Тихий полет

      Дождь.       Пожалуй, его глаза в самом деле похожи на дождь.       Проливной, долгий, приносящий свежесть — когда город затягивают серые тучи и небесные хляби разверзаются, стремясь смыть с лица земли скверну, что род человеческий усердно копит изо дня в день. В такую погоду выйти наружу страшно и сладко одновременно: кажется, что в струях, хлещущих по лицу, можно переродиться, забыть себя и улететь далёко-далеко, прочь от суетливого мира и земных забот. Словно очищение для души — ливень обезоруживает, вскрывает старые раны, и оставляет истекать кровью, пока та не станет водой, что даст жизнь новому, чистому, незамутненному. Но переступить черту страшно, страшно позволить непогоде увлечь тебя в свои объятия — наблюдать со стороны проще, уютнее и безопаснее, и именно так Стайлз поступал каждый раз. Долго и тщетно отказывался принимать то, что стучало в двери и окна, шептало на знакомом языке, прося впустить, открыться, пережить грозу, которую он всеми силами пытался удержать на замке.       И у него получалось.       До сегодняшнего дня.       Они сидят друг напротив друга и больше Стайлз не защищается, не смущается и не боится — просто ждёт, позволяя Дереку самому начать разговор, которого им не удалось миновать. Впервые за долгое время в присутствии мужчины его сердце бьётся спокойно, мерно отсчитывая секунды повисшего между ними молчания, которое наконец утратило прежнюю тягостность. Оно — затишье перед бурей, но теперь Стайлз не страшится неминуемой катастрофы: её исход уже предрешён, и он испытывает долгожданное облегчение, зная, что мучениям настал конец. Боль, сострадание, ненависть и слабое тепло всё ещё с ним, но уже не бередят душу, потому что Стайлз принял решение в тот самый миг, когда встретил Дерека на пороге своего дома. Он будто увидел отражение себя самого: разбитого, измученного, дошедшего до края, до той точки, откуда не бывает возврата и где жизнь переворачивает страницу, начиная историю с чистого листа. Странно, но вдруг оказалось достаточно взглянуть в его глаза, чтобы осознать и принять то, что происходило с ними всё это время — словно молния пронзила насквозь и осветила самые потаённые уголки души, расставив всё по своим местам. Стайлз наконец решился распахнуть дверь, готовый встретить то, что приготовила ему судьба. — Стайлз. — Единственный раз в хриплом голосе одновременно звучит так много невысказанного, тщательно скрываемого до этого мига. — Пожалуйста, выслушай меня.       Вот он — раскат грома, звучный, захватывающий, долгожданный. Теперь под ливнем стоят двое: люди, проигравшие бой, одинаково уставшие, измотанные, несчастные. Единственное, что им осталось — отбросить оружие и позволить другому увидеть себя настоящего. — Ты должен знать, что я не ненавидел твоего отца. — Дереку трудно, невыносимо, но нельзя молчать дальше. — Ты ведь уже догадался, правда? — Да. — Откровение сладостно — болезненное, ясное, простое. — После того, как прочитал твое дело.       Его горькая усмешка пропитана безысходностью, но в ней нет привычного холода и безразличия. Маска опала, смытая дождём, и без неё Дерек совсем другой — прямой, честный, не пытающийся скрыть слабости, которых, возможно, даже слишком много для одного человека. — Тогда мне нет нужды повторять написанное. Знаешь, я много лет думал, что ненавидел. Просыпался с мыслью о том, что твой отец разрушил мою жизнь и думал как сделать больно ему, как лишить его того, чего он лишил меня. Я был так ослеплён горем, что насилие над тобой казалось мне небольшой платой за собственную боль. — Он говорит медленно и каждое слово молнией попадает в цель, сдирает коросту с отравляющих душу ран. — Я знаю, что ты не простишь меня, и не жду этого, но знай — если бы я мог изменить хоть что-то, я бы сделал это. Я не мог простить твоего отца за то, что он не дал мне спасти Лору и не попытался сделать этого сам, но только много лет спустя, взяв на руки Кору, я осознал, что ошибался. — Взгляд мужчины наполняется решимостью, отчаянной, выстраданной, ясной. — Осознал, потому что понял, что остановило его тогда.       На последнем выдохе время замирает, отвергнутое двумя людьми, и вдруг отступает, выпуская их из своих объятий. Стайлз всматривается в чужие глаза секунду, а может и вечность, не замечая того, что происходит вокруг, чувствуя лишь биение находящегося рядом сердца. Есть Дерек и он — стоящие под дождём, лицом к лицу, вдруг получившие возможность заглянуть в самое сокровенное, долгие годы тщательно оберегаемое от других. Ливень становится невыносимым, хлещет наотмашь, но никто не двигается с места, оставаясь в эпицентре шторма. Души трепещут от напряжения, одновременно готовые взлететь и сорваться в пропасть, потому что устали томиться в ожидании. Одна жаждет правды — также яростно, как невиновный на скамье подсудимых, другая — молит о понимании и прощении, также смиренно, как нищий просит подаяние. Дерек долго молчит, прежде чем решается на последний шаг, больше не в силах сдерживать бурю, и мир взрывается, когда с его губ срывается тихое, едва различимое «Ты».       Дождь обрушивается на них, сбивает с ног, и Стайлз падает, не ощущая под собой земли. Он видит лишь серые глаза, горящие ярким светом в непроглядной тьме, и понимает, что устоял, только когда снова слышит голос Дерека, зовущий его из черноты. — Он не вернулся за ней из-за тебя. Боялся погибнуть и бросить единственного ребенка одного. Я долго считал этот поступок малодушным и трусливым, но став отцом сам смог понять, что значит нести ответственность за кого-то ещё. Он не простил бы себе, если бы ты остался совсем один.       Всё, что может Стайлз — медленно кивнуть в ответ, пытаясь принять неожиданную, странную правду. Слова Дерека возвращают ему опору под ногами, но она кажется твёрдой, жёсткой, слишком угловатой, чтобы привыкнуть к ней было просто. Он ни в чем виноват, но всё равно ощущает едкую горечь от нового знания, которой суждено остаться с ним навсегда. — Лишь тогда я понял, каким человеком был твой отец. Думаю, ты счёл насмешкой цветы, что я оставлял на его могиле, но для меня это был способ сказать ему о том, чего я не успел. В вашем саду всегда благоухали лилии и я решил, что так он услышит то, что я хочу ему передать. Возможно, это глупо, но я прошу прощения не за это. — Его голос вдруг становится тише, словно Дерек договаривает из последних сил. — Прости за то, что после всего, что я сделал, я полюбил тебя, Стайлз.       Вспышка — и молния вонзается прямо в сердце, лижет лихорадочно сокращающиеся волокна, оставляя от них жалкую горстку пепла. Небо, разрезанное напополам, очищается, избавляется от свинцовых туч, пока земля обливается кровью — Стайлз помнит, что однажды она станет водой, и там, где красное становится черным, под светом солнца могут вырасти прекрасные нежные цветы. Но сейчас она стенает, от радости, от горя, и требует свободы от грозы, что напоминает о себе лишь тихим ветерком, затаившимся в ожидании ответа. — Я не могу… — Первый вдох даётся с трудом, потому что в груди ноет, тянет и болит. — Не могу… Я… — Я знаю. — Голос доносится издалёка и скорее похож на шёпот, на тихий шелест зелёной листвы. — Я не хочу мучить тебя и дальше, Стайлз.       Он тяжело поднимается из-за стола, бредёт на ощупь, на свет, на слух, как слепой котёнок, едва различающий дорогу. Дерек стоит у выхода и смотрит на него с улыбкой — той самой, от которой щемит сердце и хочется разрыдаться, несмотря на то, что главная боль осталась позади. На его руках спит Кора, безмятежная, тихая, и вместо того, чтобы исцелиться, сердце продолжает кровоточить, ощущая острую невосполнимую потерю. — Мы оба знаем как поступить сейчас. — Он говорит мягко, уверенно, но это не умаляет неизбежности происходящего. — Я ухожу, Стайлз, но если когда-нибудь ты сможешь посмотреть на меня как на обычного человека, я… я буду рад.       Дверь распахивается и два силуэта растворяются в зыбком предрассветном тумане — мужчина и девочка исчезают за чёрным крылом автомобиля, незамеченные и неузнанные никем. Сорвавшееся с губ едва слышное «Прощай» гулко звенит в напитанном влагой воздухе, взлетает до самых небес, разливаясь пением птиц, повторяющих его на разные лады, несётся вперёд, догоняя стремительно набирающую скорость машину. Время возобновляет свой ход, укрывает плечи рыдающего на крыльце Стайлза сотнями обещаний, возможностей, мечт, ласково шепчет о том, что когда-нибудь душа исцелится, и боль превратится в урок, разрешив ему жить дальше. Он знает — однажды то, чего желают истерзанные сердца, о чем плачут, горячими слезами растапливая снег, может стать реальным, настоящим, живым. Нужно лишь время — чтобы простить по-настоящему, отпустить страхи, обиды, отчаяние, сорвать остатки безразличия и никогда больше не прятаться за масками, отравляющими существование.       Нужно дождаться, когда они оба будут готовы к солнцу, которое всегда приходит после дождя.