Тополиный пух

Утро начиналось с послеоперационной палаты. Больному с резекцией было не хуже — а улучшения в такие сроки ждать и не приходилось. Один из дренажей засорился, пришлось промывать, Глеб с процедурной сестрой Аллой чуть ли не сорок минут возились. Правильно, что накануне Глеб плановые операции отменил. И на вторник, и на среду. Плановые — они, конечно, не то что экстренные, но все равно разные сюрпризы могут быть… Тем более что остальные больные, с осмотрами и перевязками, тоже никуда не делись. После обхода Глеб засел в ординаторской с историями болезней. Некоторое время разглядывал ЭКГ больного с резекцией, потом позвонил по местному телефону двумя этажами выше, в терапию. Обсудил с заведующей терапией, капать ли больному калий. А когда положил трубку, то обнаружил, что напротив него сидит второй хирург. Белокурая красотка Валя. — И что, стоило оно таких подвигов? — насмешливо спросила Валя. — Надо было сразу в область отправлять. Там реанимационное отделение есть. И хирурги круглосуточно дежурят. Валя была права. Реанимационное отделение — это хорошо, это куда лучше, чем он, Глеб, только что не на кофейной гуще гадающий, что сейчас лучше прокапать… Вот только до того отделения — полтора часа. По разбитой дороге. С разлитым перитонитом. Да у «Скорой» промедола не хватит на такую дорогу! А если и хватит — с каким давлением они его довезут? Вот и гадай, что лучше — то ли отправить в область, где круглосуточные хирурги и реанимационное отделение, то ли оставить здесь, где из хирургов по сути он один, потому что Валю можно не считать. — Нарветесь вы со своим гусарством, — нравоучительно продолжала Валя, — все хотите доказать, что вы круче всех. — Я чего-то не понял, — скучающим голосом ответил Глеб, — вы что, уже со своими больными закончили, что моих стали обсуждать? На обход сходили? Арефьеву катетер поставили? Валя насупилась, но возразить было нечего. Встала, поправила перед зеркалом белоснежный халат и вышла. Уже в дверях что-то проворчала, Глеб сделал вид, будто не расслышал. Их с Валей связывало одно чувство, горячее, искреннее и взаимное. Чувство презрения. Валя презирала Глеба, как презирала она всех, кто не стремился переехать хотя бы в область. А лучше, конечно, в Москву. В Валиной голове не могла уместиться мысль, что человек может жить в поселке Толбино по доброй воле. Может любить это место. Сама Валя ни от кого не скрывала, что не собирается оставаться здесь ни минуты сверх положенных по распределению трех лет. Нет, Глеб презирал ее не за это. Ну, хочет человек в большой город, что же такого? Кому-то поселок нравится, кому-то большие города. Он презирал Валю за то, что она не любила свою работу. Не старалась расти, не училась новому, не переживала за результат. Тем не менее Глеб ждал того момента, когда у Вали закончатся ее три года, почти с ужасом. Как бы там ни было, а другого второго хирурга у него не было. Уволится Валя — и тогда точно всех подряд придется отсылать в область, кроме разве что непроникающих ранений и неосложненных аппендицитов. Самое смешное, что Глеб как раз в области начинал работать. Как закончил институт, так и остался в той же больнице, где ординатуру проходил. Там был замечательный главврач, дружный коллектив и заманчивые перспективы. Потом главврач ушел на пенсию, с новым отношения не сложились, коллектив распался, перспективы потускнели… И осталась только привычка. А еще потом, наверное, накатил пресловутый кризис среднего возраста. Как-то разом все надоело — ежедневные конфликты с заведующим, тесная комната малосемейки, безликая толпа на улицах… И когда ему на глаза попалось местное приложение к «Медицинской газете», он вдруг не раздумывая ткнул пальцем в первое попавшееся объявление «Требуется хирург». С тех пор прошло пять лет. Толбино его очаровало с первого взгляда. Узкими улицами, над которыми почти смыкаются кроны раскидистых деревьев. Видом из больничных окон — в какую сторону ни посмотри, всюду видны дома, потом огороды, а дальше до самого горизонта только лес. Таинственными провальными озерами. А еще тут была Рина. Он познакомился с ней в первый месяц своей новой жизни, когда пришел записываться в библиотеку. Библиотека, кстати, тоже оказалась очень неплохой. И довольно долго он так все это и воспринимал вместе, как одно целое — ажурные ворота, и цветущий, ухоженный парк с аллеей старых лип, и аккуратное двухэтажное здание в глубине аллеи, и красивая женщина за стойкой абонемента… Прошло больше года, прежде чем они с Риной стали говорить не только о книгах. И встречаться не только в библиотеке. Робостью и стеснительностью Глеб никогда не отличался. Но было в Рине что-то такое, что не позволяло с ней вести себя так, как с другими женщинами… И как же это она вдруг… так? В ординаторскую заглянула Алла, позвала Глеба на перевязки. Привычная работа замечательно отвлекала от тяжелых мыслей. — Вы заметили, какой у Сечкина запах от раны? — спросила Алла. — Надо второй антибиотик добавлять, не пойдет он на одном ампициллине. — Может быть, и стоит, — не стал спорить Глеб. — Вот увижу сегодняшний анализ и подумаю. — Думайте, — согласилась Алла. — Вот увидите, лейкоциты не снизились. — Эх, Алла, что бы тебе не пойти учиться? — вздохнул Глеб. — Возраст пока позволяет. Из тебя уже сейчас врач получше, чем из некоторых. Этот разговор он начинал не в первый раз и заранее знал, что Алла ответит. — А ребенка моего вы кормить будете, пока я буду учиться? Хватит, уж чему выучилась, тому выучилась. Глеб понимал, что Алла не может не слышать сплетен про Рину и мальчишку. И знал, что она никогда не заговорит об этом. Настоящий друг. И неожиданно для себя Глеб спросил: — Алла, скажи, зачем я связался с Веркой? Алла не удивилась вопросу. И ответила не задумываясь: — Потому что вы, уж извините, козел. Как и мой Мишка. Сравнение показалось Глебу обидным. Мишка был женат, кроме Аллиной дочки, у него рос еще и сын, на год моложе. И об этом знали все, включая Мишкиных родителей и даже, кажется, обоих детей. — А зачем же ты с ним, если он козел? — спросил он, насупясь. — Так ведь любовь зла, полюбишь и козла, — засмеялась Алла и тут добавила серьезно: — Вы со мной обо мне говорить хотите или о себе? Если обо мне, то пожалуйста, можете считать, что все бабы дуры. А если о вас… ну сами подумайте, кто ваша Октябрина — и кто Верка! И как можно одну на другую променять? — Так я разве менял? — Ага, вы не меняли. Вы хотели, чтобы и то, и другое, можно без хлеба. А так не бывает, все в одних руках не удержишь. А вообще что вы меня спрашиваете? Сами знаете, какой из меня эксперт… Вы же умный человек, ну и подумайте сами! — Я подумаю, — серьезно ответил Глеб. Помолчал и добавил: — Спасибо! — За то, что вас козлом обозвала? — переспросила Алла. — И за это тоже. На работе хоть немного удавалось отвлечься. Потом наступил вечер. Некоторое время Глеб всерьез обдумывал, не поменяться ли дежурствами, чтобы не идти домой. Потом решил — не стоит. Продежурить целый месяц без перерыва он все равно не сможет. Но домой все равно не хотелось. Сидеть одному в пустой квартире, где некуда скрыться от горьких мыслей… Глеб приходил к Рине далеко не каждый день, даже не каждый день звонил, но всегда знал, что Рина — здесь, рядом. А теперь ее не было. И ведь не исчезла никуда, не уехала — но уже не позвонить, не прийти… Нет, сидеть дома — это было совершенно невозможно. Надо было что-то делать. Что? Пойти к Рине поговорить? Поговорили уже, вряд ли она скажет что-то новое… да и хочет ли он что-то еще услышать? Устроить скандал? Во-первых, Глеб этого не умел. Во-вторых, а что это в принципе может дать? Разве за скандал кто-нибудь станет любить? Поговорить с мальчишкой? Во-первых, унизительно — выяснять отношения с щенком вдвое моложе себя. Во-вторых, что Глеб может ему сказать? Только дураком себя покажет. Ничего Глеб не мог сделать. Ни-че-го. Даже напиться не мог. Потому что если ночью больному с резекцией станет хуже, дежурный врач позвонит Глебу, так же, как сам Глеб позвонит заведующей терапией, если больной с инфарктом у него по дежурству уронит давление. На столе дежурной медсестры под стеклом лежат номера телефонов. Напротив фамилии Глеба их два — его и Рины. В свое время Валя, узнав про этот их неписаный обычай, поморщилась и заявила: — Глупости какие-то! Если это дежурство на дому, то оно должно соответственно табелироваться и оплачиваться. Лично я никаких телефонов оставлять не собираюсь. Старенький гинеколог Феликс Аркадьевич тогда спросил у Глеба театральным шепотом, тем самым, который отчетливо доносится до самого дальнего ряда: — Она что, всерьез воображает, что ее телефон кому-то нужен? Валя сделала вид, что не услышала. Глеб прекрасно понимал, что вспоминает эту ерунду для того, чтобы не думать о важном. Ну и ладно. Думай-не думай, ничего не изменится. Надо было пройтись. Просто по улицам. Или в парк. А лучше всего — в лес, к Круглому озеру, например. Глеб позвонил в отделение, предупредил, что отойдет на пару часов. Переоделся. По привычке взял было удочку, потом спохватился — зачем? Сам он рыбу не ел вообще, весь улов отдавал Рине. А теперь кому? Уличным кошкам? Пошел налегке. Шум сосен над головой успокаивал, прогонял раздражение. Самый близкий аналог белого шума. Солнечные лучи наискось проходили между стволов, окрашивая их в золотисто-розоватый цвет. Откуда-то сбоку послышалась барабанная дробь дятла. Глеб повернулся на звук и с удивлением увидел желну. Надо же, в этом году она ему еще не встречалась… Потом сосны расступились. Чаша озера действительно была идеально круглая, хоть циркулем проверяй. Берега, поросшие нежно-зеленой, словно бархатной, травой, круто уходили вниз, а вода казалась светло-голубой, в отличие от коричневой торфяной воды Долгого озера. Глеб спустился к самой воде, сел прямо на траву. В Круглом озере ему всегда чудилось какое-то колдовство. Древнее, первобытное, опасное, но не злое. В Провальном озере тоже это чувствовалось, но там эта колдовская сила была молодой, беспокойной, от воды так и веяло тревогой… а Круглое уже отгуляло свое, успокоилось и теперь отдыхает, снисходительно поглядывая на людей. Глеб знал, что это иллюзия. Карстовые озера могут снова начать дышать или попросту исчезнуть хоть через сто, хоть через двести лет спокойствия. Но это было неважно. Вон индусы, что ли, считают, что вообще все в мире иллюзия. Ну и что? Посреди озера что-то плеснуло. Сильно, так, что волна до берега дошла. Ну правильно, раз пришел без удочки, значит, щука играть будет… Рина любит щуку. Суховатая рыба, а ей нравится. Да черт с ним, с этим мальчишкой! Он отработает практику и уедет. А Рина останется, как остается Круглое озеро и шум сосен. И тогда они снова попробуют поговорить. И может быть, поймут друг друга. Домой Глеб вернулся почти спокойным. Позвонил в отделение, убедился, что там все благополучно, и неожиданно для себя заснул как убитый. Ну правильно, прошлую ночь совсем не спал… На следующий вечер после работы Глеб пошел в кино. Взял билеты на все три сеанса, три раза подряд посмотрел какой-то индийский фильм и не запомнил ничего, включая название. Зато и про Рину все эти часы не думал. Еще на следующий день он вдруг, прямо не заходя домой, остановился на площади, на автобусной остановке. Доехал до райцентра, зашел в книжный магазин, купил кое-что, чтобы в библиотеку пока не ходить. И в спортивный заглянул, посмотрел блесны, раз уж оказался рядом. Опоздал на последний автобус и даже не расстроился. Поспать можно и на скамеечке, а на работу он успеет первым рейсом. Даже забавно будет вспомнить юность… Когда его окликнул знакомый на «Жигуленке», Глеб почти огорчился. Наконец наступило дежурство. На этот день Глеб, как всегда, назначил пару плановых операций, чтобы потом самому же и наблюдать за прооперированными. Да еще в самом конце рабочего дня по «Скорой» привезли девушку на Феликса Аркадьевича, с разрывом трубы. Оперировали вдвоем, как всегда в таких случаях. Так что весь день присесть некогда было. Дневники в историях болезни и те только вечером нашлось время написать. После ужина в ординаторскую вошла Вера. Не всегда у них дежурства совпадали, но она старалась поменяться, подстроиться. И сейчас, видимо, поменялась — вроде по графику не она была. — Кушать будешь? — спросила Вера. — Макароны по-флотски остались, а я еще пирожки принесла. Глеб с легким удивлением почувствовал, что действительно пора бы поужинать. — Спасибо, не надо, — соврал он, — у меня бутерброды есть. Вера не стала настаивать, только пожала плечами: — Ну смотри, захочешь — приходи. Конечно, она тоже все знала. Про Рину и мальчишку. Интересно, что она думала? Глеб заварил чай по-черному, в кружке. Глубоко в тумбочке нашел полпачки печенья. Надо было пойти поужинать нормально. Если не Вериными пирогами, то хотя бы больничными макаронами. В том, что вместо этого он продолжать жевать сухое залежавшееся печенье, запивая несладким чаем, был, наверное, элемент мазохизма. А вернее, просто не хотелось выходить из ординаторской, точно раненому зверю из логова. Ординаторская всегда, еще со студенческого хирургического кружка, была для Глеба домом. Даже не вторым, а первым. Выйти все же пришлось, на вечерний обход. Проверил своих прооперированных, поднялся на этаж выше, в гинекологию. Девочка с разрывом трубы тихо, почти беззвучно плакала. — Что, так больно? — встревожился Глеб. Феликс Аркадьевич не мог забыть про обезболивающие. — Нет, — девочка всхлипнула, глядя жалобно и испуганно. — У меня теперь детей не будет, да? — С чего ты взяла? — поразился Глеб. — Тебе же не матку удалили! Только одну трубу. — Ага, правую, — у нее снова потекли слезы. — А с одной левой трубой не беременеют, все говорят. — Чушь говорят, — решительно заявил Глеб. — И вообще, о каких детях тебе думать? Тебе восемнадцать-то есть? — Ну, нету, и что? — возразила девочка. — Будет же. И детей надо будет. — Ну и будут. Все будет. А теперь спи. Укол тебе сделали? Ну вот и спи, пока он действует. Вера то и дело заглядывала в ординаторскую — про температурящих спросить, за наркотики расписаться, анализы подклеить… Несколько раз напоминала про пирожки, наконец просто принесла и положила перед Глебом бумажный пакет, вкусно пахнущий сдобой. — Не надо этого, Вера, — устало сказал Глеб. Помолчал и добавил: — И вообще ничего не надо… — Понятно, — вздохнула Вера, насупившись. — Обиделась, да? — Глеб вдруг почувствовал себя виноватым. — Да ладно, что уж там обижаться… С самого начала ясно было, что у нас ничего не выйдет. Что это так, ненадолго. Ты пирожки-то ешь, что же им, пропадать? — А зачем же ты со мной… зачем я тебе, если ясно было? Вера ответила не сразу. Посмотрела так, словно до сих пор об этом и не задумывалась. Словно прямо сейчас решала вопрос, зачем ей Глеб. — Ну, так… мало ли что в жизни случается, — ответила наконец. — Ясно-то ясно, а все равно бывает по-всякому. Так что все равно надеялась. Да хоть бы и ненадолго! Ты красивый… — Я красивый?! — Глеб чуть не поперхнулся чаем. — Ну, не то что красивый, — согласилась Вера, — но видный. И умный. И вообще интересный. Хоть будет потом, что вспомнить. Надо же, оказывается, он, Глеб, для Веры — это что-то такое интересное, что потом можно будет вспоминать. А для Рины он — серые будни. Интересно, а что бы Вера сказала про мальчишку? Может, для нее как раз он был бы буднями? Между тем Вера уверенно, по-хозяйски заглянула в тумбочку. Достала тарелку, выложила пирожки из пакета, придвинула к Глебу. — Не надо, — повторил Глеб, отстраняясь от нее. Вера невесело рассмеялась. — Спохватился наконец? Да не шарахайся ты от меня, как красная девица от дембеля, я к тебе приставать не собираюсь. А пирожки… я ведь сама их не ем, я на диете. И нет у тебя никаких бутербродов… Среди ночи привезли пьяного с изрезанным в лохмотья предплечьем — упал на осколки бутылки. Довольно долго пришлось возиться, еще хорошо, что сухожилия все целы, мышцы-то сшить — это попроще. Дуракам везет. В областной больнице после дежурства Глеб уходил домой. Черт с ней, с оплатой, всех денег не заработаешь, важнее не наделать глупостей после бессонной ночи, да о своем здоровье подумать не мешает. А тут при всем желании не уйдешь — не на Валю же отделение оставлять! Какая бы ни была ночь, все равно еще в день работать. А вечером, после работы, Глеб вдруг обнаружил, что пошел вовсе не домой. Как-то незаметно для себя, вовсе об этом и не думая, он пришел к школе, где, как он знал, жил этот мальчишка. Все это время Глебу казалось, что он уже успокоился. И сможет дождаться, когда мальчишка уедет… или когда Рина наиграется. Оказывается, нет. Хватило одной бессонной ночи, чтобы забыть о всех умных словах, сказанных самому себе, о спокойствии и сдержанности, и кинуться разбираться с наглым щенком. Ну правильно, угнетение коры приводит к активации подкорки, вот и просыпается в человеке дикарь… и понимание этого механизма вот нисколько не помогает! Дверь школы оказалась заперта. Глеб сел на крыльцо, закрыл глаза. В голове навязчиво, словно заевшая пластинка, крутились злые мысли. Он чувствовал, что заводится все сильнее, и уже даже не старался сдерживаться. Где-то в глубине сознания мелькнуло, что мальчишка может придти очень нескоро. А может и вовсе не придти… может остаться у Рины на всю ночь. Руки сами невольно сжались в кулаки. Драчуном Глеб никогда не был, но в юности занимался боксом. В этот момент и появился мальчишка. Глеб встал ему навстречу, насупленный и мрачный. — Вы ко мне? — мальчишка смотрел без страха, с легким удивлением. — К тебе! — рявкнул Глеб. — Отвали от Октябрины, понял? — А если не отвалю? — спросил тот чуть ли не с интересом. Что говорить дальше, Глеб не знал. Как-то не продумал. А сразу бить морду было глупо. — Сам знаешь, что тогда будет! Леша смотрел на Глеба, большого, сильного и злого, и сам удивлялся, что ему не страшно. — Знаете, — вдруг сказал он, — я ведь не боюсь драки. Вы, наверное, сильнее меня, но я не боюсь. Ну давайте подеремся, если вы хотите. Только ведь я Рину не соблазнял, не уводил. Она сама меня позвала. Сама выбрала. Значит, она вас не любит. Неужели вы думаете, что если вы меня изобьете, то она вас полюбит? Плечи Глеба поникли, ярость в глазах потухла. — Откуда ты такой взялся, на мою голову, — проговорил он как-то устало. — Ты ведь как приехал, так и уедешь, а я ее три года люблю. — Любите? — удивился Леша. — Вы ее любите? Тогда почему же она была одна в тот вечер? Это ведь ее день рождения был, вы знали? Почему вы не с ней были? После работы ее не встретили? У нее дома даже букета цветов не было! — Понимал бы ты, что такое любовь, — вздохнул Глеб. — Мальчишка… Букеты, встречания… так, жесты красивые. Ты думаешь, любовь в букетах измеряется? Букеты… да ты видел, сколько у нее в палисаднике цветов? Видел? А теперь спроси меня, кто этот палисадник весной перекапывает! Леша серьезно задумался. — Я не знаю… Я понимаю, что дело не в букетах. Если человеку не нужны цветы, если они ему не в радость, то и не нужны. Это у нас в школе одна учительница есть… была, так мы ей даже на Первое сентября букетов не дарили, потому что знали, что ей только книги надо дарить, вот книгам она всегда радовалась. Вот оно, я понял! — Леша даже засмеялся, как всегда, когда ему удавалось решить сложную задачу. — Я понял, любовь — в том, чтобы радовать. И если кого-то радуют цветы, значит, ему надо дарить цветы. А по-вашему как? Глеб вдруг подумал, как дико, наверное, выглядит со стороны их разговор. Два соперника вместо того, чтобы набить друг другу морду, спокойно сидят и теоретизируют… вот ведь интеллигенты нашлись! — По-моему, любовь — это забота, — сформулировал он наконец. — Окна на зиму заклеить, чтобы холодно не было. Выключатель поменять. Клумбы под эти самые цветы перекопать, наконец. — Выключатель и я могу починить, — насупился Леша. — Вы это так поворачиваете, как будто у вас серьезные чувства, а у меня одна видимость. Он еще помолчал и неожиданно спросил: — А если вы ее три года любите, почему вы на ней не женились? — Зачем? — ляпнул Глеб. И только потом задумался. А правда, почему он не женился? Он-то давно уже не мальчишка, пора остепениться… — Ну, если вы любите… Если люди любят друг друга, они женятся. — Значит, ты жениться собрался? — насмешливо уточнил Глеб. Леша криво усмехнулся. — Я ее не три года люблю, а только неделю. За неделю никто не женится. И она не пойдет за меня. Думаете, я совсем дурак? Я понимаю, что она меня не любит по-настоящему. А правда, почему у Глеба не возникало мысли жениться на Рине? Может, из-за этой ее всегдашней отстраненности, сдержанности? Может, потому, что он не был уверен, что она пошла бы за него? Потому, что она ни разу не сказала ему остаться… А она не сказала, потому что в нем не уверена. Потому что он ей никогда не говорил того, что она хотела услышать… — Да с чего ты взял, что Рине непременно нужно замуж? — упрямо повторил Глеб. — Что ей это даст? Я понимаю, если бы ребенок… тогда надо жениться, это понятно… — Кому понятно? — переспросил Леша. — Вы ей разве это говорили? — А что, надо все вслух говорить? — Не знаю. Может, и надо. А почему не сказать? Если это правда? Они замолчали. И сидели так, молча, довольно долго. Потом мальчишка, осторожно поглядывая на Глеба, встал, поднялся по ступенькам, вошел… А Глеб все сидел и думал.