Я никак не вспомню, кто ты

      Шум моря успокаивает, умиротворяет. Словно волны вымывают все ужасные тяжелые мысли из головы и уносят их с собой в безбрежную синюю гладь, далеко за горизонт, где они больше никогда не посмеют тревожить и без того измученное сознание Серсеи. Ей просто нужен отдых, лишь эти несколько минут абсолютного одиночества и тишины. Когда постоянные шпионы врагов не следят за каждым твоим шагом; когда притворно-сладкие голоса лжецов и лицемеров не нашептывают тебе в уши, что и как лучше сделать. Лишь умиротворение, тихий плеск волн Черноводной и крики чаек, которые слышатся, словно через толщу воды — приглушенно и мягко.       Но если от глупцов и интриганов Королевской Гавани можно скрыться за дверьми собственных покоев, то от мыслей, роящихся в голове, как пчелы в улье, некуда сбежать. Их можно игнорировать какое-то время, не давать заполнять собой каждый уголок сознания, но это лишь временное решение проблемы. Через некоторое время все эти далеко не самые приятные мысли нахлынут с новой силой, и спасения от них уже не будет.       Как же она устала. Устала постоянно бояться за своих родных. Джоффри слишком жесток, а люди не любят жестоких правителей. Быть может, уже сейчас какой-нибудь Варис или Мизинец готовят заговор против ее сына. Планируют его убийство — планируют избавление Вестероса от безумного тирана, по их мнению. Или эта шлюха Тирелл. Она думает, что сможет прибрать Джоффа к рукам, управлять им, а значит, управлять всем королевством. Наивная девчонка, возомнившая, что достойна короны — Серсея бы лично выцарапала глаза этой мерзавке, чтобы стереть с ее лица вечно надменную ухмылку.       Мирцеллу вообще отослали в Дорн, где все ненавидят Ланнистеров. И хоть Тирион утверждает, что она там в полной безопасности и правитель Дорна не меньше, чем они, хочет прекратить давнюю вражду, заключив брак между их детьми, но Серсея все еще слишком уважает себя, чтобы верить Тириону. Любой в Дорне может вдруг вспомнить, почему они ненавидят Ланнистеров, и захотеть мести. Любой в Дорне может прислать Королеве голову ее дочери, и Серсея никак не сможет этому помешать. Ведь Дорн так далеко, а Мирцелла такая добрая, маленькая и совершенно беззащитная среди чужаков.       Лишь Томмена Серсея еще в состоянии защитить. Ее маленький мальчик так похож на своего отца и сестру. Такой же добрый, милый и красивый. Полная противоположность старшего брата. В нем нет ни грамма той жестокости и злобы, что есть в Серсее или Джоффри. Но Томмен еще так мал, и он нуждается в своей маме-львице. И мама-львица позаботится о нем; она никому не позволит причинить вред ее маленькому львенку. Никому. Никогда.       В списке родных — а значит, самых важных — людей осталось лишь одно имя. Имя, о котором Серсее больно даже подумать. Джейме. Ее брат-близнец. Ее любовник. Отец ее детей. Джейме, который в плену у мальчишки-Старка. Ее Джейме, который, возможно, уже мертв, а она даже не знает об этом; все еще ждет его возвращения. Но каков шанс, что им еще удастся свидеться? Эта война слишком непредсказуема, все может измениться в один момент, и Джейме перестанет представлять хоть какую-то ценность для северян — что тогда помешает им снести его голову с плеч, как сделали это с Эдардом? И ведь никто не может с уверенностью подтвердить, что голова Джейме все еще на плечах.       Королева подносит кубок с вином к губам, делает небольшой глоток и устало прикрывает глаза, расслабляясь. Темная жидкость приятной сладостью оседает на кончике языка. Подернутое золотом заката небо с редкими пушистыми облаками, отливающими красноватым в свете заходящего солнца, отражается в набегающих на берег волнах язычками пламени — Черноводная словно горит, горит успокаивающим приятным огнем. Хочется оставить все проблемы — женитьбу Джоффри, находящуюся за сотни лиг Мирцеллу, вероятно, мертвого Джейме и все возможные государственные вопросы до завтра — сегодняшний вечер слишком прекрасен, чтобы омрачать его какими бы то ни было заботами.       Серсея отходит от окна, по пути делая еще глоток из кубка, и опускается на мягкую светло-красную софу, планируя перебрать содержимое нескольких шкатулок — она уже начинает забывать, что у нее есть и другие украшения, помимо золотого медальона с гербом дома Ланнистеров. Но стоит женщине поставить одну из шкатулок себе на колени и открыть, как негромкий, но настойчивый стук в дверь разносится по ее покоям. Серсея, не оборачиваясь, бросает раздраженное «Да». Слышит, как отворяется дверь и кто-то переступает порог, пока она закрывает шкатулку, ставит на софу рядом с собой и, наконец, оборачивается.       Кажется, из легких разом выбивает весь воздух, а сердце пропускает удар за ударом. Губы размыкаются в немом удивлении. Сделать вдох становится непосильной задачей. Все замирает. Останавливается. Весь мир сжимается до одной комнаты, до одного человека, до одной пары ясно-зеленых глаз, от которых не получается отвести взгляд. Остаются только они. Остается только он. О Боги, это и правда он… — Джейме, — едва слышно слетает с ее губ.       Королеве совершенно не верится, что это действительно сейчас происходит. Всего пять минут назад она думала, что больше никогда увидит своего любимого брата, но вот он стоит перед ней. Живой. Настоящий.       Серсея отрывается от его гипнотизирующих зеленых глаз и внимательным взглядом пытается выцепить каждое изменение, произошедшее с Джейме за это время. На лице появились несколько свежих шрамов; волосы, некогда мягкого золотого цвета, стали темными от грязи, больше напоминая бронзу, нежели золото. Правое предплечье прижато к груди и держится на какой-то тканевой повязке, перекинутой через шею. На месте правой кисти лишь перевязанная культя — Серсея закусывает губу, когда видит ее. Но в остальном это все тот же Джейме. Ее Джейме.       Или нет?..       Только сейчас Королева замечает что-то неправильное в его взгляде. Брат еще никогда не смотрел не нее так… так отчужденно, так безразлично, так изучающе. Он словно… словно… словно видит ее впервые. Серсея хмурится, и теперь, когда волна потрясения и радости схлынула, ей на место пришло странное волнение и предчувствие чего-то нехорошего, того, что, вероятно, окончательно добьет Королеву и разрушит всю магию сегодняшнего дивного вечера.       Вежливый кашель раздается откуда-то сбоку, и только сейчас Серсея замечает, что Джейме зашел не один. Рядом с ним стоит высокий пожилой мужчина в одеянии мейстера, но мейстерской цепи на нем нет; темные волосы мужчины отдают сединой, словно их присыпали пеплом. В его карих глазах читаются мудрость, ум и почтение к Королеве. Из-за глубоких складок у рта его лицо кажется каким-то добрым и почему-то сразу вызывает доверие. Серсее, на первый взгляд, он кажется вполне приятным человеком. Но что-то подсказывает Королеве, что ее мнение о незнакомце может измениться, стоит ему поведать некую, явно крайне увлекательную, историю. — Ваша милость, — старик склоняет голову в вежливом покое. — Не могли бы вы уделить мне немного вашего времени, полагаю, что я должен прояснить вам одну ситуацию… — к концу фразы его голос становится тише, и он бросает странный взгляд на Джейме.       Брови Серсеи сводятся к переносице. Она видит приятное лицо незнакомца, которое принимает какое-то словно извиняющееся выражение; видит изучающий — чужой — взгляд Джейме и, наконец, произносит, обращаясь к старику в мейстерском одеянии: — Вы собираетесь поведать мне, что случилось с моим дражайшим братом? — голос звучит ровно — ни разу не дрогнул.       Серсея вскидывает подбородок, вспоминая о своей гордости и величии — никогда нельзя забывать о том, что ты все-таки Королева. — Да, если вы, конечно, позволите, Ваша милость.       Серсея почти не слышит последнюю фразу старика, снова переключив свое внимание на Джейме. Ее брат размыкает губы, словно собирается что-то сказать, но ни одного слова так и не слетает с его губ. — Что ж, если вы объясните мне, почему мой брат ведет себя так, будто впервые видит, можете начинать свой рассказ, — безэмоционально отвечает Королева, даже не посмотрев на незнакомца. — Простите, но так и есть — он действительно видит вас впервые, Ваша милость.       Слова мечами вонзаются в грудь, дышать становится больно, мысли путаются в голове, вопросов много, как комнат в Королевском замке, и ключи от этих комнат хранятся у седовласого мужчины. — Что вы имеете в виду? — стараясь держать голос, спрашивает Королева. — Не могли бы мы переговорить наедине, Ваша милость. Я уверен: ваш брат устал после долгой дороги и ему не помешало бы выспаться.       Джейме все еще стоит молча, изучает сначала Серсею, потом ее покои. Взгляд ясно-зеленых глаз такой безучастный, что у Королевы сжимается сердце при одном взгляде на брата. — Конечно, — кивает, — скажите служанкам за дверью, чтобы они проводили сира Джейме в покои лорда-командующего и предоставили все, что ему потребуется, — произносит женщина и немного приходит в себя, когда старик уводит Джейме из ее покоев и они оба исчезают за дверью на несколько минут.       Серсея берет оставленный ранее пустой кубок из-под вина и подходит к столу, где стоит еще полный графин сладкого дорнийского. Она наливает себе немного и делает пару быстрых глотков, потому что чувствует, что иначе не справится. Он видит ее впервые. Что это значит? Что проклятые Старки делали с ним, пока он был у них в плену? Кто этот старик и на чьей он стороне? Почему она вдруг чувствует себя такой одинокой и словно разбитой, разорванной пополам? Ведь Джейме жив и он, как минимум рядом.       «Вот только это больше не Джейме»,— алой кометой пролетает мысль в сознании, и Королева даже замирает на секунду от внезапного озарения. Не Джейме? Нет, не так. Не ее Джейме. Не тот мужчина, с которым она росла в дождливом Кастерли Роке. Не тот мужчина, которого она любила всем сердцем и который так же сильно любил ее. Нет. Но кто же он тогда? Кто он? Кто?       Дверь снова отворяется, и возвращается старик, который, замечает Серсея, двигается слишком легко для своего возраста. Он все так же учтиво обращается к ней «Ваша милость» и, дождавшись кивка, подходит ближе к Королеве, замирает у ее стола. Женщина в задумчивости опускается на один из стульев и небрежным движением руки разрешает незнакомцу тоже сесть и начать говорить. — Как вам известно, ваш брат очень долгое время был в плену у Старков, а я оказался рядом слишком поздно, чтобы успеть помочь ему… — Как ваше имя? — перебивает Серсея, неспешно переводя взгляд на старика, она не уверена, имеет ли он какой-либо титул, поэтому решает не обременять свой вопрос официальными обращениями. — Меня зовут Квиберн, Ваша милость. — И на чьей же вы стороне? — спрашивает Королева и отпивает из кубка.       Серсея не знает, почему задает именно эти вопросы. Если быть совсем откровенными, ей нет дела, как его зовут, и под чьим знаменем он пришел в Королевскую Гавань — ей плевать. Сейчас важен лишь Джейме. Но как же все-таки страшно узнать, что с ним произошло. Страшно услышать, что он, может быть, никогда не станет прежним; что он теперь всегда будет смотреть на нее такими пустыми глазами, в которых нет ни капли былой любви и обожания. О нет. Она такого не вынесет, поэтому оттягивает этот момент, оттягивает как можно дольше. — Я на стороне науки, Ваша милость. — Но у вас нет мейстерской цепи. — Потому что я не мейстер, Ваша милость, — говорит Квиберн и замолкает, ожидая следующего вопроса, но его не следует, поэтому он продолжает. — Не могу с уверенностью сказать, что случилось с сиром Джейме, ведь, как я уже упоминал, я оказался рядом довольно поздно, чтобы как-то это предотвратить и помочь ему. Но, полагаю, это произошло в результате какой-то травмы…       Старик говорит что-то еще, какие-то нудные объяснения, научные предположения, но Серсея почти не слушает, длинные тонкие пальцы сжимают кубок до побелевших костяшек, а взгляд бездумно утыкается куда-то в стену. Мысли Королевы сейчас витают где-то в другой части замка, где устраивается ее брат. Проклятые Старки! Как жаль, что Король Севера со всей его свитой уже мертв, Серсея с огромным удовольствием посмотрела бы, как этим недомеркам с севера отрубает голову королевский палач — точно так же, как недавно Нэду Старку. Но перед этим они бы страдали. О, Королева бы лично проследила за этим. Перед смертью каждый из них бы получил по заслугам и ответил за каждую секунду, проведенную Джейме в плену. —… в общем, с прискорбием сообщаю вам, что ваш брат ничего не помнит, — заканчивает Квиберн.       Кажется, слова эхом разносятся по покоям Серсеи. Или это звучит лишь в ее голове? В груди что-то резко обрывается, и несколько секунд Серсея не чувствует вообще ничего. Оглушающая пустота расползается от сердца и заполняет собой каждую клеточку ее тела. Ничего не помнит. Ничего. — Совсем ничего? — женщина даже не замечает, что вполголоса озвучивает последнюю мысль. — Совсем ничего, Ваша милость. Он знает о себе лишь то, что ему успели рассказать я и леди Бриена. Он знает, что он из богатой древней семьи Ланнистеров, что у него есть сестра-близнец и младший брат-карлик. Еще ему известно, что он рыцарь и член Королевской гвардии. Но он знает все это лишь с чужих слов, в его голове нет ни одного воспоминая обо всем этом. Только чистый лист.       Пальцы уже сводит от боли, кажется, еще немного и кубок в ее руке разлетится на сотни осколков. Она пытается сфокусировать отсутствующий взгляд на старике, но выходит плохо, поэтому она поднимается и отходит к окну, из которого совсем недавно любовалась, как золото заката покрывает мир и причудливо играет с волнами Черноводной. Сейчас она не замечает ни грамма прежней красоты — все стало серым и каким-то до боли неправильным, и совсем не потому, что на Королевскую Гавань спустились густые сумерки. — Но он вспомнит? — неожиданная мысль трепещет и бьется внутри, как птица в клетке. — Я не знаю, Ваша милость, — незамедлительно отвечает Квиберн, словно ждал этого вопроса. — Никто не сможет с уверенностью ответить вам. Все зависит только от него. Но я полагаю, что его памяти можно помочь. Постарайтесь рассказать ему как можно больше подробностей его жизни. Пусть он занимается привычными ранее делами, пусть осваивается в замке, общается с людьми, с которыми общался раньше — все это может помочь. Он может вспомнить, но ничего конкретного я обещать не в силах, Ваша милость. А теперь, если позволите, — старик кланяется, намереваясь покинуть покои Королевы.       Серсея кивает, чуть повернув голову в его сторону. Уже у дверей Квиберна догоняет последний вопрос Королевы: — А его рука? — Я не знаю, как и зачем ее отрубили, но она в порядке — я позаботился об этом, Ваша милость, — он снова кланяется и выходит.       Серсея остается одна в своих покоях, и ей кажется, что уличная темнота пожирает ее. Становится невыносимо. Невыносимо от одной мысли о Джейме. Она так ждала его возвращения и что же получила? Незнакомца, который понятия не имеет, кто она такая и какие отношения их связывали. Нет, ему, конечно, сообщили, что Королева его сестра-близнец — и на этом все. Он не сможет быть с ней по-настоящему. Как раньше. Они всю жизнь были двумя частичками единого целого — а что теперь? Что осталось от них теперь? Что останется от них, если он ничего не вспомнит? Сможет ли она заставлять себя изо дня в день смотреть в такие родные зеленые и не видеть в них н и ч е г о?       Серсея не хочет об этом думать. Не сейчас. И желательно вообще никогда. Но мыслей слишком много. Они мечутся, меняются, не дают сосредоточиться, не дают даже нормально дышать. Все не так. Неверно. Ненормально. Неправильно. Седьмое пекло, как же неправильно.       Серсея чувствует, как одинокая слеза стекает по бледной щеке.       Джейме не помнит ее. Джейме больше не помнит ее… Джейме… Джейме больше не любит ее?..