s(e)oul st.

Я помню свой первый сон, с которого всё началось. Твой тёмный свитер, твои длинные пальцы, сжимающие сигарету, ты выдыхаешь дым впереди себя и стоишь ко мне близко-близко, щуришься, внимательно меня слушая. Я знаю, как ты стараешься выглядеть мужественным. Ты мне нравишься. Мне нравится всё это. Мне нравится то, что я говорю тебе, хотя мои ноги дрожат и я едва не падаю в обморок. Мне нравится то, что на улице — жуткий холод, а я в шёлковой рубашке, что ты все ещё в этом чёрном свитере, и ты так близко... так близко. Я запускаю самолеты в твои широкие глаза и думаю о том, как мы выглядим со стороны, насколько мягкий твой свитер, когда ты обнимаешь меня; сколько ударов пропускает моё сердце прямо сейчас? Два? Три? Четыре? Твой стойкий сладкий запах, погружающий в сонное облако, твои огромные ладони — я вижу в себе утопающего — внезапно, неосознанно, по твоей воле, я вдруг не хочу больше жить, и на этом жутком холоде, предвещающем ветреную ночь, мне вдруг так тепло, милый, мне так тепло. А эти руки — берут меня в охапку с тысячей чистых белых листов и сбрасывают с крыши многоэтажного дома; куда бы они ни полетели, где бы мы ни оказались, я вдруг свято верю, что там всегда будешь ты. Мне нравится то, что твоё детское лицо никак не вяжется с твоим порочным взглядом, что твои губы говорят мне слова, которые я бы хотела забыть, — я бы хотела забыть всё это, но ты ведь знаешь, что мы двое никогда этого не забудем. Мне нравится, что есть слова, взгляды, прикосновения, которые навсегда останутся между нами. Мне нравится, что ты знаешь, впереди — ночь, дрожь с моим изношенным криком, плач, глухой голос по телефону, твои буквы, буквы, буквы, слова... Мне нравится, что ты меня не жалеешь. Мне нравится твоя беспощадность. Время проходило быстро и просто; преодолев череду судебных процессов, я на постоянной основе засела дома и редко выбиралась в общественные места. Я довольствовалась тем, что в Пусане осталось не так много моих знакомых, а потому и видеться было, объективно говоря, не с кем — к облегчению, мне даже не приходилось придумывать оправданий, чтобы избегать встреч. Я не возвращалась в Сеул ни разу за последние четыре месяца, казалось, что этот город стал одним из тех мест, где нас больше не ждут и не помнят. — Шлёпай в школу, а то так и останешься бестолочью, — я круглыми сутками ругалась на младшего брата, бессовестно вымещая на нем свою застрявшую боль. Он же, абсолютно привыкший к моему недовольству, вовсе не обращал внимания, продолжая висеть на телефоне. — С кем ты там разговариваешь? Новая подружка? Она тебя скоро бросит, если ты продолжишь прогуливать. — Ты можешь отвязаться от меня хоть на секунду? — огрызался Чимин, возмущённо отрываясь от телефона, — Хён, у неё совсем крыша поехала, я так больше не могу. Я закатила глаза и сразу вышла из комнаты: Чимин в очередной раз донимал Юнги своими звонками. С тех пор, как они познакомились, прошло уже много времени, но они продолжали регулярно общаться. Я понимала, что Чимин видит в нём старшего брата, и в какой-то степени была благодарна Мину за то, что он оказывает ему поддержку. Так или иначе, если бы Юнги наставлял его на путь просвещения, от него было бы больше пользы. После судов мы с Юнги перестали созваниваться; через Чимина я узнавала, как обстоят его дела и что происходит в его жизни, однако не пыталась связаться с ним. Мин делал ровным счётом то же самое — несколько раз я тайком слышала, как Чимин в открытую говорит, что я не в порядке. Я не хотела, чтобы Юнги знал об этом. Мне не удавалось найти для себя ни одного занятия, которое могло бы принести удовольствие. Моё тело, будто состоявшее из внутренних пустот, существовало отдельно от порванной бесполезной души — я точно знала, что не так, точно знала, что мне нужно, но ничего не могла с этим поделать. Потому проснувшись — душила солнце, ведь я его ненавижу, честное слово, ненавижу дурацкое солнце. — Лин-а, я переслал тебе кое-что на почту, посмотри, — Чимин заглянул в мою комнату и с энтузиазмом устроился на кровати. Я нехотя потянулась за ноутбуком и открыла письмо с вложенным приглашением. — И что это? — Юнги сказал, что ты должна обязательно пойти, — Чимин широко улыбался, говоря о своём кумире, пока я водила глазами по строчкам. — Что это за выставка? — ответ закрался в моей голове, не желая становится правдой, и я с подозрением терзала Чимина глазами. — Ты знаешь, нуна, — строго ответил парень, в миг распрощавшись с былой жизнерадостностью, — Что ты хочешь услышать? Ты не можешь сидеть тут вечно и избегать его. Я знала, что Тэхёну удалось продлить практику, и он вернулся в Америку, чтобы продолжить обучение — после этого все новости о нём оказались для меня недоступными, и я всячески сдерживала себя от просмотра его фотографий в сети. Несколько раз он писал мне, но я не открывала сообщений, притворяясь, что меня они вовсе не волнуют. — Ясно, я никуда не поеду, — недолго думая, я захлопнула ноутбук и спешила выйти из комнаты, чтобы избежать неприятного мне разговора. — Ты что, глупая? — брат встал у меня на пути, пресекая любую возможность побега, и нахмурился, раздраженно скрестив руки, — Господи, он делает это для тебя. Он ждёт тебя, хватит мучать вас обоих. — Да что ты понимаешь, мелкий, — я закатила глаза, — Уже слишком поздно возвращаться обратно. — Ну и дура же ты, Янг Лин, — Чимин сдаётся и пропускает меня, злобно добавляя, — Бесишь ужасно, чем ты им всем понравилась? Вы все здесь чокнутые. Не было ни дня за эти месяцы, проведённые в Пусане, когда я бы не вспомнила наш последний с Тэхёном разговор в больнице. Жёлтые листья врезались в мой капюшон, и я поправляла волосы, будто это снежинки, летящие к февралю, а за февралем — весна, а весна — это он, мягкий свет, истощающий необратимую печаль, действующую поперёк любви, благодаря любви, для — любви. Я внушала себе раз за разом: всё закончено, его откровенный голос едва вспомнишь, его глаза — ты забыла, забыла, всё забыла! — но как только в небе трескается фарфоровый закат, оставляя прорези на моих ладонях, я падаю в подземелья сна, где он и его чёрный свитер, я целую хвосты комет, направляющихся к его глазам, я вспоминаю, что вся моя жизнь — весна. * Что бы ни происходило, есть вещи, которые не меняются. Мин и его постоянство в том, что его привлекает, были одними из таких вещей. В ту минуту, когда я увидела белый мерседес возле своего дома, я уже знала, что это может быть только он. Я заходила в квартиру с такой осторожностью, будто это и не мой дом вовсе, а чужой; мне хотелось жмурить глаза, как тогда в детстве, когда на день рождения нам устраивали сюрприз — тот самый, о котором мы давным-давно догадались, но всё равно волновались. Юнги вышел из-за угла, и я резко вдохнула воздух, не веря своим глазам, словно он моя большая сумасшедшая иллюзия. — Привет, Лин-а, — спокойная улыбка делится со мной равновесием на пару секунд, он всем корпусом тянется ко мне, чтобы обняться, а я всё стою, как вкопанная, и не могу пошевелиться, — Мы так давно не виделись, я и забыл, какая ты пугливая. Его слова мне кажутся вязкими и проникают за шиворот сердца; я ничего не вижу кроме его чёрных волос — это сон с открытыми глазами, и никак иначе. — Смотришь на меня, как на привидение, — ухмыляется Мин, — Я теперь директор, нельзя мне волосами людей шокировать. Я смотрела на него, как на счастливый рассвет, сорвавшийся с обрыва; мне казалось, что ледяная красота Юнги, собранная из молитв, не создана для этой земли. От неё нельзя оторваться: только таить боль от острых, режущих черт, от тайного знания о том, что за этим холодным лицом — чья-то бесконечность. — Я приехал за тобой, — уверенно объяснил парень, — Нам нужно съездить кое-куда. — Лучше не делай так, — категорично ответила я, проходя вглубь комнаты, где терпеливо ждал Чимин, — Это ведь твоя идея? — Мы с хёном решили, что это самый лучший выход. — «Мы с хёном решили», — передразнила я, устремляя раздражённый взгляд на Юнги. Он сурово наблюдал за моими последними попытками удержать контроль, нисколько не сомневаясь, что я сдамся. Юнги знал меня слишком хорошо, чтобы обыграть его в эту игру. — Я сам отвезу тебя туда, — тихо продолжает он, — Тебе даже не придётся ничего делать, Лин-а. Просто сядь в машину. — Зачем вы делаете это со мной, — выдыхаю я, ненамеренно встречаясь глазами с Юнги. Они говорят мне, что мы птицы, что жаждут повыше пускать концы; мы птицы с невольным единством больших миров. Две птицы, душевные, что одинаково ждут своего спасения. На заднем сидении я нахожу женскую куртку и долго не решаюсь задать вопрос, хотя уверена, что Мин и сам уже заметил мое замешательство. Я знала о том, что Юнги выкупил мою квартиру, чтобы рядом не поселился никто другой, хотя Чимин пытался сохранить это в тайне. Я знала и о том, что он ни с кем не встречается, но всё же не смогла удержаться. — У тебя есть кто-то? — Нет, — не задумываясь, отвечает он, — Конечно же, нет. Ты ведь знаешь. Он привозит меня к галерее, в которой когда-то проходило наше свидание с Тэхёном, а теперь — его собственная выставка, и я пытаюсь незаметно справиться с дрожью в коленях. Мин замечает это и улыбается по-особенному тепло: всё в порядке, Лин-а, уж с этим ты сможешь поладить. Мы выходим из машины, и пока я поправляю пальто, понимаю, что Юнги не собирается двигаться с места. — Ты не пойдёшь? Он молча качает головой с самыми простыми взглядами, позволяя мне прятать прожженное пространство между нами. — Мы ещё увидимся? — с придыханием спрашиваю я. Он всё молчит и снова машет головой, а я кусаю губы, думая о том, что этот ветер не умеет касаться его чёрных волос, как надо, не умеет дрожать на его ресницах. Мы стояли некоторое время, замершие, будто под сонным шепотом неба, в ожидании оправдать, оправдаться, стать теми, кем мы стать не могли — разделяли между собой болезненные раскрашенные сны и воспоминания о холодных стенах его квартиры. — Иди уже, — произносит он, так естественно и свободно, что ещё чуть-чуть — и я смогу дышать, я покорно поднимаюсь по лестнице, задавливая, забивая в себе всё на свете. — Янг Лин! Можно не смотреть назад, можно стереть и выкинуть. — Ты всегда можешь увидеть меня, если захочешь, — солнце слепит мне глаза, его волосы рассекают блики, и я не помню его сладкой улыбки. Я помню только длинную прямую лестницу, вспоровшую мне душу; лестницу, что отвлекала меня от земли; что вела меня к бесконечно нежной весне. Я помню только свет его русых волос в пламенном споре с солнцем, знавшим, что в этот раз оно забьётся в груди навечно. Я помню только свои обещания о том, что в этот раз больно будет только мне. Только мне.