mauvais

Фрэнк Адлер никогда не считал себя хорошим человеком. Он знал, прекрасно знал все свои минусы и недостатки, видел в себе то, чего почему-то не замечали другие, но это и не так важно, на самом деле. Он видел. Он знал. Он хотел измениться, пытался, но попытка – не конечный результат, и, к сожалению, не всегда к нему приводит. Фрэнк Адлер был плохим братом, плохим сыном. А сейчас он плохой дядя для Мэри. По субботам, когда Мэри оставалась у Роберты, а душа до того натужно скрипела от тоски, что выходить из дома не хотелось, Фрэнк доставал фотографии Дианы и долго-долго смотрел на нее. Диана всегда улыбалась на фотографиях, и ее улыбка была такой светлой и чистой, что просто допустить мысль о том, что эта женщина… что она, его маленькая сестренка… Фрэнк винит и всегда будет винить лишь себя в ее смерти, потому что он был плохим братом для Дианы. Он не был рядом в те моменты, когда был нужен, никто не был с ней, его маленькой девочкой, такой не похожей ни на кого, особенной. Диана всегда улыбалась на фотографиях, но в жизни увидеть ее счастливой почти не удавалось. Она днями напролет что-то решала, читала взахлеб массивные стопки книг, не выходя из своей комнаты, и в те редкие моменты, когда ей приходилось отдыхать, Фрэнк едва ли узнавал в этой машине свою Ди. В детстве они, как обычные дети, ругались, дрались, однажды Диана даже выбила брату зуб в порыве яростной схватки за яблоко, но Эвелин пресекала их озорство на корню, обычно уводя Диану заниматься, а Фрэнка предоставляя самому себе. Диана так и не смогла понять, как Фрэнк смог остаться таким открытым и любящим, как не закрылся в себе после всей этой холодности. Она не могла понять и где-то в глубине души не просто завидовала, а ненавидела брата за это. За его теплоту, за любовь, которой он щедро делился со всеми. За то, что она не смогла сохранить в себе это. После фотографий Фрэнк всегда открывает небольшие видео, надежно спрятанные в памяти ноутбука, чтобы их не нашла Мэри (конечно он знает, что она все равно их найдет). На них – совершеннолетие Дианы, ее день рождения, в который они сбежали со светского приема, устроенного Эвелин, в небольшой бар. Возможно, лишь в этот день Фрэнк по-настоящему чувствовал себя хорошим братом, потому что он заставил Диану веселиться, помог ей ощутить себя живым человеком, а не роботом, бездушной техникой. Диана фальшиво пела песни о любви и напилась до такой степени, что домой Фрэнк тащил ее на себе, но она была счастлива. И он был счастлив, хотя Эвелин рвала и метала, – это совершенно не имело значения. Фрэнк должен был ненавидеть Диану, талант и поразительный ум которой сделали из него белую ворону в семье гениев, но он просто не мог не любить свою маленькую Ди. Не мог, потому что она сама любила его, цеплялась крепко, ища поддержки, которой не находила в матери. Фрэнк любил Диану просто за то, что она была его сестрой, а не за ее гений. Любил, просто потому что она существует, и Диана часто признавалась, что именно его поддержка дает ей силы. А Эвелин… Что ж, видит Бог, но она все же любила своих детей. Пусть так, как умела, не выказывая свои чувства, проявляя заботу совершенно иными способами, считая их правильными. Фрэнк не сразу пришел к осознанию этого, но все же понял, и именно это, возможно, стало ключевым в решении Дианы отдать Мэри именно ему. Она не смогла простить Эвелин. Просто не смогла. А сейчас Эвелин хотела забрать себе Мэри. Фрэнк никогда не называл себя хорошим человеком, и поэтому не сможет сказать наверняка, почему переехал во Флориду. Не сможет утверждать даже под присягой, что это было лишь для Мэри, потому что это не так, и он не хочет себя обманывать. Как бы то ни было, но жить с таким грузом на душе, как у него, постоянно замечая следы прошлого в окружающих, тяжело. Диана виделась ему во всем, была незримым наблюдателем, бывшим везде, где бы он ни находился. И Фрэнк сбежал. Не от нее, но от самого себя. Мэри не похожа на Диану. Фрэнк иногда ловил себя на мысли, что сознательно ищет схожесть в поведении, в мимике, жестах, но это были два разных человека, и он не знал, радоваться ли этому. Он так скучал по Диане, что, возможно, будь Мэри хоть чуть-чуть похожа на нее… На этом Фрэнк останавливался. Нет. Мэри – это не Диана, это то, что она оставила миру после себя, свое продолжение, лучшее из того, что она сделала. Не разгаданное алгебраическое уравнение, не десятки трудов для науки, а Мэри. И Фрэнк, так и не ставший хорошим братом, хорошим дядей, делает лишь то, что умеет: любит Мэри не за то, кем ее хотят видеть, а за то, кем она является. Просто за то, что она есть. Фрэнк не знает, что бы сказала Диана, будь она жива. Была бы она довольна тем, как он воспитывает ее дочь? Поддержала бы его стремление подарить ей обычное детство? То самое, которого не было у самой Дианы. Единственное, чего он боится – это испортить Мэри жизнь. Боится наравне с тем, что потеряет ее, как свою маленькую сестренку. Фрэнк Адлер никогда не был хорошим человеком. Но когда Мэри со звонким смехом взбирается ему на шею, маленькими ладошками оттягивая щеки, чтобы он улыбнулся, Фрэнку удается не думать об этом. Когда Мэри засыпает на его груди в их пятничные киномарафоны, мягко сжимая во сне его большую ладонь, и шепчет: «Ты моя семья», Фрэнк об этом забывает.