Тополиный пух

Июль в этом году выдался, как нарочно, солнечный, светлый, звонкий. Нечастые и короткие ливни весело и радостно обрушивались на землю, чтобы тут же смениться яркой радугой. Чуть ли не впервые в жизни Рина спешила уйти с работы — у дверей клуба ее ждал Леша. Они гуляли по поселку. В сумерках они приходили к Петричке. Звенели цикады, вздрагивали под ногами доски мостика, над головой светилась яркая, как нарисованная, ущербная луна… Несколько раз они ходили в кино, сидели в последнем ряду и целовались. Смешно сказать — Рина впервые в жизни ходила в кино не для того, чтобы смотреть фильм… В выходные они ходили на Долгое озеро, а один раз съездили в райцентр. Жизнь вдруг понеслась стремительно, яркая, многоцветная, как праздничная карусель… В какой же момент Рина почувствовала, что устает от этого многоцветья? Наверное, тогда, когда они ходили за малиной… Обычно Рина ходила в бор за малиной в выходной, но сейчас ей показалось жалко тратить целый день, который можно было бы провести с Лешей. Набрать бидончик ягод можно было и после работы. Она думала пойти одна, но Леша увязался за компанию. А Глеб никогда не ходил с ней по ягоду, ему это казалось скучным… Бор вплотную примыкал к поселку, первые сосны росли прямо на улице. Потом они шли по тропинке, вьющейся среди сосен. Леша озирался по сторонам. Просека открылась неожиданно, словно бор ножом прорезали. Малинник тянулся по всей длине просеки, наверное, до самого конца бора. Сладкий запах малины мешался с горьковатыми запахами смолы и хвои. Над головой мягко шумели сосны, перекликались птицы. Солнце уже склонялось к вечеру, дневная жара схлынула, сменившись мягким ровным теплом. Крупные тяжелые ягоды словно сами ложились в ладонь, красный сок пачкал пальцы. Рина любила собирать малину. Не то что землянику — ягоды мелкие, да еще и покланяйся за каждой… Леша взялся было помогать ей, высыпал в бидон пару горстей. Но, как и следовало ожидать, это занятие ему быстро надоело. Еще минут десять он бродил вокруг, потом окончательно соскучился и начал приставать к Рине с поцелуями. И, разумеется, все это закончилось так, как и должно было закончиться, на брезентовой ветровке, расстеленной под сосной… Потом Леша спохватился: — А малина-то? Поздно спохватился. Бидон давно опрокинулся, ягоды рассыпались. Рина махнула рукой — какая уж тут малина… Потом, дома, Рина с сожалением разглядывала безнадежно испорченную блузку, в пятнах зелени, смолы и сока. Хорошая блузка была, нарядная. Что, хотела праздника? Ну, так распишись в получении и не жалуйся! Рине ли не знать, что праздник — это не только радость, веселье, музыка и танцы. Это еще и полная раковина грязной посуды, пара разбитых бокалов и затоптанная клумба… Глеб хоть не мешал ей малину собирать. Леше Рина ничего говорить не стала. Зачем? Им так недолго отпущено, не стоит это время портить бытом. В ординаторскую заглянул Феликс Аркадьевич. — Глеб, у тебя на следующей неделе ничего серьезного не запланировано? Может, возьмем мою женщину с миомой? — Да вроде ничего, — Глеб потянулся за календарем. — Давай во вторник, он у меня совсем пустой. Матку убирать будем? — Нет, попробуем только узел убрать, матку сохранить бы. Она еще молодая, вдруг еще детей захочет… Неожиданно вспомнились рассуждения Вали про его гусарство. Интересно, про гинеколога она так же думает? Глеб представил себе старенького Аркадьича в гусарском мундире и чуть не засмеялся вслух. — Аркадьич, а ты не хочешь ее в область отправить? Там нормальная операционная бригада, а не ты, да я, да мы с тобой. И реанимация есть. — Не хочу, — спокойно ответил тот. — Зачем ей реанимация? Она молодая, здоровая, и мы с тобой все аккуратненько сделаем, без большой кровопотери… Бригада — это хорошо, только это моя больная. Я ее мать в свое время кесарил. И у нее первую беременность вел. И за этой миомой третий год наблюдаю. А там она — чужая. Лучше уж я сам. Глеб продолжал думать о своем. — Так у нее есть ребенок? Ну и почему ты думаешь, что она еще захочет? Ведь не все детей хотят? Феликс Аркадьевич не торопился с ответом. Подумал, посмотрел в окно. — Не все, — согласился он наконец. — Только уж поверь моему опыту, женщины, которые просто не хотят ребенка — это очень большая редкость. Обычно ребенка не хотят в конкретной ситуации. От конкретного мужчины. С конкретной зарплатой. В конкретной квартире. А чтобы в принципе не хотеть… ну, бывает и такое. Он помолчал и добавил: — С мужчинами, вообще-то, то же самое. Глеб чуть растерялся. То же самое? Разве большинство мужчин хотят ребенка? Вот хоть он, Глеб… И надо бы переспросить, но Аркадьевич уже достал протокол УЗИ и чертил на листке бумаги схему операции, и возвращаться к этой теме было бы как-то глупо… Интересно, хочет ли Рина ребенка? Она никогда про это не заговаривала… А как она могла заговорить об этом? Ежу ясно, что ребенка надо рожать в браке. Глеб, конечно, женился бы на Рине, если бы она забеременела… А она это знает? Рина тянется к детям. Вон кружок ведет, весь дом увешан детскими рисунками. И рассказывать про своих кружковцев может подолгу, и называет их «мои дети». Может, ей этого хватает? Может, ей и не нужно другого? А ему, Глебу? Хочет ли он ребенка? Он никогда об этом не задумывался. Он вообще о многом не задумывался, жил как живется. А если подумать? По дороге домой Глеб с неожиданным интересом посматривал на детей. От младенцев в колясках до долговязых подростков. И особенно — на мужчин с детьми. И честно пытался представить себя на их месте. И неожиданно он понял, что эта мысль не вызывает никакого негатива. Скорее даже наоборот… Все чаще Рина ловила себя на странной мысли — на том, что она с нетерпением ждет окончания Лешиной практики, его отъезда. Нет, ничего плохого она не могла бы о нем сказать. Леша был хорошим мальчиком, светлым и правильным. Мальчиком. Мальчики должны встречаться с девочками. А она, Рина… она давным-давно вышла из девчоночьего возраста. У нее теперь другие интересы, другие вкусы, и даже глупости, которые она может наделать — уже не девчоночьи, другие… Они с Лешей читают разные книги. Тогда, на берегу Долгого озера, он поразил ее знанием стихов Асеева, но ведь эти строчки — единственное, что он помнит… И фильмы они любят разные. И смеются над разными анекдотами. И даже в юности, на школьных дискотеках, Рина отплясывала другие танцы и под другую музыку… С Глебом они понимали друг друга с полуслова. С одного взгляда. Интересно, выжил ли тот больной с прободной язвой? Двое суток прободения — это очень серьезно… Рина теперь все чаще думала о Глебе. Что имеем — не храним… Глеб к ней не вернется, это ясно. Знает ли Верочка, как болит у него спина после долгих операций? Сумеет ли размять напряженные мышцы? Рина в свое время специально справочник по лечебному массажу изучила… Пусть Леша встретит хорошую девочку. Пусть у них будет настоящая, красивая и яркая любовь. А что останется Рине, когда он уедет? Работа. Книги. Кружковцы. Цветы. Восходы над озером, ландыши в росе, запах малины над просекой… Этот запах теперь всегда будет напоминать ей о ее недолгом празднике, о вернувшейся на месяц юности. Что же, у многих и того нет. А значит, и жалеть не о чем! Шло время. Больной с резекцией желудка благополучно выписался. Женщине с миомой Аркадьич собирался снимать швы… Глеб теперь постоянно думал о Рине. Не о том, что происходит у нее сейчас, не о мальчишке. Мальчишка уедет и забудется, и черт с ним! Он думал о том, что будет дальше. Как они дальше будут жить. Как-то после утренней пятиминутки он отозвал Феликса Аркадьевича в сторону и спросил: — Аркадьич, а ты жене цветы даришь? Тот ответил, как всегда, не спеша, обстоятельно: — Жене? А как же! На день рождения. На день свадьбы. И еще на дочкин день рождения. — На дочкин — дочке и даришь, наверное? — уточнил Глеб. — Ей само собой, но и жене тоже. Она же рожала! А это дело непростое, уж я-то знаю. Глеб еще подумал. — Разве у тебя дочка не летом родилась? — он помнил, как пару лет назад гинеколог хвастался фотографиями с двадцатилетия дочери. — И супруга моя тоже, — согласился Аркадьич. Глеб помолчал, соображая. — Слушай, Аркадьич, ты же умный человек. Ну объясни ты мне, зачем ты им даришь цветы, когда у вас летом дома за цветами не видно! Я же у тебя в гостях был, я же видел! У вас там такие розы, каких ни в одном питомнике не увидишь. Так зачем?! Феликс Аркадьевич кротко вздохнул. — Ох, Глеб, какой же ты упорный! Мы с тобой многого не понимаем, но ведь пользуемся же. Вот ты понимаешь, почему при аппендиците боли сначала возникают в эпигастрии? Или, может, ты понимаешь, почему при скарлатине сыпь возникает сначала на груди, а при кори — на лице? Но ты же не возмущаешься и не требуешь объяснений, а просто принимаешь к сведению. А тебе женскую душу понять надо… Принимай к сведению и действуй соответственно. Месяц пролетел как-то незаметно. Кажется, только вчера Леша стоял на площади со своим чемоданчиком — и вот уже завтра надо уезжать. После обеда Колобок позвал его в заводоуправление и вручил подписанные документы: — Ну все, отработал! — Еще полдня впереди, — возразил было Леша, но Колобок махнул рукой: — Ну, уж полдня мы без тебя проживем! Иди, вещи собери спокойно, прогуляйся. На Провальное сходи напоследок, а то где еще такое увидишь? Леша не стал спорить. Вещи собирать было недолго — запихнуть все в чемоданчик, всего и сборов. Без развешанных по стульям футболок классная комната вдруг показалась какой-то чужой, точно и не прожил он тут целый месяц. Оставаться в ней не хотелось. Леша пошел бродить по поселку. Действительно дошел до Провального озера, спустился по ступенькам, постоял немного у самого края холодной темной воды. Потом еще прошелся по верху, по краю откоса, среди склоняющихся к озеру деревьев. «Простоволосые ивы бросили ветви в ручьи…» Потом он вернулся в поселок. Дошел до парка, полюбовался с улицы — ворота, словно рама картины, липовая аллея и двухэтажное здание в глубине пейзажа. Все так же, как и месяц назад, прогуливались женщины с колясками, и подростки на турнике крутили «солнышко», и два старика в белых панамах играли в шахматы, словно и не вставали с места все это время. Леша подошел к зданию клуба. Постоял на крыльце — там, откуда он впервые увидел Рину. И с удивлением понял, что думает об этом как-то… отстраненно, что ли. Не равнодушно, нет, но так, словно это было вовсе не с ним. Или с ним, но очень давно. Он знал, что никогда не забудет Рину. И долго еще будет сравнивать с ней всех девчонок. И, наверное, нескоро встретит такую женщину, как она. Можно было войти в клуб, подняться на второй этаж, в библиотеку. Посмотреть, как Рина работает, побыть с ней лишний час. Леша повернулся и пошел гулять дальше. Зачем отвлекать человека на работе? Вечером он пришел к Рине домой. — Уезжаешь завтра, да? Рина и сама не могла бы сказать, огорчает это ее или нет. Вот и прошел месяц. Как быстро-то! Как один день, оглянуться не успела. Как долго! Столько успела почувствовать, пережить, передумать… Вот и закончился ее праздник — такой короткий, такой длинный. Завтра мальчик уедет и забудет о ней. Ну и пусть! Пусть он встретит хорошую девочку, пусть с ней собирает малину и купается при луне… Вот еще глупости лезут в голову! Где им там в Москве малину собирать? Ну, пусть ей цветы дарит… Те самые цветы, которых никто не подарил Рине в ее восемнадцать лет. Пусть скажет ей те слова, которых ей тогда никто не сказал… — Проводить тебя до поезда? — предложила Рина. Леша не задумываясь мотнул головой. — Да ну, зачем? Там от автобуса до поезда два часа, что ты будешь столько времени… И потом еще неизвестно, когда обратный автобус будет. Что же, вполне вероятно, что именно это он и думал. Что он о ней беспокоился, не хотел, чтобы она долго стояла на остановке в ожидании обратного автобуса. Но почему-то Рине показалось, что он стесняется ее, тяготится. Что он хочет погулять эти два часа до поезда один, без нее. Ну и пусть. Почти месяц он был с ней, и хватит. Праздник закончился. Начиналась обычная, будничная жизнь. И Рина не удивилась и не огорчилась, что Леша не остался у нее ночевать, ушел к себе в школу. Только обняла его на пороге, и в этих объятиях не было страсти. Так обнимают не слишком близких родственников. Наутро Леша проснулся как обычно. Привык вставать рано, и будильник теперь не нужен. Интересно, в Москве он будет так же просыпаться, или снова маме придется его тормошить по утрам? Он встал, прошелся по комнате. Оттащил обратно в спортзал мат, на котором спал весь этот месяц. Торчать в школе было глупо. Гулять по поселку? Вроде вчера нагулялся… Он пошел на завод. Неведомый ему Семенов выходит из отпуска только в понедельник, значит, сегодня он, Леша, там нужен. Ни Фролов, ни Колобок его приходу не удивились. Обрадовались, но не удивились. — Я же тебе говорил, что он придет! — бурно восклицал Колобок. Фролов возражал: — А я что, спорил? Я и сам знал, что он придет. — Наш человек! — ликовал Колобок, хлопая Лешу по плечу. — Производственник, — соглашался Фролов, еле заметно улыбаясь. В обед Колобок куда-то исчез на несколько минут, чтобы вернуться с большим, вкусно пахнущим свертком. — Это тебе от завода, можно сказать… сухой паек, в дорогу. Котлеты, картошечка. Да бери ты, не скромничай! Бери и иди, а то на автобус опоздаешь. На самом деле времени было еще полно. Леша в последний раз оглядел свою комнату, сдал ключи и побрел не спеша на площадь. До автобуса оставалось полчаса. Ни то, ни се — ждать так долго скучно, а сходить куда-нибудь не успеть. Да и куда он пойдет, с чемоданчиком и сухим пайком в авоське? Он подошел к остановке и увидел Рину. — Что ты тут делаешь? Вопрос был глупым. Рина грустно улыбнулась. — Тебя провожаю. Ты не хочешь до поезда… ну, хоть на автобус тебя посажу. Они стояли рядом и молчали. Говорить было не о чем. Но молчание не тяготило. И вообще, хорошо, что Рина решила придти. — Спасибо тебе, — тихо сказал Леша. — За что? — За то, что провожаешь… и вообще спасибо! Он вдруг остро вспомнил волшебство той, первой ночи. Запах таволги и Рининых духов, полная луна в просвете между деревьев, журчание ручья… Месяц прошел. Вчера, когда он шел от Рины, луна была такая же круглая и оранжевая, как и тогда… Леша не понял, кто из них первым потянулся к другому с поцелуем. Вдруг вспыхнула страсть, которой не было вчера вечером. Они целовались так, словно хотели надышаться друг другом. Но теперь в Рининых губах таилась горечь. Июль закончился. Завтра начнется август, и в завтрашнем дне они уже будут врозь. Из-за поворота показался автобус. Глеб стоял рядом с Рининой калиткой, подпирая спиной забор, и чувствовал себя дурак дураком. В руке он неловко, как веник, держал букет. Как нарочно, цветы оказались точно такими, как в палисаднике у Рины, как будто он их только что тут же, за забором, украл. Глеб злился на себя, что не заметил этого, когда покупал букет. С другой стороны, как он мог заметить? Приглядывался он, что ли, к тому, что у Рины растет? Автобус уехал уже давно, Рине пора бы вернуться. Не до поезда же она собралась провожать мальчишку! Гуляет? Ну, пусть. Искать ее по всему поселку он не будет… — Глеб? Рина подошла с другой стороны, не от площади. Ну точно гуляла. В голосе было удивление, и ничего больше — ни радости, ни раздражения. Глеб протянул ей букет. И, по-прежнему чувствуя себя идиотом, выдал подготовленный текст: — Рина, я тебя люблю. Выходи за меня замуж! — Вот так сразу?! — Рина словно споткнулась на ходу, глядя изумленно. — Ну, если четыре года — это сразу, так я могу и еще лет пять подождать, — согласился Глеб. — Только цветы сейчас возьми, они за пять лет засохнут. Рина взяла флоксы. Невольно покосилась на свой палисадник — он их что, через штакетник нарвал? — Ты выпил, что ли? — А на тебе только спьяну жениться можно? Я люблю тебя и хочу, чтобы мы поженились и родили ребенка. Сейчас она ему откажет. Он дурак, повелся… мальчишку послушал, Аллу, Феликса Аркадьича… Да если бы она хотела за него замуж — неужели хоть раз за эти годы не намекнула бы? И неужели он бы этого не заметил? Сейчас она ему откажет. И, стараюсь опередить ее, не услышать обидных, унизительных слов, Глеб бросил хмуро: — Ну ладно, ты думай, а я пошел. И он даже успел обернуться и сделать два шага прочь, навсегда прочь от этого дома — прежде чем услышал вслед: — Глеб, подожди! Он оглянулся. Рина шагнула к нему. И тихо сказала: — Останься, Глеб!