгляд его зацикливается и будто бы фокусируется, словно объектив камеры. Возможно, если бы я не знала шокирующей подробности его жизни, я бы думала, что он идеален.       Стала ли я когда-то одной из тех девчонок, которые начали сохнуть по нему, как только он прибыл в Блэквелл? Я не знаю. Я не успела уловить тот момент, когда начала засматриваться на него гораздо дольше, чем нужно, когда медленно начала следить взглядом за его движениями и начала внимательнее вслушиваться в каждое сказанное им слово. Купилась ли я на все его комплименты моим работам и заметила ли то, что постепенно он начал дарить комплименты не только моим работам, но и мне? И почему я оказалась здесь? Эти вопросы навсегда останутся для меня неразгаданными.       — Знаешь, наверное, я просто хотел запомнить что-то хорошее в этой комнате, — произносит Джефферсон, немного погодя. Что он имеет в виду? Зачем ему хорошее воспоминание? И почему именно со мной? — Я был уверен в том, что ты просто захочешь искренне потанцевать со мной. Без задних мыслей, — он немного помялся на месте, чуть крепче сжав мою руку, а затем продолжил: — В последний раз.       Сейчас его последняя фраза уже не звучала, как приговор. В ней не было корысти или злости, насмешки или злорадства. Она прозвучала, скорее, как-то сдавленно, будто бы мистер Джефферсон совсем не хотел говорить её, но ему пришлось. Должно быть, мне, действительно, стоит просто насладиться тем, что в последние мгновения своей жизни я слышу красивую музыку и чуть ли не впервые в жизни танцую медленный танец.       — С вами всё в порядке? — решаюсь спросить я, видя, что с мистером Джефферсоном происходит что-то не то. Его дыхание сбивается, глаза нервно бегают то по моему лицу, то по проявочной.       — Уходи, Джейд, — тихо произносит мистер Джефферсон, опустив мою руку. В моих глазах загорается огонь надежды, готовый вот-вот потухнуть от странных чувств, которые я переживаю в этот момент.       Что происходит?       Почему именно сейчас меня настолько сильно штормит моё положение? Если бы он сказал мне это около пятнадцати минут назад, я бы с радостью ускакала, прямо привязанная к этому стулу, но сейчас меня будто бы прижало к полу: не могу даже сдвинуться с места. Рассеянно опускаю взгляд и даже не знаю, что сказать, лишь молча то открываю рот, то вновь закрываю его, как рыба.       —Уходи. Твой рюкзак стоит у двери, а камера лежит на столе около компьютера, — мужчина быстро отходит от меня и расстёгивает верхние пуговицы рубашки, делая глубокие вдохи. Я всё ещё стою на месте, но, увидев, как он поворачивается ко мне, тоже оборачиваюсь в его сторону. — Единственный, кто заслуживает смерти в этой комнате — это я.       Смыкаю губы и протяжно выдыхаю через нос. Странное положение, но страннее него сейчас — только мои чувства. Почему так неприятно уходить сейчас и почему так больно смотреть на мистера Джефферсона, который выглядит подавленно?       — Не заставляй меня убивать нас обоих, — шепчет Джефферсон, отворачиваясь от меня. Я быстро направляюсь к столу и без особого рвения хватаю свою камеру, а затем — рюкзак с пола. Бросаю взгляд в сторону мужчины, выдыхаю, открываю дверь и выметаюсь из проявочной.       Как только дверь за моей спиной закрывается, за стеной слышится звук падающего стола, а затем я слышу, как стекло бьётся о стену.