It's the tearing sound of love-notes

Сначала был Эрик. Очень симпатичный, со светлыми серыми глазами и пшеничными волосами, чуть вьющимися у затылка. Он мечтал стать режиссёром и работал в прокате видеокассет, что казалось Фрэнку просто невозможно романтичным, ведь «кино на вынос» перестало быть популярным ещё в прошлом веке. Обычно они брали какую-нибудь кассету и заваливались к Эрику домой, чтобы в обнимку посмотреть фильм, похрустеть чипсами и, конечно, поцеловаться перед мелькающими титрами. Всё было замечательно. У них была своеобразная игра: Эрик изображал сцены из просмотренных вместе фильмов, а Фрэнк, если не угадывал, должен был поцеловать его. Наверное, Фрэнку не столько нравилось проигрывать, сколько целоваться, поэтому он угадывал кинокартины слишком редко для того, чтобы его (намеренные) ошибки могли быть похожими на правду. Но он действительно чувствовал себя таким влюблённым и умиротворённым, когда их губы встречались вместе, и они неторопливо целовались. Это были их первые отношения, и всё было просто чудесно. Нельзя было даже сомневаться в том, что они когда-нибудь расстанутся. До тех пор, пока Фрэнк не задержался у Эрика до глубокой ночи. — Останься со мной, Фрэнки. Опасно идти сейчас домой. — Ты правда не против? — Боже, ну конечно. В ту ночь Фрэнк лишился девственности. Эрик правда был очень нежен, стараясь причинить ему как можно меньше дискомфорта, но всё, что почувствовал Фрэнк, — неприятное трение кожи, болезненные толчки и слюнявые губы, касающиеся его груди и живота. — Тебе понравилось? — прерывисто дыша, спросил Эрик, когда это, наконец, закончилось. — Конечно. Фрэнку хотелось кричать от чувства пустоты и неприязни к самому себе. Ему хотелось снять с себя зацелованную кожу или вовсе исчезнуть. Он всегда думал, что его первый секс будет таким волшебным и прекрасным, — знаете, с фейерверками, звёздами и бабочками, — что после этого он будет любить ещё сильнее. Но никаких бабочек не было. Неприятное горячее дыхание возле уха — было. Следы от того, как Эрик держал его бёдра, — тоже были. Ещё были заставляющее зажмуриться «ох, так хорошо, Фрэнки», рваные шлёпающие звуки и запах пота и сырого дерева. Единственное, что было приятным той ночью — то, как Эрик слепо поцеловал его во влажный висок прежде, чем провалиться в сон. Кажется, в ту секунду он почти был готов забыть о том, что произошло, и в одиночестве справиться со своими растерзанными чувствами. Но утром Фрэнк всё же собрал свои вещи и ушёл. Он обходил улицу с прокатом видеокассет за километр и никогда больше не смотрел фильмы Бернардо Бертолуччи. Хотя, наверное, всё сложилось бы иначе, если бы Эрик не начал тут же сопеть, а просто поговорил с Фрэнком о том, как он чувствует себя. Но, видимо, он решил, что всё было просто умопомрачительно, что Фрэнк совсем не нуждался хоть в какой-то заботе и внимании. Спустя некоторое время Фрэнк пришёл к мыслям о том, что он чувствовал себя так неуютно и подавленно из-за того, что это было впервые, и они оба не знали, как сделать так, чтобы ему тоже было хорошо. Ведь, если ему нравились поцелуи, значит, и секс должен нравиться. И Фрэнк чувствовал себя таким придурком, потому что он разбил Эрику сердце из-за того, что просто не смог справиться с этим. Потом появился Джек. Он постоянно приносил Фрэнку обед и кофе, пока тот задерживался в библиотеке, готовясь к экзаменам, и целовался до тех пор, пока у них обоих не начиналось головокружение. Поэтому, когда однажды вечером Джек стягивал с Фрэнка футболку, тот был почти что твёрдо убежден, что у них самые настоящие и честные в мире чувства. Разумеется, пока Джек не проник в него. Всё повторилось снова. — Тебе понравилось? — безразличное перед тем, как уснуть. — Конечно, — глухое и обречённое перед тем, как исчезнуть. Ещё был Вильям. Он был гораздо выше Фрэнка, и в объятьях с ним он ощущал себя будто бы укрытым пушистым пледом и спрятанным от целого мира. Он трепетно нашёптывал ему стихи на ухо, постоянно подливал вино в его фужер и беспрерывно играл с его волосами. Фрэнк был сумасшедше влюблён в него, разве он мог отказать ему, когда тот расстегивал ширинку его джинс? От Вильяма пахло сладкой ватой, томиками французской поэзии и любовью. Но, как выяснилось, он не умел сдерживать себя. Фрэнк кровоточил той ночью, но… разве он мог отказать ему? Тем более, когда всё уже началось. — Мне больно. — Сейчас будет хорошо, Фрэнки. «Хорошо» не было. Вильям даже не смотрел на него, просто двигался и стонал. Он не целовал его, не говорил ему, что он симпатичный, — никто другой тоже, к слову, не говорил, — и не шептал, что любит его. Разве они все не должны были любить его, чтобы заниматься с ним любовью? Но хуже всего было с Билли. Если честно, Фрэнк даже не понимал, почему он начал встречаться с ним. В какой-то момент он просто настолько запутался, что хотел, чтобы хоть кто-то был рядом. Это было чудовищно печальное желание чувствовать себя нужным кому-то. Но, когда Билли небрежно подталкивал его к кровати во время их затянувшегося липкого поцелуя, и тот тихо пролепетал: «Нет», — стало понятно, что надеяться на что-то хорошее или хотя бы отличающееся от прошлого — бесполезно. Билли разозлился и выставил Фрэнка под дождь. Он чувствовал себя разбитым, униженным и сломленным. Нет, даже не так. Он чувствовал себя одноразовым пластиковым стаканчиком из-под кофе. Ему казалось, что в этом нет ничьей ошибки, что он виноват сам. Почему он просто не может несколько раз в неделю зарыться носом в подушку и дать то, что нужно его партнёру? Обязательно всё заканчивать лишь из-за того, что он не может получать удовольствие? Будто бы по щелчку пальцев, вся симпатия к человеку испарялась из Фрэнка, стоило им заняться сексом или просто приблизиться к этому. Даже звучит глупо и смешно, не так ли? После Билли Фрэнк возненавидел себя и заодно весь мир. Иногда он даже думал, что умрёт в одиночестве. И поэтому, когда в его жизни появился Джерард Уэй, он поклялся самому себе, что его чёртова рука не окажется в его штанах. Возможно, потому что он уже чувствовал себя истерзанным влюблённостью и ошибками прошлого.